Кейт Эллисон - Секрет бабочки
— Так ты… — начинаю я, опустив взгляд на тарелку, хватаю пластиковую бутылочку с кетчупом, выдавливаю немного на салфетку, потом еще столько же, и еще, три лужицы кетчупа на равном расстоянии друг от друга, — …сказал по телефону об охраннике из «Десятого номера». Что ты о нем знаешь?
Я поднимаю на него глаза, а он по-прежнему смотрит на меня, пристально, словно хочет… поцеловать меня или что-то такое. Я вновь отвожу взгляд, чувствую, что краснею. Тянусь за картофельным ломтиком.
— Немного, если на то пошло; он крутой парень, это я знаю, — говорит он. Его пальцы пляшут по столу, пока не добираются до моих. Меня пробивает дрожь. — Я просто хотел убедиться, что ты в порядке. И я подумал, что мы можем это отпраздновать. Наконец-то все закончилось.
— Да. Конечно, — я пытаюсь улыбнуться. Моя челюсть застывает. Я макаю ломтик в три маленькие лужицы кетчупа, три раза. Ничего не закончилось. Я это знаю. Но Флинт так уверен в обратном, так готов поверить, отойти в сторону. Охранник. Винсент Наварро. Винни. Его арестовали до окончания учебного дня… Он не мог оставить фотографии-предупреждения на моем шкафчике. И с кем он говорил, кто приехал за ним в тот день… в черном седане? Он не мог работать в одиночку. Никогда. Я перестаю макать в кетчуп картофельный ломтик, съедаю в три укуса, пытаясь изгнать эти мысли из головы.
— Тебе это идет. — Флинт смеется, глядя мне в рот.
Лицо у меня горит, я оглядываю одежду в поисках пятен, дыр на заметных местах.
— Что? О чем ты говоришь?
Он наклоняется через стол и проводит большим пальцем по моим губам.
— Кетчуп, — мягко говорит он, показывая улику на пальце. — Может, следовало оставить на месте… с кетчупом ты еще красивее.
Я чувствую, как улыбка расползается по моему лицу, и прихлопываю ее ладонью. Не хочу, чтобы он знал, что он может со мной сделать.
Его рука возвращается на стол, как и моя, они почти соприкасаются, их тянет друг к другу, как железные опилки и магнит.
— Я думаю, мы должны устроить небольшой поход к мусорным бакам, королева Пи… чтобы отпраздновать хорошие вести. — Он чуть придвигает руку, кончики наших пальцев уже в контакте. «Поход к мусорным бакам. Мусорные баки, мусорные…» Что-то начинает вызревать у меня в голове при его упоминании мусорных баков, что-то важное.
— «Уэствуд-Центр»… — говорю я, глядя на три плоских лужицы кетчупа на моей салфетке. — Почему я не могу… — И тут у меня леденеет кровь. «Марио». Мои пальцы отскакивают от пальцев Флинта. Я крепко сжимаю потертый край стола. — Флинт!
Он смотрит на меня, на лице тревога.
— Этот парень, Марио, — я говорю быстро. — Он… он продавал вещи, которые принадлежали Сапфир. В тот день. На блошином рынке. — Мои пальцы летят к моим бедрам, начинают постукивать под столом.
— Да… и что? — Флинт дергает «медвежьи ушки», тянется за картофельным ломтиком.
— А то. Он сказал мне, что нашел все в мусорных баках рядом с «Уэствуд-Центром». Но там он найти не мог. Правильно? Не было там мусорных баков. Об этом сегодня сообщали в новостях. Арендодатели протестовали. Мусорные баки убрали — давно. Он что-то знает… определенно знает… мы должны… мы должны его найти.
Флинт наклоняется вперед, моргает.
— Ло… я действительно думаю, что мы должны поставить точку. Они уже арестовали охранника… он это сделал.
— Но почему Марио солгал? — протестую я. — Он как-то с этим связан. Может, он что-то знает. — Я достаю пятерку из кошелька и кладу на стол, быстро выскакиваю из кабинки. Флинт следует за мной, хватает за руку, прежде чем я успеваю рвануть к двери, смотрит мне в глаза. — Что? Ты не идешь?
— Ло. Послушай меня. — Он кладет руки мне на плечи, его лицо напряженное и серьезное. — Ты должна угомониться. Охранник в тюрьме. Полиция никого не сажает в тюрьму, не имея веских оснований, что ему там самое место.
— Да… разумеется, потому что копы никогда не ошибаются. — Я вырываюсь из-под его рук. — Сначала ты говоришь мне, что не надо лезть в это дело, потом говоришь, что хочешь мне помочь, а теперь снова говоришь, чтобы я отступилась! Меня от этого тошнит — от твоих секретов! — взрываюсь я, игнорирую взгляды других посетителей. — Почему бы тебе хоть раз не сказать мне правду?
Он возвращает руки мне на плечи, на этот раз сжимает их сильнее.
