Лилия Беляева - "Новый русский" и американка
— Возможно, он и был пьян. Но не в этом главное. Убеждена, в те часы, когда его ждал ирландский народ вместе со своим президентом, этот главный русский никак не мог покинуть самолет, потому что был с женщиной.
Моя, казалось бы, ко всему готовая тетя тем не менее округлила карие глаза в розовом ореоле макияжа:
— Откуда тебе это известно?!
Я пожала плечами, но стояла на своем, чуть вприщур, с блуждающей улыбкой глядя вдаль:
— Мне совершенно ясно — Борис Ельцин не смог оторваться от женщины, а её оторвать от себя. Так поступают настоящие мужчины. Они неизменно предпочитают сладкое безумие в трепетных женских объятиях всякой там политической болтовне.
И тут меня потянуло к телевизору. А вдруг именно в эту минуту там появился Борис Ельцин! И мне несказанно повезло — он как раз шел из правого угла экрана в левый, и все мое тело тотчас подхватил неурочный огненный смерч… Меня просто заворожила эта его тяжелая, вялотекущая поступь импозантного бронтозавра, налитая сокрушительной мужской силой. А эта хмурая, но явно многообещающая усмешка, неизъяснимо притягательно выламывающая его крупные губы… И сколько чисто мужского шарма в его неповторимом жесте, когда он то и дело, желая выразить недоумение по очередному поводу, разводит крупными, тяжелыми, настоящими мужскими руками! Подозреваю, когда он шел сквозь толпу женщин-избирательниц и выдыхал из своих крупных, могучих ноздрей волны невообразимой сексапильности, — травы и деревья вокруг пугливо и страстно шелестели, превращаясь в пепел… А уж женщины…
А как мне нравится его невольная, подсознательная тяга к сексапильным выражениям: мол, поднимем… подъем обеспечим… Все время, если прислушаться, он особенно как-то сосредоточен на этом своем упорном желании «поднять»…
Нет, недаром он время от времени и надолго исчезает с экранов телевизоров. Здесь явно замешана женщина. Иначе почему его взгляд то и дело как-то туманен, отрешен, блуждает где-то, а молодые парни помогают ему засовывать руку в рукав? О, конечно, женщина, даже одна, требует немало мужской силы! Но вот именно в эти моменты русский президент мне особенно симпатичен — во всем его облике выступают на первый план не всякие там политические обязательства и партийная принадлежность, а общечеловеческие ценности в их чистом виде…
И все-таки меня нет-нет, да и охватит нечаянная, безутешная тоска. И мне вдруг подумается с глубокой, обоснованной печалью: «Ну, зачем, зачем было такому большому, внушительному, обжигающему женскую сущность мужику вообще идти в политику и впустую разбазаривать такие качественные мужские данные?»
Нет, я, кажется, окончательно свихнулась от этих русских! И в моей бедной голове почти совсем уже смешались в одно Ельцин и «новый русский». Может быть, потому, что я не догадалась щелкнуть «Кодаком» своего «нового русского», когда его уводили в наручниках, и теперь у меня нет его фотографии… Но так или иначе, с некоторых пор фотографии русского президента неизменно притягивают меня, а одну, вырезанную из «Лайфа», я даже повесила у себя над столом.
Но хватит об этом. Тем более что я хочу опубликовать этот мой роман в России, а у русских, как известно, не принято, чтобы народ слишком заострял свое внимание на проблемах сексуальных возможностей своих политиков и излишне пытливо задавал себе вопрос, какого именно пола тот или иной демократ или кто там у них еще…
Более того, в одной нашей американской газете промелькнуло сообщение, что буквально на днях российское правительство примет специальное постановление, предписывающее считать, что Б. Ельцин с раннего детства был уже озабочен спасанием всего народа от коммунистов и именно поэтому стал коммунистом, и дети у него, оказывается, вовсе не родные, а приемные, так как, борясь с коммунистами в конспиративном чине коммунистического вождя, он всего себя без остатка посвящал исключительно этой благородной, неутихающей борьбе и в результате не имел ни минуты свободного времени, чтобы снять представительский костюм и переспать с женой.
Я, конечно же, не понимаю этих загадочных русских. Не поняла их и когда приехала в Россию, чтобы издать этот роман на русском языке.
— Почему у вас в Москве столько нищих, грязных, убогих? — спросила я весьма приличного господина в зеленовато-желтоватом костюме от Пьера Кардена, с золотым радиотелефоном в правой руке. Он только что вылез из бирюзово-молочного «ролс-ройса», непринужденно почесывая промежность левой рукой.
