Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
– Забрал, я на тренировку принесу, – Рома сделал последнюю отчаянную попытку посмотреть хоть издалека, где жила его принцесса.
– Да хорош тебе, чего в автобусе трястись, я подвезу. – Тренер ухватил его сумку за лямку и решительно потянул к себе, вовсе не обращая внимания ни на какие отговорки. – Начнем тренировку пораньше, поработаем с малыми весами над техникой, с твоей базой быстро выйдем на результат.
Возражать было бессмысленно. А дальше пошли тренировки на износ, Пахомов сумел даже с пятым местом Романа на Москве заявить его на ЦФО и на ЦС.
С двух тренировок в день решили перейти на три. Утром с восьми до девяти разминка и работа над техникой с небольшими относительно весами. Днем с двенадцати еще одна, часа на полтора, иногда два: соревновательные упражнения с весами, приближенными к лучшим результатам в сезоне. И вечером, «хорошенько отдохнув», как любил пошутить его тренер, уже силовые нагрузки в упражнениях, содержащих элементы соревновательных, с весами килограмм на семь-восемь больше рекордных. Базу решили до конца сезона главных выступлений не делать.
Пахомов сам намешивал ему протеиновые коктейли по собственному рецепту, незаметно добавляя туда аккуратно растолченные таблеточки метантристиналона и винстрола. Уколы предлагать опасался, зная, как Рома презирал допинг. На соревнованиях он выступил отлично, заняв соответственно первое и второе места и выполнив нормы КМС. Надо было готовиться к чемпионату среди взрослых.
Они уехали на три летних месяца в лагерь куда-то в горы, где Рома как проклятый таскал железо каждый день, давая себе клятву – сразу после возвращения в Москву пойти к Кольцовой и как-то объясниться.
Злодейка-судьба распорядилась иначе. Едва ли не в первый день, вернувшись со сборов домой, он оказался сначала в ментовке, потом в суде, где судья, молодой еще парень, с детства ненавидевший дворовую шпану, от которой, видимо, натерпелся за свой гундосый голос, не поморщившись, влепил ему четыре года колонии.
Лежа на холодном цементе, Рома прекрасно понимал, что соваться к знакомым бесполезно, все телефоны наверняка под контролем, а у родителей и близких вообще может быть засада. А вот с Кольцовой он не обменялся ни единым словом, и ни одна душа в мире не могла связать его с ней.
Правда, он понятия не имел о ее судьбе, где она и что с ней, но это был его последний шанс. И тогда, едва не теряя сознание от голода и бессонницы, из последних сил он заставил себя встать с холодного цемента и, кое-как отряхнув джинсы и рубаху, направился, уже не прячась – сил на это просто не оставалось, – к телефону-автомату, стоящему на углу. Молодая мамаша с коляской сидела в одиночестве возле песочницы, где увлеченно возились еще двое то ли ее собственных, то ли соседских детей, за которыми она обещала присмотреть. Она, видимо, приняла его за наркомана и, может из жалости, а может, просто испугавшись, дала ему невесть откуда взявшуюся у нее карточку для телефона-автомата и насыпала ему полную ладонь мелочи в ответ на просьбу сделать всего один короткий звонок с ее мобилы. Прозвучало не менее пяти длинных гудков, пока на другом конце линии не раздалось «Алло», произнесенное молодым женским голосом. Он спросил Наташу, и в повисшей паузе в ожидании ответа его сердце успело сделать три гулких удара.
– Я знаю, кто ты, не представляйся. Назови мне улицу и номер дома. Я подъеду. Джип «Гранд-Чероки». Я буду стоять там, – говорившая почему-то перешла на шепот, и Рома понял, что по неведомой для него причине она узнала его и в курсе всех его злоключений. Повертев головой в разные стороны, он наконец нашел табличку с адресом на одном из домов и прочитал ее вслух, также почему-то перейдя на шепот. Услышал короткое «Жди» и звук торопливо брошенной трубки. Не осмелившись под подозрительными взглядами мамаши вернуться в подвал, он решил просто прогуляться по набережной, надеясь отогнать ее подозрения от своей персоны. Приехавший довольно быстро автомобиль неподвижно замер в указанном месте. Через затонированные стекла было невозможно понять, кто там в салоне, но у него уже не было из чего выбирать. К счастью, добрая тетка с детьми куда-то исчезла, и Рома, не опасаясь привлечь лишнее внимание, сел на переднее сиденье. Наташу поразили его худоба и тот жуткий запах, который исходил от него, но, будучи мужественной девочкой, она нашла в себе силы пошутить.
– В душе надо мыться, а не подглядывать, – сказала она, на мгновение оторвав взгляд от дороги, чтобы посмотреть на его реакцию.
– Было бы неплохо, – ответил он, почему-то нахмурившись. Ее неожиданное признание в осведомленности про его тайну хоть как-то объясняло происходящее. И если бы он меньше приседал, а больше читал, то, возможно, у великих французских романистов усвоил бы лемму, повторенную ими в разных формах в их бессмертных произведениях: женщина узнает о том, что вы влюблены в нее, гораздо раньше, чем узнаете об этом вы.
Рассмеявшись двусмысленной шутке и заправски ведя машину левой рукой, Кольцова острым кулачком правой ткнула шутника в плечо. Она везла его в загородный дом в Салтыковке, где за высоким забором можно было, не привлекая внимания соседей, пересидеть первые, самые опасные дни после побега.
Они остановились перед коваными массивными воротами. Покопавшись в бардачке, Наташа достала пульт, и две створки медленно, как бы нехотя, поползли в разные стороны. Неслышно шурша шинами по гравийной дорожке, «Чероки» заехал под широкий навес, рассчитанный как минимум еще на пару лимузинов. Закрыв ворота и убедившись в отсутствии посторонних взглядов, она сделала ему знак рукой, и они зашли в большой прохладный холл богатого загородного дома. В холодильнике ничего не было, кроме пары яиц и каким-то образом оказавшейся в нем горбушки черного хлеба. Летняя сессия в инязе еще не закончилась, девятнадцатилетняя первокурсница жила в московской квартире почти безвылазно, и от этого ее фигура приобрела более женственные очертания.
Тогда, три года назад, узнав про его перевод в спортшколу, она почувствовала себя преданной и, придя домой, проплакала до прихода матери, работавшей в паспортном столе и возвращавшейся домой всегда раньше отца. До самых летних каникул она ждала нечаянной встречи с ним и, хотя и отказывалась признаться себе в этом, с сожалением поглядывала на наглухо закрашенные окна душевой в балетной школе. Видя, что с дочерью происходит что-то не то, ее отец, пользуясь служебным положением, выправил жене трехмесячный отпуск и, вручив им билеты на самолет, отправил на все лето на Кипр. Все лето она плавала в море и часами играла в пляжный волейбол. Ее тело еще сильнее вытянулось, и мать с огорчением признавала отсутствие
