Отдых на озере - Анна Лерина

– Да нормально всё, – забубнил ребёнок, – так, подрались с Коляном.

– Это с тем, с которым вас Влад разнимал? Из-за какой-то новой шутки?

– Да не из-за шутки это на самом деле, – шмыгнул носом Севка. – Это мы Владу просто так сказали.

– Так, – улыбнулась я, – и в чём же по-настоящему было дело?

– Да я хотел себе на шнурок рядом с крестиком красивую штучку повесить. Вот такую, смотри, – и сын достал из кармана металлическую бусину с орнаментом. – Я в песочнице нашёл. Красивая, да?

– Симпатичная, согласна, – кивнула я.

– А Колян меня за это девчонкой обозвал. А потом и ещё хуже. Мам, вот скажи, – развёл руками Севка, – почему Артём носит свой кулончик, и ему можно. Он же его никогда не снимает. Влад говорит, что даже в горячей бане его терпит. И его никто девчонкой не дразнит. А я чем хуже? Вот и подрались.

Но я уже слушала Севу вполуха. Дрожащими от волнения руками я достала свой мобильник и открыла в нём папку с фотографиями.

Так и есть. На сделанных мной для полиции снимках было отчётливо видно, что на мёртвом теле Артёма никакого шнурка с кулоном не было.

Глава 12

– Как ты думаешь, куда мог деться медальон с шеи Артёма? – спросила я как бы между прочим у Наташи за обедом.

Я не застала мою приятельницу, вернувшись в коттедж с детской площадки. Та, как выяснилось, отлучалась в районный центр по делам и, приехав, прошла прямиком в столовую, поэтому возможности поговорить с ней раньше у меня не было. Канал же интернет-связи с мамой всё это время был плотно перекрыт восседавшим под моей любимой кривой сосной малоприятным Лёнечкой. Второй раз за день вытерпеть его близкое соседство я бы, признаться, не осилила. Сейчас же Леонид мирно обедал в компании своих пожилых кумушек и лишь изредка бросал на наш столик печальные взгляды.

Услышав мой вопрос, Наташа поперхнулась поданной к борщу пампушкой.

– Что? Какой медальон? – насилу откашлявшись, хриплым голосом спросила она.

– Ну помнишь, на Артёме медальон болтался? Или кулон, как их там правильно называют? На витом шнурке. Такой, достаточно крупный, металлический, в виде домика. Он ещё обиделся, помнишь, когда я спросила, что это за избушка такая?

– А-а-а, – помедлив, протянула моя соседка, очевидно, припоминая любопытную безделушку парня. – Точно, был медальон. А что?

– Как что? – зашипела я, осторожно оглядываясь по сторонам. – Представляешь, на нём, ну, на его трупе, медальона уже не было! Так куда же он мог подеваться?

– Мало ли, – пожала плечами Наташа и засунула в рот очередную чесночную пампушку.

– Да как это – мало ли?! – возмутилась я, впрочем тоже примеряясь глазами к блюдечку с аппетитной сдобой, пока Наташа не съела её всю.

Ната что-то промычала в ответ, активно орудуя ложкой.

– Эх, нам всё равно сегодня не целоваться, – выпалила я и с наслаждением впилась зубами в блестящую ароматную булочку.

Прожевав пампушку и съев пару ложек замечательного ярко-красного борща, я снова пристала к невозмутимо обедавшей Наташе с расспросами:

– Вот смотри. Если человек не снимает своё украшение нигде и никогда. Даже если оно способно причинить ему дискомфорт, ну вот, например, в жаркой бане, всё равно не снимает. О чём это говорит?

Наташа жевала, казалось, с абсолютно отрешённым от мира видом. Однако, помолчав с минуту, она посмотрела на меня и произнесла:

– Во-первых, хочу тебя, темноту, просветить по поводу чесночного аромата. Правильная технология приготовления пампушек подразумевает удаление из зубчиков чеснока сердцевины. Поэтому мерзкого послевкусия и запаха оставаться у тебя не должно.

– Да? – с сомнением посмотрела я на блюдечко.

– Именно. Не все повара, правда, этим заморачиваются. Но здесь, похоже, постарались.

– А про кулон? – попыталась я вернуть приятельницу к интересующему меня вопросу.

– А на это я бы тебе ответила, что человек, носящий данное украшение, значит, весьма странненький. Вспомнила я тот кулончик. Ничего особенного. Вроде бы даже не серебро. Он сказал тогда, что буква это какая-то китайская или вроде того.

– Иероглиф, – кивнула я. – У китайцев букв не бывает.

– Ну, значит, иероглиф, какая разница, – повела плечами Наташа и снова с аппетитом принялась за борщ. – Ты ведь всё равно не будешь последнюю пампушку? Можно я съем?

– Ешь, пожалуйста, – отмахнулась я от мелких застольных вопросов, уводящих нас от основной темы. – Так ты теперь вот мне скажи. Стал бы этот «странненький» человек снимать свой драгоценный медальон перед обычным ежедневным заплывом?

– Откуда я знаю? – удивилась Наташа. – Ты у Влада об этом спроси. Он, наверное, уже разбирал его вещи. Скорее всего, там это самое сокровище лежит.

– Спрошу обязательно, – поморщилась я невольно при упоминании неоднозначной для меня на данный момент фигуры Влада.

– А тебе вообще это всё зачем? – спросила меня вдруг Наташа и отложила ложку.

Я помолчала, в неясном колебании глядя в пустую тарелку соседки. Затем, понизив голос, честно сказала ей:

– Понимаешь, я не верю, что с Артёмом произошёл обычный несчастный случай. Вот не верю – и всё.

Брови Наты сложились в две ломаные линии и медленно поползли вверх.

Всё-таки природа – удивительная штука, думала я, с улыбкой наблюдая из окна своего номера за важно вышагивающей по тропинке птицей. Та была довольно крупной, покрытой оперением, по цвету напоминающим розовый туф. Кончики крыльев и хвоста, а ещё щёчки птицы были ярко-чёрными, по бокам же неожиданно располагались почти попугайские голубые перья.

– Мяу, – отчётливо сказала птица, отчего я несколько растерялась, а затем недоверчиво потрясла головой и изо всех сил навострила уши.

Птица же остановилась и, наклонив голову вбок, молча уставилась на что-то, недоступное моему обзору из окна. Подождав немного, она громко и весьма правдоподобно замяукала снова.

На этот раз ей в ответ послышалось свирепое шипение и душераздирающий вой. Взъерошив на загривке свою длинную шерсть на манер дикобраза и высоко задрав хвост, с этим боевым кличем к птице мчался местный любимец, кот Барсик. Растеряв всё внешнее королевское достоинство, присущее ему в обычной вольготной жизни при столовой турбазы, полосатый котяра треснул когтистой лапой в то место на тропинке, где только что сидела птица. В воздух взметнулось облачко серой пыли. Кот медленно сел и помотал головой. Осознав окончательно своё поражение, он задрал морду и с нескрываемой досадой посмотрел на насмешливо взирающую на него с сосновой ветки обидчицу.

– Мяу, – снова сказала птица, и кот издал страдающий звук такого уровня драмы, что был достоин, пожалуй, лучших средневековых театральных подмостков.

Это