Игорь Блинов - Ворона летает по геодезической
— Правда бывает только одна, в противном случае это неправда, — возразил француз.
— Логично. А если кто-то попробует запретить говорить правду?
— Это невозможно, закон не позволит.
— Закон запретит?
— Да, — убежденно подтвердил Тураншо, — запретит.
— Закон запретит запретить, понятно, — задумчиво произнес Ермолаев.
— Вы играете словами.
— Ну, почему же? Один человек говорит свою правду, что, мол, сербы защищают в Косово свои святыни, свои исконные земли, а другой возмущается такой позицией и всячески восхваляет отважных албанских партизан, борющихся за свободу, так сказать — и это его правда. Вы дадите возможность обоим высказаться?
— Конечно.
— Так почему же во французских СМИ можно было встретить только вторую, проалбанскую, точку зрения? У первого-то тоже своя правда.
— Нет, у вашего первого — неправда.
— Вы уверены?
— Да. Я там был… — Тураншо осекся, но тут же продолжил. — Я был там в турпоездке и кое-что видел.
Ермолаев был доволен. Многое прояснилось. Он попрощался и закрыл дверь.
Кто такой этот Тураншо, теперь стало очевидно. Один из тех, кто служит Мелеху, таинственному великану, зомбирующему людей. Нет, это не резидент разведки, раз с упрямством барана начал бесхитростную пропаганду, и не журналист — для этого слишком косноязычен, а просто глупый мальчик на побегушках.
Ермолаев вспомнил толпу у посольства в Париже, голосящих хором зрителей в кинотеатре. Толпа, стадо… Почему она так притягивает многих? Неужели это единственный способ избежать чувства одиночества в современном городе? Или скомпенсировать обидное чувство собственной малозначимости…
Да, жить одному трудно. Особенно, если ничего из себя не представляешь. Но это не значит, что надо стать частью стоглавой вши. Партикуляризм коварен, как и его разновидность — религия. Его можно оправдать только если человек стоит на краю, и хочет выжить любой ценой — в группе выживать легче, для этого не надо ни силы, ни ума. Стрелу в связке не сломаешь, и создается иллюзия прочности. Но объединятся в корпорацию, в партию, в стаю по принципу цвета кожи, стиля одежды, языка, чтобы стать сильнее индивидуалов, потеснить их, присвоить что тебе не принадлежит — это подлость. Это болезнь, опасная для общества. А больных животных надо лечить, и если неизлечимо — отстреливать…
— Ба, да это Шапиро! — сердечно поприветствовал приятеля Ермолаев. — Как мир наш тесен…
— Не просто Шапиро, а собственной персоной, — уточнил Шапиро.
— В киношку намылился?
— Почти. К кавалеру-орденоносцу на лягушек зван.
— К Туранше-то, а-а-а, — протянул Ермолаев. — Лягушки — вещь хорошая, но ты там того…
— Чего того?
— Ну он-то, того…
— Чего именно-то?
— Да ведь он, кажись, — решился наконец Ермолаев, — ориентированный, то есть.
— Ух ты, господи, напугал, — проговорил Шапиро с облегчением. — Я уж думал, он — людоед или что-то в этом роде.
— Не исключено, — Ермолаев кивнул и пошел прочь.
Тураншо опять вытер лоб бумажной салфеткой и бросил ее в окно. Наконец он один: «Как они мне надоели. А этот Ермолаев… Симпатичный, но дурак. А приятель у него интересный, тот, с которым я его на улице встретил. Обещал прийти». Он повертел в руках медаль, швырнул ее на стол и достал из холодильника кока-колу. Уму непостижимо, сколько глупостей пришлось выслушать сегодня во время награждения! «Нерушимая дружба, исторические связи, общие цели»… Когда вручали железку, хотелось плюнуть им всем в физиономии. Каждый желал выпить с ним на брудершафт, хлопали по плечу, лезли обниматься… Марк снял и придирчиво осмотрел свой пиджак: «Слава Богу, ничем не заляпали. Скорее бы в Париж, отдохнуть, пройтись по безукоризненно ровному тротуару, посидеть в кафе, не видеть больше рожи этих дикарей. Устрицы, камамбер, бургундское…» Как он устал от России! Эти грязные подъезды, залитые мочой, эта переполненная помойка во дворе и мухи, которые летят отовсюду. Нет, это не просто империя зла, это еще и империя свиней. Царство злобных и убогих зверюшек…
«Я всегда буду бороться за то, чтоб во всех уголках Земли установился порядок, — думал Марк. — Чтобы люди смогли спокойно работать и отдыхать, с уверенностью в будущем. Чтоб каждый знал, что будет с ним через год или через два, чтобы по выходным всей семьей можно было отправиться за покупками на комфортабельном вместительном автомобиле, а потом разложить покупки по полочкам в шкаф и холодильник, и примерять, и пробовать, и всем радоваться новым вещам. А по вечерам смотреть телевизор. И чтоб летом можно было поехать на море. А когда выйдешь на пенсию — чтоб был свой маленький уютный домик с садом, где можно в тишине пить чай. Ведь это и есть нормальное человеческое счастье, и это нужно защищать от варваров, которые хотят все устроить по-другому».
