Лилия Беляева - "Новый русский" и американка
Но разве в этом суть? Мои алчные ноздри совершенно непроизвольно хватали и словно бы рвали на части этот необыкновенный и необыкновенно будоражащий запах русского, стоящего за штурвалом. Но только в первые секунды моего тихого, укромного присутствия здесь.
А дальше я, уже плохо ориентируясь и в пространстве, и в самой себе, осторожно, почти на четвереньках, но неудержимо принялась подбираться к этому ничего не подозревающему русскому, занятому своим делом, к этому суровому, отрешенному от суеты «морскому волку» и, окончательно сгорая от желания, принялась где руками, где губами, а где и языком расстегивать «молнию» на его брюках. Он вдруг дернулся, что-то заговорил быстро-быстро, по всей видимости обращаясь ко мне, но я только тихонько, алчно посмеивалась, невольно любуясь крепостью его воли и музыкой непонятных русских слов, а сама делала свое дело. Мне продолжает приятно дурманить сознание отточенная корректность его хорошо отглаженных брюк и неподатливая, словно бы какая-то излишне девственная «молния» на них. Чудовищный жар желания захлестывает меня тем больше, чем упорнее сопротивляется эта проклятая «молния» моим губам, рукам, языку…
Наконец, наконец я проникаю в недавно запретную зону и сексуально-обморочным и вместе с тем довольно изысканным движением передних зубов хватаю его голубенькие, хлопчатобумажные и, пожалуй, застиранные плавки и тяну их вниз.
И вот моему очарованному взору открывается такое, такое… Я даже задохнулась… Хотя и не от одного романтического очарования, но отчасти и от этого крепкого, типично мужского, намекающего на недюжинную волю, запаха, исходящего из панорамы кудрявых окрестностей и этого слегка как бы подрастерявшегося и оттого застенчиво опустившего головку долу… ну этого… как тут его назвать… ну да чего мудрить — фаллоса.
Русский опять что-то сказал, даже пошевелился… На большее он не мог рассчитывать, так как его руки были заняты штурвалом. Но я поняла, по интонации, что он торопит меня, что он жаждет меня, несмотря на то, что находится при исполнении служебных обязанностей и не имеет права упускать из виду хотя бы линию горизонта. И я набросилась на его открывшееся мне во всем своем неземном великолепии чисто русское мужское достоинство. Как тигрица или, что ближе к насущной морской тематике, как акула.
Но какое же тягостное, невероятное разочарование ожидало меня! Несмотря на мои губы, руки, ноги, зубы, нос, язык, которые я пустила в ход, я не сумела — впервые в жизни! поверьте, не вру! — привести этот вяленький, абсолютно безынициативный мужской мускул в доблестное состояние боевой готовности! Где вы, предвкушаемые, вымечтанные яростные объятия? Где бешеная, неодолимая тяга двух тел?
На прощание я стукнула мизинчиком по этой убогой мужской плоти, висящей словно дохленькая колибри.
Не утерпела и стукнула ещё раз, потому что никогда, никогда до сих пор ни один мужской член не оскорблял так мое женское достоинство!
Я даже не взглянула в лицо этому нелепому капитану или штурману, надела свои трусики, натянула джинсы и горделивой походкой полноценной женщины удалилась прочь.
Однако, проходя по палубе и глядя, как утренние солнечные лучи сияют в капельках воды, увесивших леера, я вдруг искренне и очень тревожно засомневалась: а надо ли было бросаться на этого русского штурмана и прилагать столько усилий, чтобы сдернуть тугую «молнию» на его брюках, если в душе, в сердце у меня неизменно присутствует образ русского богатыря-блондина с удивительно сексапильным привкусом его криминогенного прошлого? И, получается, я как бы попыталась изменить своей любви? Не так ли? А разве иначе, как любовью, назовешь мое безутешное, постоянное, горячее, неустрашимое желание ощутить глубоко-глубоко в себе присутствие, скажу так, русского «сувенира», а точнее, русского могучего «саксофона», а для тех, кто сразу не догадался, о чем речь, уточню с чисто медицински-научной дотошностью — о мужском члене держу речь…
И вдруг мне стало так радостно-радостно. А ведь я абсолютно не изменила своему «новому русскому»! Судьба не позволила! Но так или иначе я чиста перед ним! Я как-то же вдруг почувствовала, что последнее мое приключение было бы совсем лишним, потому что вот-вот — и мы столкнемся с «новым русским» в каких-то совершенно необыкновенных, непредвиденных исключительно романтических обстоятельствах и… сначала какие-то скользящие, летающие, лихорадящие, трепетные поцелуи, похожие на касание мохнатых спинок гусениц или муравьиных босых ножек, потом он схватит меня и как бы закрутит спиралью и как бы задушит ожесточенным, неукротимым, как скачок леопарда из зарослей, поцелуем. А потом, потом, когда моя воля окончательно ослабеет и я ощущу, будто падаю, падаю в какие-то немереные, вулканические глубины страсти, он, овеянный запахом русской тройки, неудержимо мчащейся куда-то, и отчасти Тунгусского метеорита, наконец-то, наконец раздвинет мою смертельно истосковавшуюся, безраздельно преданную ему сокровеннейшую плоть своим великолепным, искрометным, королевским жезлом…
Я вернулась в свою каюту, приняла душ, побрила ноги, овеяла свое восхитительное тело дезодорантами и духами и села ждать своего безумно любимого, неимоверно искусительного «нового русского». Правда, ещё хорошенько почистила зубы, потому что как же иначе… И слегка откинулась в кресле, чтобы он сразу увидел, как хорошо смотрится мое голенькое, славное американское тело в сиянии первых утренних чистых лучей…
И — хотите верьте, хотите нет, но это было, было! Вдруг я услыхала что-то похожее на хлопки… Словно где-то кто-то с излишним усердием хлопает дверью. Потом этот звук приблизился… Я не устояла от любопытства и приоткрыла дверь.