— Ло. Я забочусь о тебе. Я хочу, чтобы ты была в безопасности, понимаешь? Это правда. Это все, чего я хочу. И, — продолжает он мягко, — и ты не думаешь, что твоя одержимость эти делом, одержимость Сапфир, дает тебе возможность отвлечься от собственных проблем?
Я вновь вырываюсь из его рук.
— Моих проблем? — переспрашиваю я. — Да что ты знаешь о моих проблемах? Ты совершенно меня не знаешь. Ты ничего не знаешь!
Флинт качает головой, выглядит так, будто сейчас заплачет.
— Ло… я не хотел… я…
— Ты лжец, — выплевываю я с раздувающимися ноздрями. — Это все, что ты делаешь… все, что делал. Ты говорил, что не заглядывал в «Десятый номер» целую вечность, но ты там бывал. Ты говорил, что понятия не имеешь, кто такая Сапфир, но ты ее знал. Все, все, что ты говорил, вранье, — я смотрю на него, ярость слепит меня, — ему в глаза, глаза человека, который думает, что я недостаточно хорошая и недостаточно сильная.
Меня переполняет желание плюнуть, собрать во рту всю слюну и яростно выплюнуть в него, но я сдерживаюсь. Мои ноги не могут устоять на месте, кричат на остальное тело. Идти. ИДТИ!
«Немедленно, — шепчет Сапфир, обращаясь ко мне из каждого динамика миниатюрных музыкальных автоматов. Немедленно!» У меня двадцать семь секунд на то, чтобы уйти — двадцать семь. Материнское число, защитное число, число, которое видит, которое знает, которое передает знание во все частички моего тела. Двадцать семь секунд, чтобы уйти из этого места и оказаться на улице. Двадцать семь секунд, или все рухнет.
Или я умру. (Пять, шесть семь.)
Я не оглядываюсь (десять, одиннадцать, двенадцать). Я пробегаю мимо обшарпанных кабинок, вот и старая дверь кафешки с колокольчиками над ней (семнадцать, восемнадцать, девятнадцать). Желание простреливает мои пальцы — выбора нет, — и я срываю колокольчики, прежде чем выскочить за дверь. Они сдавленно позвякивают у меня в кармане, стукаясь друг о друга (двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь), и я ухожу от теплого света кафешки в разваливающий Гдетотам, навстречу новым неприятностям.
Глава 17
Расстояние от кафе до блошиного рынка я преодолеваю бегом и, когда добираюсь до цели, тяжело дышу, спина и ребра расширяются и сжимаются. Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. Сегодня не суббота. Я бывала здесь только по субботам, не знаю, как тут торгуют в другие дни, что я почувствую, будет ли он здесь. А вдруг мир просто взорвется? Знаю только одно: я должна попасть на рынок до его закрытия, до того, как станет поздно искать Марио.
А мне надо узнать, почему он солгал.
Тук тук тук, ку-ку. К тому времени, когда я попадаю на рынок, все продавцы уже собирают свой товар.
— Марио. Марио. Марио, — говорю я вслух, отстукивая слоги по бедрам, украденные колокольчики звякают в кармане. Девять. Хороший знак, хотя я и знаю, как сложно будет найти его в этом лабиринте. Торговцев меньше, чем я привыкла видеть, но их все равно сотни, неуправляемая масса столиков, лотков, киосков, соединенных металлом и веревками, освещенных фонарями и гирляндами крошечных лампочек, ландшафт таинственный и будоражащий, уходящий в ночь. Я крепко сжимаю в кармане бабочку Сапфир. «Помоги мне». Чувствую, как в кармане ее пальцы на мгновение ложатся на мои. «Я здесь», — говорит она.
Я хаотично мечусь от ларька к ларьку. Никакой последовательности, никакого порядка. От нарушения собственных правил голова идет кругом. Я его не вижу. Я отстукиваю слоги его имени по своему бедру: Ма-ри-о (пауза) Ма-ри-о (пауза) Ма-ри-о. Может, он уже собрал товар, ушел домой. Может, как и я, он приходит на рынок в день из трех слогов.
Я не могу идти быстро: каждые шесть шагов должна остановиться, коснуться земли правой рукой, потом левой, снова правой. Я пытаюсь поднять воротник куртки, чтобы скрыть лицо, чтобы люди не видели меня. Девять, девять, шесть. Девять, девять, шесть, и — наконец — я прихожу в то место, где впервые увидела Марио, где он дал мне статуэтку-бабочку Сапфир, где я украла подвеску-лошадь на серебряной цепочке, где Флинт пробежал мимо меня, толкнув на столик с товаром Марио.
Когда я думаю о нем, меня пробивает зазубренная стрела боли.
Я касаюсь земли — правой, левой, правой — и направляюсь к ларьку, где должен быть Марио, подхожу к незнакомому мужчине. Он укладывает пластинки в картонные коробки, у него короткая бородка, очки с толстыми темными линзами, красный галстук-бабочка, застегнутая на все пуговицы рубашка.
Я откашливаюсь.
— Простите. — Ма-ри-о, Ма-ри-о, Ма-ри-о. Нечего тратить время.
