Евгения Грановская - Белое станет черным

– Особенно если учесть отсутствие фонарей, – насмешливо сказал Маяковский. – Будете прикупать?

– Да. Две карты, пожалуйста.

Прикупив, герр Риттер посмотрел в свои карты, и лицо его слегка дрогнуло. Это не укрылось от цепкого взгляда поэта.

– И она передернулась, как в оркестре мотив, – насмешливо прошептал он и перекатил папиросу в другой угол рта. – Я тоже прикуплю. Три штуки.

– Извольте, – ответил на это немец и, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Маяковского.

Набросив на голые плечи шаль, Лиля подошла к столу, взяла папиросу и закурила. Посмотрела в окно. На улице было темно, падал снег.

– Снег идет, – сказала Лиля тихо.

В темноте у нее за спиной скрипнула кровать. Андрей подошел сзади и обнял ее за талию.

– Ты моя, – тихо сказал он и поцеловал Лилю в шею.

Лиля поежилась.

– У тебя холодный подбородок, – сказала она. – И ты колешься.

Руки Андрея легли ей на груди.

– А ты теплая, – сказал он. – Ты мой теплый зверек. Ведь мой?

– Твой, твой, – откликнулась Лиля и затянулась папиросой. Вспыхнувший огонек осветил ее белое, холодное лицо с горячими пятнами глаз.

Андрей провел губами по ее щеке, поцеловал в мочку уха. Лиля снова поежилась, улыбнулась.

– Перестань. Щекотно.

– Я тебя люблю, – сказал Андрей. – Я очень тебя люблю, понимаешь? Я бы все отдал, чтобы каждую ночь целовать твои губы.

Лиля зашептала, задумчиво, холодно:

Губы дала. Как ты груба ими.Прикоснулся и остыл.Будто целую покаянными губамив холодных скалах высеченный монастырь.

– Значит, тебе понравилась эта ночь? – спросила она, усмехнувшись.

– Шутишь? Милая, это самая счастливая ночь в моей жизни!

Лиля повернулась к Андрею, обхватила пальцами его подбородок и повернула его лицо так, чтобы на него падал свет от уличного фонаря. Вгляделась в его глаза.

– Молодой, – сказала она. – Совсем молодой. Ты и правда меня любишь?

– Если ты прикажешь мне выпрыгнуть в окно – я выпрыгну, – абсолютно серьезно произнес Андрей.

– Здесь второй этаж, а внизу сугробы снега, – с насмешливой улыбкой сказала Лиля. – Такой прыжок ничего не стоит. Поэтому ты такой смелый?

Андрей взял ее руку и по очереди поцеловал все ее пальцы. Сжал их в руке.

– Что же мне для тебя сделать, милая? – спросил он дрогнувшим голосом. – Как мне доказать?

Лиля помолчала, затем сказала:

– Подари мне что-нибудь в знак своей любви. Когда меня любил Маяковский, он дарил мне самое дорогое, что у него было, – стихи. А что можешь подарить ты?

– Все, что захочешь! – горячо заверил ее Андрей.

Лиля покачала головой.

– Все мне не нужно. Подари мне кольцо, которое тебе отдала мать.

– Кольцо? – Лилина рука выскользнула из его разом почерствевших и похолодевших пальцев. – Но я не могу! Я обещал матери всегда хранить его при себе. Ведь это кольцо ей подарил…

Лиля положила пальцы ему на губы.

– Я знаю. Знаю, кто подарил. А ты подаришь его мне, правда? Ведь ты любишь меня так же, как он любил ее.

– Тот, кто подарил маме это кольцо, очень много сделал для меня. Я хочу выучиться и стать инженером. И я стану им. Во многом благодаря ему. Понимаешь, для меня он не просто вождь пролетариата, для меня он… ну, как настоящий отец. И я люблю его так же, как любила его моя мать.

– Он гений.

– Да, гений. Но для меня он просто близкий человек. Наверно, я зря так говорю. Даже точно зря. Ну, кто я такой, чтобы так говорить!

Андрей несколько секунд всматривался в Лилино лицо, но ничего не смог разглядеть, лишь мерцание глаз. Но выдержать это было невозможно. Андрей вновь схватил руку Лили и вновь покрыл поцелуями ее теплые пальцы.

– Хорошо! – сказал он. – Я отдам! Отдам тебе кольцо! – Он отвел ее пальцы от своих губ и потянул ее к постели. – Пойдем! Ну, пойдем же!

– Ты хочешь еще? – недоверчиво и удивленно спросила Лиля.

– Да. Да!

Лиля усмехнулась своим мыслям, затушила папиросу в пепельнице и пошла к постели, сбрасывая по пути шаль с голых, горячих плеч.

Герр Риттер слегка пригнул лысую голову и посмотрел на поэта исподлобья. Улыбнулся жирными губами, прищурился.

– Открываемся?

– Давайте, – кивнул Маяковский. И первый выложил свои карты, сразу все. – Четыре дамы! – небрежно сказал он.

