Реймонд Чандлер - Великий сон
Возле лифта на шатком стуле дремал старик, подложив под себя подушку, из которой торчали перья. Рот был раскрыт, в слабом свете тусклой лампочки поблескивали виски с набухшими жилами. Синяя форменная куртка сидела на нем, как на корове седло, ниже шли брюки с потрепанными манжетами, белые бумажные носки, туфли из потрескавшейся козлиной кожи. Он устало сопел во сне, ожидая пассажиров. Тихонько пройдя мимо него, слегка подавленный атмосферой запустения, я нашел дверь черного хода и вышел на заднюю лестницу. Здесь не подметали, по крайней мере, месяц. Вероятно, тут ночевали бродяги — валялись объедки и промасленные клочья газет, обгоревшие спички, пустая сумочка из кожзаменителя. В правом углу у поцарапанных стенок лежал продолговатый мешочек из бледной резины. Симпатичный дом.
Задыхаясь от ходьбы, я поднялся на четвертый этаж, вошел в коридор. Тут стояла такая же грязная плевательница на потрепанном коврике, те же горчично-желтые стены — тот же дух запустения, упадка. Пройдя по коридору, я свернул за угол. На темных дверях из непрозрачного стекла висела табличка «П. Д. Уолгрин — Страховая контора», такие же надписи были на второй темной двери и третьей — освещенной. На первой темной двери выделялась еще надпись «вход».
Над освещенной дверью сверху была открыта фрамуга, и оттуда донесся резкий, птичий голос Гарри Джонса:
— Канино?.. Что ж, где-то я вас уже видел. Конечно.
Я застыл. Раздался второй голос — низкий, густой:
— Надеюсь, — в голосе звучали зловещие ноты.
По линолеуму проехались ножки отодвигаемого стула, послышались шаги, и фрамуга над моей головой со скрипом закрылась. Тень силуэта за непрозрачным стеклом исчезла.
Вернулся я к первой двери с именем Уолгрина. Осторожно нажал на круглую ручку — заперто. Однако дверь прилегала неплотно — старая, навешенная очень давно, изготовленная из плохо просушенного, покосившегося теперь дерева. Достав бумажник, я снял с водительского удостоверения футляр из грубого, твердого целлулоида. Воровской инструмент, позабытый в полиции. Натянув перчатки, я мягко, неслышно налег на дверь, отодвигая ее по возможности дальше от косяка. Сунул целлулоидную пластинку футляра в широкую щель и нажал на язычок замка. Раздался сухой щелчок, словно отломили сосульку. Я прилип к двери, неподвижный, как сонная рыба в озере. Внутри — тьма и безмолвие. Шагнув в темноту, я затворил за собой дверь так же осторожно, бесшумно, как и открыл.
Прямо передо мной высился светлый квадрат незашторенного окна, в который вписался угол массивного стола. Из темноты проступила пишущая машинка в футляре, а затем — металлическая ручка двери в смежной стене. Она не была заперта, и я шагнул во вторую комнату. По оконному стеклу внезапно забарабанил дождь, под шум которого я пересек помещение. Из узкой щели от неплотно закрытой двери, ведущей в третью освещенную комнату, просачивался свет. Опять как по заказу. Скользнув, словно кошка по карнизу, я прильнул глазами к двери со стороны петель, но ничего не увидел — только свет.
Тягучий голос звучал довольно миролюбиво:
— Конечно, некоторые могут спокойно посиживать, поплевывая на то, что делают другие. Значит, сели вы на хвост этому шпику, и тут-то была ваша ошибка. Эдди не нравится подобная инициатива. Тот шпик сказал Эдди, что за ним таскается парень в сером плимуте. Разумеется, Эдди хочет знать — кто и почему, понимаете?
Гарри Джонс рассмеялся:
— Каким боком это касается его?
— Это не ответ.
— Вы же знаете, почему я за ним ездил — ведь говорил уж вам. Из-за девушки Джо Броди. Ей нужно уехать, а она на мели. Вот и подумала, что этот сыщик мог бы подкинуть деньжат. У меня-то их нет.
Тягучий голос отозвался по-прежнему миролюбиво:
— Деньжата — за что? Сыщики ведь не дают денег всяким бродяжкам не за что, просто так.
— Может их получить. Знает богатых людей.
— Не играй с огнем, коротышка.
— Ладно, ладно. Знаете, как получилось, когда прикончили Броди. Застрелил его тот чокнутый — это факт, но тогда вечером гам был и Марлоу.
— Знаем об этом, коротышка. Он сообщил полиции.
— Угу, теперь я скажу то, чего вы не знаете. У Броди была фотка младшей дочери Стернвуда, на которой она голая, и он хотел за нее кое-что поиметь. Пока они с Марлоу торговались, заявилась сама дочка Стернвуда — с пистолетом. Пальнула в Броди, не задела — только окно разбила. Но вот этого Марлоу в полиции не рассказал. Агнес тоже промолчала, посчитала — когда все уляжется, может, ей на дорожные расходы что-нибудь перепадет.