В ту же секунду эта моя дверь распахнулась так, что хлопнула меня по лбу и грудкам, которые уж так устроены, что неизменно смотрят вперед, как орудия, готовые к бою…
А дальше… дальше… в мою комнату ворвался огненный вихрь, и этот огненный, опаляющий вихрь оказался тем самым «новым русским», которого я так давно, так трепетно, так безутешно любила, почти от самого Гонконга… И который таким трогательным показался мне, когда вынырнул из бассейна абсолютно голым, потому что его трусики-сюрприз растаяли в морской воде. Он, хоть и при деньгах, как всякий «новый русский», не догадался, что купил по дорогой цене смешную, опасную вещь и в самом деле насмешил весь пароход.
Но самое удивительное — он и в моей каюте оказался голым. Ну абсолютно голым! Только с толстой золотой цепью на шее и револьвером в руке. И без бумажника, естественно. Куда бы он мог засунуть бумажник, если, повторяю, был абсолютно, досконально голым?
Но меня его бумажник, как вы понимаете, нисколько не интересовал. Зато все его подлинные драгоценности и сокровища, все его восхитительное, почти необъятное «орлиное гнездо», дымящееся светлым мехом, с могущественным «саксофоном», великолепным отборным «супербананом» в самом центре были тут как тут… И этот «саксофон-супербанан» тотчас поразил меня и сокрушил своей наглядной, породистой, несколько высокомерной мощью… И я онемела вовсе не оттого, что «новый русский» держал в руках грозный пистолет, не оттого, что напористый грохот чьих-то ног, обутых в твердую обувь, потряс дверь моей каюты, а оттого, что невероятная, заветнейшая мечта моя сбылась — я имею возможность видеть вблизи так много дикой, восхитительной русской плоти… И, кажется, только тут, сейчас, я поняла, отчего древние греки так чтили фаллос…
Но сейчас же меня взяло сомнение, а привелось ли этим самым древним грекам хоть раз за всю их длинную, путаную историю увидеть живой, натуральный фаллос, светящийся изнутри какой-то неведомой, поистине волшебной, неразгаданной, русской, немножко лукавой, отчасти простодушной силой и безудержностью? Думаю, что нет.
… Меня, если честно, никогда не волновали всякие эти политические события и катаклизмы. Я давно, согласно собственным вкусам, поделила мин не на угнетателей и угнетенных, не на хозяев и работодателей, не на классы, не на фирмы и банки, а просто и ясно и наиболее, считаю, рационально и справедливо — на мужчин с фаллосами и женщин, предназначенных этими инструментами пользоваться в меру сил и возможностей. Так что я не бросилась к этому русскому с дурацким вопросом:
— Что происходит? Против кого ты? И за что воюют они? На чьей стороне справедливость?
Я видела только одно — как прекрасен мужчина в пылу сражения! И, возможно, накануне смерти! За ним охотились! Его хотели убить! Его застали врасплох! Он даже не успел приодеться!
Немножко я догадывалась, конечно, что, скорее всего, тут замешано его криминальное прошлое. А, возможно, и настоящее, потому что в дверь каюты не только молотили ногами, но изредка выкрикивали некое угнетающее слово, похожее на слово «полиция»… Ну я не стала углубляться. Я подарила этому храброму «новому русскому» одну из своих очаровательных улыбок и, чуть изгибая стан, наклонилась над холодильником, вытащила бутылку виски, приготовилась налить в рюмку…