– Вы пользуетесь успехом у женщин, – заметил немец. – И, видимо, они всегда приносят вам успех. Два валета.

Герр Риттер бросил на стол два валета и откинулся на спинку стула.

– Вам везет в карты, – с досадой сказал он.

– И не только в них, – невозмутимо ответил Маяковский. – Итак, херр Лысофф, вы проиграли мне машину и бриллиантовый гарнитур. И теперь уже вы не попадайтесь у меня на дороге. Имею полное моральное право сбросить вас с моста!

Последние слова Маяковский произнес весело, даже возбужденно. Было видно, что он очень доволен победой.

Немец поднялся со стула.

– Что ж, видно, не судьба. Выигрыш вы получите в течение трех суток. Приятно было иметь с вами дело, герр Маяковски. Всего доброго!

– И вам не болеть, – ответил Маяковский, попыхивая прилипшей к губе папиросой и собирая карты.

Немец нахлобучил на голову котиковую шапку, повернулся и, сгорбившись, направился к двери. Маяковский ткнул папиросу в блюдце, повернулся к Риттеру и окликнул:

– Одну секундочку!

Герр Риттер остановился. Посмотрел на поэта вполоборота и вопросительно произнес:

– Was noch?[3]

– Не желаете отыграться? – предложил Маяковский.

– Отыграться? Но уговор был только насчет одной партии.

– Бросьте, – поморщился Маяковский. – Я всегда даю своим противникам возможность отыграться. При условии, что у них есть что поставить на кон.

– О, у меня есть! – улыбнулся немец. – Вот! – Он повернулся и выставил перед собой трость, как шпагу. – Эта трость из черного бамбука. Очень старая и, между прочим, когда-то принадлежала греческому принцу. А ее набалдашник отлит из платины!

– Платина? – Маяковский подозрительно сощурился. – А не серебро?

Герр Риттер обиженно поджал губы.

– Клянусь честью – платина. Ее сделал лучший берлинский мастер.

– Маловато против машины и бриллиантового гарнитура, вам не кажется? Есть у вас еще что-нибудь?

– Э-э… – Немец растерянно оглядел себя и развел руками. – Больше ничего. В бумажнике есть немного денег, но против бриллиантов это ничто.

Вид у немца был жалкий. Маяковский вздохнул:

– Что ж, тогда игра не состоится. Хотя…

– Что? – насторожился немец.

– Я готов с вами сыграть, если вы поставите на карту свою жизнь. Как это сделал я.

Герр Риттер растерянно уставился на Маяковского. Губы его нервно подрагивали, на щеках заблестел пот. Потом он медленно облизнул губы и сказал:

– Что ж, я готов. Но и вы сделаете то же самое.

– Второй раз подряд? – поднял брови Маяковский. – А не жирно вам будет?

– Жизнь против жизни, – тяжело произнес немец. – Я думаю, это будет справедливо.

Маяковский раздумывал несколько секунд, потом губы его тронула легкая и прозрачная, как вечерняя тень, улыбка, и он спокойно произнес:

– Идет. Но давайте упростим игру.

– Каким образом?

– Каждый вытянет из колоды по карте. Чья карта будет старше, тот и победил.

Маяковский говорил спокойно, но лицо его стало таким же бледным, как у немца.

– Если я проиграю, – продолжил поэт, – вы заберете обратно ваши бриллианты и машину, а вместе с ними и мою жизнь. А если выиграю, вы оставите здесь трость, после чего отправитесь на Москворецкий мост и спрыгнете с него в реку.

– Река затянута льдом, – задумчиво проговорил немец. – Я разобьюсь насмерть.

– Вот именно. Жизнь против жизни – вы сами сказали.

Некоторое время Риттер молчал, потом швырнул трость на кровать, решительно прошел к столу и уселся на стул.

– Давайте, – коротко сказал он.

Маяковский, кривя в усмешке губы, стал медленно и тщательно тасовать карты. Риттер неотрывно следил за его руками. Оба игрока были смертельно бледны. Лихорадочно горящими глазами они напоминали двух сумасшедших.

– Готово, – сказал поэт и положил колоду на стол. – Кто первый?

– Вы, – произнес Риттер.

Маяковский одной рукой слегка подснял карты, а другой ухватил одну карту за краешек и вытянул ее из колоды.

– Ну! – нетерпеливо сказал немец. – Вы будете смотреть?

Маяковский положил карту рядом с собой рубашкой кверху и покачал головой:

– Нет. Ваша очередь.

Немец нахмурился и протянул дрожащую руку к колоде. Ухватил первую попавшуюся карту, вытянул ее и так же, как Маяковский, положил рядом с собой.

– Теперь от нас ничего не зависит, – сказал он, судорожно улыбаясь. – Открываемся?

– Пожалуйста, – глядя ему в глаза, ответил поэт. – Кто первый?

Риттер сглотнул слюну.

– Вы.

Маяковский, по-прежнему глядя Риттеру в глаза, медленно перевернул свою карту. Веки у немца дрогнули.