— С Эдди это совершенно не связано?
— Как? Подумайте сами!
— Где живет ваша Агнес?
— Этого я не скажу.
— Скажешь, сморчок. Здесь или у нас в задней комнате, где парни таких сопляков, как ты, кидают об стенку.
— Теперь она моя девушка, Канино. Я не дам ее обидеть.
Стало тихо, только слышно, как хлещет в окно. Через щель в двери просочился запах сигаретного дыма. Мне вдруг захотелось кашлянуть — пришлось закусить носовой платок.
Тягучий голос продолжал все еще спокойно:
— Я слышал, та блондинка была у Гейджера просто служащей. Поговорю насчет нее с Эдди. Сколько ты хотел получить от сыщика?
— Две сотни.
— Получил?
— Завтра должны встретиться. Надеюсь, все будет хорошо.
— Где Агнес?
— Послушайте…
— Где Агнес?
Тишина.
— Видишь, что это такое, сморчок?
Я не шевельнулся. У меня с собой не было револьвера. Но мне незачем разглядывать в щелку, что показывает мистер Канино Гарри Джонсу. Я и так это знал — револьвер. Оставалось надеяться, что демонстрацией дело и ограничится.
— Вижу, — отозвался сдавленный голос Гарри Джонса. — Ничего особенного, такое я уже видел и раньше. Давайте, стреляйте — посмотрим, что это вам даст.
— Тебе это даст четыре доски для гроба, сопляк.
Тишина.
— Где Агнес?
Гарри Джонс с усталым вздохом произнес:
— Ладно. Снимает комнату на Корт — стрит, 28, кажется, квартиру 301. Точно не знаю. И чего я буду ломаться ради какой-то вертихвостки?
— Правильно. Соображаешь. Съездим к ней вместе, поговорим. Просто, чтобы убедиться, что она тебя не водит за нос, малыш. Если все так, как ты сказал, — о’кей! Вытряхивай деньги из шпика и шагай своей дорогой. Не сердишься на меня?
— Нет. Не сержусь, Канино.
— Вот и прекрасно. Нужно выпить за это. Где у тебя стакан? — голос был насквозь фальшив, как накладные ресницы у сводни, и скользок, словно дынные семечки. Открылся ящик, что-то стукнуло по дереву. Скрип стула, шарканье по полу.
— Фирменный товар, — объявил голос.
Бульканье.
— Ну, дай Бог, чтобы моль твою шубу сожрала, как выражаются дамы.
— Ваше здоровье, — сдержанно ответил Гарри Джонс.
Раздался короткий, резкий кашель, звук рвоты. Что-то глухо ударилось об пол. Я вцепился в свой дождевик.
Тягучий голос вкрадчиво осведомился:
— Надеюсь, тебе не стало плохо от одного-то стакана?
Гарри Джонс не отвечал. Было слышно напряженное дыханье, потом наступила тишина, а затем скрипнул стул.
— Привет, коротышка, — сказал мистер Канино.
Шаги, щелчок, светлая полоса у моих ног погасла, дверь открылась и тихо затворилась. Неторопливые, уверенные шаги удалялись по коридору.
Открыв дверь и шагнув через порог, я вгляделся в темноту, размытую слабым светом от окна. За столом горбилась неясная фигура, в затхлом воздухе повис тяжелый, липкий, похожий на парфюмерный, запах. Пройдя к двери, выходившей в коридор, я прислушался — где-то далеко зашумел лифт.
Я щелкнул выключателем, и загорелся пыльный стеклянный шар, свисающий с потолка на трех металлических цепочках. Из-за стола на меня смотрел Гарри Джонс — широко раскрытые глаза, лицо, перекошенное гримасой, синеватая кожа. Маленькая темная голова склонилась набок, а выпрямленное туловище откинуто на спинку стула.
Где-то бесконечно далеко прозвенел трамвай, долетевший звон приглушил бесчисленные стены. На столе была только плоская бутылка виски с отвинченной пробкой. Под столом блеснул стакан Гарри Джонса, второй стакан отсутствовал.
Наклонясь к бутылке, я осторожно понюхал. Сквозь резкий спиртной дух бурбона проступал другой запах — горького миндаля. У Гарри перед смертью была рвота. Значит, цианистый калий.
Неслышно обойдя труп, я взял телефонную книгу, свисавшую с крючка на оконной раме. Затем, отпустив, подтащил к себе телефон, отодвинувшись подальше от мертвеца, набрал номер справочного бюро. Когда мне ответили, попросил:
— Могу я узнать телефон 301 квартиры на Корт-стрит, 28?
— Минуточку. — Голос словно тоже имел привкус горького миндаля. — Это Уэнтворт 2528. В телефонной книге он значится как Глендоуэр Апартамент.
Поблагодарив голос, я набрал цифры. Трубку подняли только после третьего гудка. Сначала слух резануло завывание радиоприемника, но оно сразу смолкло, и грубый мужской голос произнес:
