Щипач (СИ) - Старобинец Анна Альфредовна
В рассветной полумгле дорога в участок казалась пепельной, как сожжённое вороново перо. Ничего из ряда вон выходящего на ней не было.
— Феникс — взрывоопасная и легковоспламеняющаяся птица, — проговорил наконец Барсук Старший. — Умирая, он возгорается. Пламя, которое возникает на месте гибели Феникса, способно уничтожить всё вокруг. А потом Феникс возрождается из пепла.
— Но … разве это не зверушкины сказки? — удивился Барсукот. — Откуда ты это взял?
— Из личного опыта, — коротко ответил Барсук.
Они свернули с главной дороги в траву и ещё с минуту трусили по утренней росе молча. А потом Барсук Старший продолжил:
— Я был тогда молод. Самоуверен и молод. Я считался самым юным Барсуком Полиции, но уже получил почётную грамоту за храбрость от Царя зверей. Я только что женился на самой прекрасной барсучихе на свете, и она готовилась подарить мне детёныша. Я не берёг то, что имел. Я совершил зверскую глупость. Я поставил на карту всё — нору, жену, детёныша, семейное счастье, карьеру — и взялся помочь абсолютно чужой мне птице, попавшей в беду. Я знал, что птица опасна, но это меня не остановило. Я внушил себе, что мой долг — бороться со всякой несправедливостью в этом лесу. А с птицей поступали несправедливо. Птицу преследовали. Птицу ловили, как беглого вора. А птица не была вором. Просто она была Фениксом, обладавшим чудесными свойствами и стоившим целое состояние.
— И что же? Этот Феникс обратился в полицию и попросил спасти его от преследователей?
— Нет. Он обратился лично ко мне. Сначала я принял его за обычного венценосного журавля, потому что он выглядел абсолютно как венценосный журавль.
— Венценосный журавль — это такой с золотистым венчиком, в чёрной шапочке и с оловянными глазками? — уточнил Барсукот.
— Да, именно он, — кивнул Старший. — Редко встретишь зверя, сочетающего в себе такую неземную красоту с такой непроходимой тупостью. Этот сияющий золотой венчик на голове. Этот раскинутый чёрно-белый веер крыльев. Эта шапочка. Эти щёчки. Эти пустые, бессмысленные пуговки глаз. Это сошествие с небес и исполнение ритуального танца. Когда он явился ко мне и принялся танцевать, я сначала подумал, что он из труппы странствующего театра и клянчит на пропитание. Я кинул ему половинку червя, он замер, проводил червяка тупым, недоумевающим взглядом и снова раскинул крылья. Я кинул вторую половинку червя, но всё повторилось. Тогда я сказал ему: «Послушай, дружище, попробуй сосредоточиться на половинках червя, пока они не уползли в разные стороны». А он мне ответил, что совершенно не голоден и пришёл за другим. Он сказал, что ему нужно убежище. Что я самый честный полицейский в этих местах и кроме меня он не доверяет ни единому зверю. Что если я не спрячу его у себя, он погибнет. Что он не просто журавль. Что он — птица Феникс.
— Но почему ты ему поверил? — спросил Барсукот.
— А я сначала и не поверил, — ответил Барсук. — Все знают, что венценосные журавли склонны к глупому вранью, истерике и позёрству. Но этот … Он предоставил мне доказательство.
— Какое доказательство?
— Чудо.
— Журавль явил тебе чудо?
— Да. Феникс явил мне чудо. Он вырвал золотое перо из своего венчика и сломал его. И сломанное перо тут же вспыхнуло синим пламенем. Не просто вспыхнуло — столб огня взметнулся до кроны старого дуба. Когда перо догорело, на месте его осталась горсточка пепла. Я пялился в этот пепел, пытаясь поверить в увиденное. И тут … И тут произошло ещё кое-что. Перо появилось вновь, но только не золотое, а чёрное. Из пепла. Прямо на моих глазах, из пепла, ты веришь мне, Барсукот?