— Потому, — ответил мне этот господин, — что в Москве… да и вообще в стране… ещё недостаточно много богатых развелось. Вот когда богатых разведется много-много — нищие поймут, наконец, что богатыми быть гораздо лучше, даже престижнее, чем нищими. Ведь наш особенный чубайсовско-гайдаровско-ельцинский капитализм рассчитан на самых сообразительных…
Я как-то не смогла сразу переварить всю эту обширную и очень любопытную информацию. «Ну, да это все русские, местные дела! — решила здраво. — Пусть они со своим капитализмом сами разбираются. В конце концов им всегда Бжезинский поможет или кто ещё из тех американцев, которые точно знают, как следует России идти или ехать в будущее. А у меня своя задача…»
О да! Моя задача отнюдь не выглядит глобальной, не претендует и на книгу рекордов Гиннеса; но тем не менее она мне исключительно дорога. Я жажду всем своим истомившимся, пылающим существом заполучить в свои заповедные глубины все мужское великолепие «нового русского», продолжающее сиять мне опалово и первозданно из тьмы неизвестности и надежды. В моих ушах звучат, не утихая, его последние неистовые, упоительные слова — это когда его уводили в наручниках: «Мне хочется продолжить наш с тобой уик-энд, красотка! Я, пожалуй, ещё не распробовал все блюда». И как он бессознательно сексапильно улыбнулся при этом, с какой чарующей, неистребимой непосредственностью…
Кстати, эта его улыбка местами напомнила мне улыбку моего президента Билла. Он примерно так улыбнулся, когда пообещал, что Ираку от Америки достанется… Или когда ещё кому-то пригрозил всей нашей огромной, выдающейся Америкой, исключительно передовой, непобедимой, необгоняемой ни справа-налево, ни слева-направо. Не помню точно… Но что было — то было.
Я, конечно, очень, очень большая патриотка Америки, до такой степени патриотка, что, признаюсь, одно время, закрыв глаза и занимаясь любовью с каким-нибудь даже совершенно случайным партнером, я вполне представляла себя на месте Хиллари, средь душисто-ароматных сугубо эксклюзивных президентских простыней и получала максимум удовольствия… Да, да, рыжеватый веселун Билл мне очень и очень импонировал, и даже его бело-синие кеды, в которых он бегал вокруг Белого Дома, способны были обнаружить в своих очертаниях такое свежее, невольно влекущее мужское обаяние, что я плавным, нечаянным, абсолютно девственным жестом прикладывала свою трепетную, душистую ладонь к своему самому сокровенному, неуемному местечку, которое — так мне чудилось — вот-вот и вспыхнет оранжевым, почти под цвет волос Билла пламенем, конечно, совершенно неуместным в публичных местах…
И я, конечно, ужасно обиделась на Монику Левински! Ужасно-преужасно! Ей ли, этой мымре, предательнице, олицетворять любимую женщину президента Америки!
Но подумавши, поразмышлявши, я вдруг препреужасно пожалела эту самую пресловутую Монику. Я даже решила написать ей письмо и написала черновичок. Вот оно:
Письмо к Монике Левински в связи с её платьем, испачканным спермой Билла Клинтона.
«Милая Моника!
Что же доказал твой роман с Биллом, на мой взгляд? Только то, что американские мужчины до бровей набиты политикой, карьеризмом и словоблудием, а потому грош им цена!
Подумать только! Даже президент Америки не способен заниматься сексом самоотверженно, основательно, напрочь отвлекаясь от нелепых подробностей текущей политики, а только, стыд-то какой! — урывками, на ходу, набегу!
Бедная, бедная Моника! А ты, я уверена вопреки всяким газетно-журнальным сплетням, так хотела увидеть в Билле образец истинного гурмана по отношению к твоим девичьим прелестям! Ты так жаждала ощутить всем своим пылающим организмом его могучее любовное безрассудство, способное затмить в его памяти мысль, что он — президент Америки!
Ах, Моника, Моника! Не там, не у нас в Америке, водятся нынче настоящие, стопроцентные мужчины, а совсем в другом месте.
Увы! Наши славные мужчины перешли на кнопки, а без кнопок у них ничего не получается. Они, эти убогие импотенты, почему бомбили Югославию? Да потому что с помощью компьютерных кнопок, таким вот, истинно извращенным способом, пытались добиться от своих вялых, тряпичных членов хотя бы намека на оргазм!
Так где надо искать в наше полубезумное время истинных, высокосортных мужчин? Ты, может быть, думаешь, что где-нибудь в диких прериях, в Мозамбике или Японии? Нет и нет, наивная Моника! Путем многих проб и ошибок я обнаружила, что ни француз, ни индус не способны воспламенить в женщине женское, возжечь в клетках её тела неугасимый огонь желаний и мчаться за избранником сломя голову и забыв всякую осмотрительность и стыд.