Он вышел на балкон. Стоял теплый летний вечер, народ не спеша прогуливался по бульвару. Девушки даже сверху выглядели стройными и изящными. Марк подумал, что это патология. Ну конечно, они изводят себя диетой, чтобы понравиться мужчинам, и не понимают, что это унизительно. «Проститутки, все до единой. Они и одеваются как проститутки, — подумал он. — Да стоит поманить пальцем, как все бросятся толпой за любым иностранцем. Ха-ха-ха…» Он мысленно перенесся в родную Францию. «Милый мой Андре, скоро ли я увижу тебя, — Марк прикрыл глаза, но тут же испуганно их открыл. — А ведь я изменил тебе с Робертом. Ты ведь такой проницательный, все чувствуешь. Но я знаю, ты меня простишь…»
Григорович сидел на чемоданах и был мрачен. И даже огромная бутылка портвейна, приговоренная на двоих, не смогла разогнать его тоску.
— В Иордани искупаюсь, — строил наивные планы Григорович. — В Назарете побываю…
— Вроде тогда, у ларька, про поэта Назаретова вспоминали? — вспомнил Ермолаев.
— Нет, он художник был. А вообще-то инженер.
— И что, у него фамилия действительно Назаретов была?
— Да, а что?
— Надо же, — изобразил изумление Ермолаев. — Я думал, что это просто псевдоним.
— Фамилия редкая и странная, — согласился Григорович. — И жизнь у него странная была.
— Да? А что?
— Да так… Вообще он нормальный был чувак, только с придурью. Сам почти не пил, кроме пива. По праздникам. А мне пенял, что я употребляю, и что до женского пола неравнодушен. А сам, между прочим, тоже не дурак был гульнуть. Но не пил — ну да, я уже сказал. Один раз какая-то девка вдруг заявила, что «Он, Черт то есть, наложил на него, Назаретова, руку» и что надо пойти в церковь, покаяться, что ли. Вот так с виду определила, по цвету ауры, ни с того ни с сего. Вот. Чтобы ее не огорчать, Назаретов согласился. Хотя говорил, что все это чушь. Но решил пойти с ней — да ради бога, трудно что ли… Зато после церкви можно бы зайти к нему пить чай и все такое. Ну вот. Когда они подошли к воротам храма, Назаретов почувствовал себя нехорошо, решил внутрь не заходить и поехал домой. Девка, ясное дело, огорчилась, но что поделаешь… Упрямый был, не уговоришь. А ночью он проснулся и видит — рядом с кроватью стоит черт, с длинной мордой, величиной с кенгуру, на козлиных ножках и с двумя лоскутами на лопатках как бы склизкая кожа. Ну, так он описал. Вот. Назаретов решил его перекрестить (а сам даже не знал, в какую сторону это полагается у православных), но черт вскочил на кровать и укусил его за руку. Назаретов испугался и сказал что-то вроде — «ладно, твоя взяла» — и нечистый исчез. Назавтра на одном из пальцев появился нарыв, но через три дня прошел. Та девка, когда он об этом рассказал, говорит ему — мол, дурак. Ни при каких обстоятельствах нельзя уступать нечистому. И не подписывать с ним контракт. И рано радоваться, что нарыв прошел — сифилис, например, тоже сначала как бы проходит, а потом сходишь с ума. Потом она пошла к знакомому священнику и попросила его помолиться о спасении души Назаретова. Дальше — вообще… Этот поп вечером приступил к молитве перед иконой какого-то святого, не помню, а из иконы высунулась черная рука и схватила его за сердце. У батюшки сдавило дыхание, он вырвался кое-как, и обещал нечистому ничего по данной персоне не предпринимать. Девка после этого уже как бы заранее похоронила Назаретова, думала, что жить ему осталось пару дней. Он действительно умер, но через три месяца. Может быть все это брехня, насчет черта, но что-то в этом есть. Кстати тот батюшка в этом же году был понижен в должности и переведен в отдаленный приход за аморальное поведение. Какие-то старухи телегу накатали, что он совращает прихожан — но это вранье…
Ермолаев промолчал.
Григоровича слегка стал бить нервный озноб.
— А вообще-то брехня это все, — продолжил он через некоторое время.
— Почему брехня?
— Да видишь, не складывалась жизнь у Назаретова. Жена у него умерла — спилась, кстати, а дочь то ли наркоманкой стала, то ли в секту вступила, а за полгода до его смерти куда-то исчезла. Или меньше, не помню точно. Да, незадолго. Мусора тут ходили, выясняли, не замешана ли она в чем-то. А в чем? Дело-то обычное, можно сказать — житейское. Ну, не сложилось, вот и все. Думаю, это у него на нервной почве такая фантазия приключилась. И черта не было, и девки той. А умер он глупо. Угорел во время пожара. Хотя не пил. Непонятно, как пожар случился. А дочь-то наверняка замешана. Паскуда.