— Ну … Старший … тебе я верю, — с сомнением сказал Барсукот. — Но если бы такое рассказал кто-то другой …
— Я сам себе не вполне верил, — тихо сказал Барсук. — За все эти годы, прошедшие с пожара, я почти убедил себя, что этого не было. Что я не видел возродившегося из пепла пера. Что венценосный журавль был просто журавлём, а не Фениксом. Что пожар в ту ночь, когда я пустил к себе журавля, произошёл по чьей-то неосторожности, по чистой случайности. Мышь Психолог говорила, что я придумал себе птицу Феникс на нервной почве. Чтобы объяснить случившуюся трагедию. Чтобы её возвеличить. Чтобы найти виноватого. Но я всё равно винил во всём только себя … Нора загорелась ночью, в моё отсутствие. Я был на задании. Когда я пришёл … Огонь был такой, словно горящее крыло птицы заслонило всё небо. Алые искры и комья раскалённой земли взметались в чёрном дыму. Горящие сосновые корни трещали, как пулемёты … Я думал, они сгорели. Моя жена и мой нерождённый детёныш. Я думал, что Феникса нашли в моём доме, нашли и убили, или он покончил с собой. Чтобы не даться преследователям, он возгорелся …
— Я понял, почему преступник сжигает перья, — прошептал Барсукот. — Он хочет определить, принадлежат ли они птице Феникс! Если да — из пепла должны возникнуть новые перья! Ведь так, Старший?
Барсук Старший ничего не ответил.
— Но кто же преследовал Феникса? — Барсукот уже не мог успокоиться.
— Не знаю. Я спрятал его в подвале и собирался подробно расспросить утром. Но утро не наступило. Вернее, наступило, но уже в какой-то совсем другой жизни … Без норы. Без семьи.
— Но если он возродился … — задумчиво сказал Барсукот. — Ты что же, даже не пытался его найти?
— Нет, не пытался. Мышь Психолог сказала, что Фениксов не существует. А мне было в тот момент всё равно. Я думал, что моя жена сгорела в пожаре. А кто там в нём возродился, мне было плевать. Я жил на улице. Перестал ходить на работу. Я ел всё подряд, без разбору. Я просто заедал своё горе. Грибами и ягодами, цветами и листьями, червями и мошками. Я начал быстро толстеть и полностью себя запустил.
— Но … как же ты вернулся сюда, в полицию? — спросил Барсукот.
Они как раз заходили в полицейский участок.
— Однажды я нашёл в корзинке тебя, — улыбнулся Барсук. — Ты был такой маленький, мокрый и беззащитный. Я понял, что должен тебя пригреть. И что у меня снова появилась семья. Я вырыл для нас с тобой новую нору. Вернулся в полицию. И всё снова стало налаживаться.
— Так, значит … я не был просто обузой? — прошептал Барсукот.
— Конечно же нет, сынок! Из-за тебя я снова вернулся к жизни! Я был как разорванный на две половинки дождевой червь, а ты помог мне их снова склеить … А что это тут у нас за запах горелого? — Барсук Старший потянул носом. — Включи-ка светляков, Барсукот. Терпеть на могу эти глухие медвежьи шторы! Пока глаза к темноте привыкнут, ни сыча здесь не вижу!..
Глаза Барсукота привыкали к темноте моментально. Поэтому то, что открылось Барсуку Старшему лишь после включения светляков, он разглядел сразу.
Следы борьбы. Пепел. Испуганный насмерть Скворчонок. И ощипанный Гриф Стервятник, неподвижно лежащий на полу полицейского участка.
Глава 28, в которой рискуют умолкнуть на века
— Скажи им, Скворец, что меня ощипали в полночь. Я перепутал перья. Я теряю сознание, — дрожащим голосом повторил Скворчонок. — Скажи им, Скворец, что меня ощипали в полночь. Перепутал перья. Теряю сознание. Скажи им, Скворец, что меня ощипали в полночь. Перепутал перья. Теряю сознание.
— Я, конечно, всего лишь врач, а не криминальный эксперт, — сказал Грач Врач, — но, насколько я могу судить, эксперт действительно ощипан семь-восемь часов назад, то есть в районе нуля часов.
— Если Грифа ощипали в ноль часов, значит, Щипач не Яшка. Тот как раз в ноль часов напал на мистера Кинга, — сказал Барсук Старший.
— После нуля часов слушайте песни сов, — высказался Скворчонок, испуганно таращась на неподвижного Грифа.
— Но Яшка Юркий, очевидно, что-то знает, — продолжил Барсук. — Знает — и не говорит. Боится сказать. Это подсказывает мне и зверская логика, и зверское чутьё.
— Скажи им, Скворец, что меня ощипали в полночь. Теряю сознание.
— Гриф без сознания, состояние нестабильное, — констатировал Грач Врач. — Попробую сделать ему искусственное дыхание клюв в клюв. И дайте вон ту мохнатую штору с окна. Я его укрою.
