Дарья Донцова - Новогодний детектив (сборник)
– А я не знаю даже этого. Нет ничего – ни человека, ни его тела, ни могилы – ничего. И его никто не искал.
– А полиция что же?
– Ничего. Я ему по документам никто, а сестра походила-походила, и все, успокоилась. Я – Никто, вы меня правильно назвали…
– А вообще имя у тебя имеется какое-то?
– Да. Меня Инной зовут.
– А меня Игорем. Вот и познакомились, – невесело усмехнулся он. – Знаешь, Инна, кто самый скучный человек в компании?
– Кто?
– Клоун. Я – клоун. Больничный – знаешь такое?
– Нет…
– Я в свободное время езжу в детские больницы и развлекаю там ребятишек. Вообще-то я в школе физику преподаю, а это – наверное, долг…
Я с трудом поменяла позу, чтобы дать отдохнуть затекшим ногам, и охнула:
– Больно…
– Ты не замерзла, Инна? – спросил Игорь.
– Не особенно. И что же вы делаете там, в больницах?
– Показываю фокусы, делаю фигурки из воздушных шаров и играю с детьми. Больше, к сожалению, я ничего не могу для них сделать.
От его слов мне почему-то захотелось плакать. Но не от жалости к больным детям, а от стыда за себя, за то, как бесцельно я провела последний год.
Год назад
Новый год я не встречала. Лежала дома на диване перед выключенным телевизором, укрывшись с головой пледом. Звонил Коля, звал к себе, и было очевидно, что он ничего не знает об исчезновении Вовы. Звонила Наталья, тоже приглашала в компанию, но я отказалась, а потом и вовсе выключила телефон. К счастью, салон начинал работать четвертого числа, и это немного помогло мне. Я никому ничего не рассказывала, но девчонки, разумеется, заметили перемены во мне – я перестала улыбаться, сторонилась всех, не пила с ними кофе, приходила на работу секунда в секунду, уходила позже всех. Мне казалось, что жизнь вокруг остановилась, а сама себе я теперь напоминала муху, попавшую в банку с желе – совершаешь вялые телодвижения скорее по инерции, потому что понимаешь – выхода нет, выбраться нельзя, тебя все сильнее затягивает. И нужно только дождаться дня, когда затянет окончательно.
Единственным человеком, с кем я пыталась общаться, осталась Дашка, но вскоре и она перестала мне звонить – я не говорила ни о чем, кроме Вовы, а ей это было, видимо, тяжело. Она все чаще рассказывала мне о странностях в поведении брата, которых я прежде никогда не замечала, а потому отказывалась верить, чем еще сильнее раздражала ее. И однажды, набрав номер, я услышала «абонент недоступен» – и это стало повторяться изо дня в день, и тогда я поняла, что Дашка попросту сменила номер. Более того – она продала квартиру и переехала куда-то, а нового адреса покупатели ее квартиры, конечно, не знали.
Заявление в полиции у меня не приняли, так как я не являлась Вове никем. На вопрос же о том, было ли таковое от сестры, мне ответили, что Дарья Тимофеева никакого заявления не подавала. В ее версию с Вовиным помешательством, которую я попыталась озвучить полицейским, они поверили охотнее. Так и сказали – мол, многие душевнобольные до определенного случая нормальны и социально адаптированы, но в какой-то момент происходит нечто, заставляющее их совершать странные поступки. И если сестра считает, что Владимир Тимофеев страдает психическим расстройством, то, следовательно, у нее есть для этого основания. Выходило, что Вова просто встал и ушел утром тридцать первого декабря, отправившись в какое-то одному ему известное место – а что, у душевнобольных такое бывает… На этом разговор закончился, и в полицию я больше не приходила.
Я часами простаивала возле радиостанции, надеясь, что случится чудо и Вова выйдет из ворот проходной, но нет – мимо меня шли незнакомые люди, а его не было. Коля при встрече разводил руками и жалостливо улыбался, старался подбодрить. Так проходили недели, месяцы – Вовы не было, а я стала напоминать себе собаку из фильма, того самого Хатико, который ждал хозяина. И выражение лица у меня сделалось примерно таким, как застыло на собачьей морде…
Жизнь потеряла смысл. Может, если бы я узнала, что Вова умер, погиб, похоронен – мне стало бы хоть чуть-чуть легче, тогда было бы какое-то логичное объяснение тому, что его нет со мной. А так… Получалось, что он растворился без следа, без объяснений, без причин. И я уже считала себя виновной в том, что не заметила, должно быть, тех изменений в поведении, о которых говорила Дашка. Возможно, приглядись я вовремя, могла бы помочь, предотвратить… Кто знает, что с ним могло теперь случиться? Он ведь мог уехать куда-то и забыть адрес, мог попасть под поезд, стать жертвой ограбления – да что угодно… Эти мысли сводили меня с ума.
Чтобы занять хотя бы руки, раз уж не могу занять ничем голову, я вспомнила о том, что окончила художественную школу, купила мольберт, бумагу, краски и кисти и начала рисовать. Но, что бы я ни пыталась изобразить, неизменно на листе возникало лицо Вовы – такое, каким я его запомнила тридцать первого декабря вечером. Этих набросков накопилась огромная гора на широком подоконнике – я складывала их туда, не в силах выбросить.
И за год эта жизнь на автопилоте надоела мне до такой степени, что я решилась… Собственно, решение пришло давно, а к Новому году я просто утвердилась в нем.
31 декабря 201… года
– Значит, ваша девушка живет в этом доме? – спросила я, поглубже засовывая руки в рукава.
– Да. Как раз под нами. Фактически мы сейчас сидим у нее над головой, – Игорь поежился. – Холодает, да? Ночью совсем, наверное, замерзнем. Но ничего – у меня есть шампанское и мандарины, – он кивнул в сторону спортивной сумки, – только бокалов нет.
– Мы что же – будем отмечать здесь праздник? – удивилась я.
– У нас просто нет иного выхода. Я же не могу позволить тебе прыгнуть с крыши, это было бы как-то неправильно. А до утра придется коротать время, вот мы и займемся тем, чем все нормальные люди – будем пить шампанское и закусывать его мандаринами. У меня даже бенгальские огни есть. И фейерверк с петардами.
– Да вы подготовились, – заметила я, невольно улыбаясь – этот Игорь мне понравился, хорошо, что не оказался квартирным вором, как я сперва подумала.
Пошел снег. Мягкие большие хлопья падали на крышу, покрывая ее ковром. Я всегда любила такую погоду – не очень холодно, идет снег, нет ветра, и окружающее кажется заключенным в стеклянный шар, внутри которого кружатся белые снежинки. У меня был такой – маленькая альпийская деревушка в прозрачной большой сфере. Вова привез из командировки…
– Ты о чем-то задумалась, Инна? – спросил Игорь, дотронувшись до моего плеча, и я вздрогнула:
– Ой… Да, постоянно возвращаюсь мыслями туда, в прошлый декабрь… Мне не дает покоя мысль – а что, если я виновата в том, что произошло? Если это я что-то не то сделала или сказала, и поэтому Вова исчез?
– Послушай, Инна, – вытаскивая мои руки из рукавов и крепко сжимая их в горячих ладонях, сказал Игорь, – если ты будешь продолжать себя грызть, то никогда не сможешь жить дальше. А жить дальше надо. Понимаешь? Жить – надо. Подумай о том, что есть люди, которым каждый день жизни дается с боем, с огромным трудом, каждый час, каждая минута. И они борются, сражаются, отвоевывают у смерти эти временные отрезки. А ты – молодая, здоровая, умная девушка – так бездарно спускаешь свою жизнь, прости, но в канализацию. Думаю, что твой приятель не рад был бы видеть тебя в таком вот состоянии. Ты же не живешь – ты существуешь. Понимаешь, есть большая разница между «умереть» и «стать трупом», я это хорошо понял, когда начал общаться с больными детьми. Ты – уж прости меня за жестокость – стала трупом. А есть все шансы вернуться к жизни и быть счастливым человеком. Просто оглянись вокруг.
Я опустила голову. Его слова казались такими простыми и неоднократно произносились разными людьми, и это как бы обесценило их, лишило смысла, оставив только пафос. Но сейчас, в этой конкретной ситуации, когда я была в одном шаге от края крыши, почему-то вдруг я поняла их совершенно по-новому. Да – Вовы больше нет, но я-то есть. Да – мне трудно жить без него, потому что я уже не помню, как это было раньше, в те годы, когда его не было со мной, но ведь это не значит, что не смогу вспомнить. Да – я очень его любила, но что мешает мне продолжать делать это, пусть его нет, а есть только образ в моей памяти и в моем сердце? Игорь прав – я превратила себя в ходячий труп, от которого отвернулись даже друзья, потому что я потеряла к ним интерес. А в жизни много того, за что стоит цепляться. И даже память о Вове – такая вещь.
Я заплакала навзрыд, и Игорь, притянув меня к себе, осторожно погладил по спине:
– Не надо плакать, Инна. Тебе тяжело признаться себе в собственной слабости, но это трудно, а порой и непосильно, даже для здоровенных мужиков. А ты все-таки девушка.
Он уговаривал меня довольно долго, часть слов я не разбирала, заглушая их своими рыданиями, но всему приходит конец, в том числе и женским истерикам. Я вытерла глаза и попыталась подняться на ноги, но они не слушались, и я жалобно посмотрела на Игоря. Он улыбнулся и помог встать, отряхнул подол моего пальто:
