Лариса Захарова - Петля для полковника
Астраханские коллеги дали ответ на запрос: телефон записан на имя Тофика Калиева, главного технолога одного из заводов объединения Каспрыба.
— А знаете, Вячеслав Иванович, — вдруг задумчиво сказал Сиволодский, глядя на справку астраханского УВД, — когда мы работали с вами на хладокомбинате, я обратил внимание на таблички, которые иногда появлялись на некоторых хладоустановках: «Остановлена на ремонт», «Временно отключена», «Не работает»... И сейчас пришла мне в голову вот какая мысль: Преснецов ведь был главным инженером, заведовал этими самыми аппаратами, он в принципе мог развешать таких табличек, сколько ему надо, а в эти вполне исправные морозильники, хладоустановки заложить все, что хочешь и сколько хочешь.
Быков улыбнулся:
— Свежая мысль, Мишель. Ты хочешь сказать, не хранилась ли таким образом под контролем Преснецова «левая продукция»? И не могла ли она поступать с Каспрыбы? У Киреева о товарище Калиеве не спросишь. У Балакина... Он скажет, что однажды просто отдохнул у Тофика на даче по рекомендации Киреева. — После этого Вячеслав Иванович надолго задумался. Сиволодский даже начал вопросительно поглядывать на него, но тот молчал. Потом Быков подвинул к себе внутренний телефон и позвонил Абашкину в ОБХСС.
— Николай Иванович, вспомни, пожалуйста, тот самый знаменитый хладокомбинат, где работали Балакин и Преснецов, имел дело с объединением Каспрыба? Отлично... Уточни.
Быков положил трубку и вдруг спросил лейтенанта:
— Ты голубенькие такие коробочки с осетриной свежемороженой по четыреста граммов фасованной, четыре рубля стоит, брал когда-нибудь?
— Да... Бывало. А что?
— Так вот, именно эта продукция поступала на хладокомбинат с рыбозавода из Астрахани. Все, беру командировку.
Повидавшись со следователем прокуратуры Анищенко, Вячеслав Иванович поехал домой собираться.
В почтовом ящике что-то белело. Быков удивился — утром он взял газеты.
Вынул конверт. В нем лежал сложенный стандартный листок писчей бумаги. Вырезанными из газеты буквами было наклеено: «Быков, трепещи!» — а внизу тоже, видимо, вырезанный из какой-то памятки по технике безопасности череп с костями.
— Сволочи!.. — безадресно ругнулся Вячеслав Иванович и скомкал бумажку. — А, ерунда, не первый раз угрожают!
VII
Чесноков, выборочно просмотрев дела, которые вел полковник Быков за последнее время, составил список тех лиц, кого счел нужным проинтервьюировать.
Если бы кто-то задумался, почему Чесноков счел целесообразным встретиться именно с этими людьми, первым объяснением было бы: это свидетели, которые могут дать нейтральный отзыв о полковнике. Не обращаться же к тем, кого Быков своими розыскными и оперативными действиями посадил на скамью подсудимых. Или к тем, кого он так или иначе выручил из беды. Свидетель же даст наиболее объективную оценку. Все было бы так, если бы Чесноков, тщательно выбирая для себя интервьюируемых, не искал среди них тех, кто сам едва удержался на грани между лицом, свидетельствующим по делу, и лицом, в деле замешанным. «Они этого Быкова, — думал Чесноков, — по сей день боятся. А значит, и ненавидят».
Таким образом в списке Чеснокова оказались — некто Лепшталь, инженер, некогда занимавшийся незаконным промыслом, звукозаписью, метрдотель одного из центральных ресторанов Марина Павловна Карташева, врач Нечаева, проходившая свидетелем по делу о розыске гражданки Зайцевой — «любопытное, путаное дело, кроссворд, рассчитанный на логику и интуицию» — профессионально думал Чесноков, читая его материалы: работа Быкова восхитила его. Список получился длинным, ведь для полновесного журналистского материала одних авторских размышлений мало, нужна крепкая фактура.
«Да здравствует его величество факт!» — думал Чесноков, направляясь к Илье Семеновичу Лепшталю.
VIII
Когда-то Валя Чесноков был тщедушным белобрысым пареньком, мечтающим об известности, почете и деньгах. Из маленького города он поехал поступать в Московский государственный университет. В родном городе Валентин уже вкусил радости местной популярности: его репортажи и интервью печатались, читались, его узнавали на улицах, а знакомые и родственники видели в нем недюжинный талант.
Ребята, стоявшие с ним в очереди на сдачу документов в приемную комиссию, демонстрировали свои вырезки из центральных газет и журналов, а также справки о публикациях на бланках с грифами ТАСС, АПН и Гостелерадио. Зубы Вали непроизвольно заскрипели. Но документы он благополучно сдал. И в МГУ его приняли. Но с тех пор нечто неутоленное поселилось в нем. Он никак не мог попасть в компанию своих однокурсников, носящих известные фамилии. «Эти пойдут далеко, — размышлял Валя, лежа на койке в общежитии. — Эти не поедут в районки. Эти не будут месить грязь в глубинке».
Но пока Валину компанию составляли простые ребята, соседи по общежитию.
— Я, понимаешь ли, хочу специализироваться на международной публицистике, — признался однажды Валентину парень из их компании. — В международных отношениях я ориентируюсь. Всего Потемкина прочитал.
Чесноков при этом подумал, что имеется в виду Потемкин — сподвижник и фаворит Екатерины II, но никак не мог взять в толк, зачем читать труды этого деятеля, даже если он писал что-то там по дипломатии — тогда все писали: XVIII век — просвещение.
Спустя много лет Чесноков узнал все-таки, какой труд в действительности читал его однокашник — «Историю дипломатии» Владимира Петровича Потемкина, крупнейшего советского дипломата и историка международного права. И когда узнал, опять за сердце укусила та змея, что поселилась в его груди уже в первые студенческие годы, змея недообразованности, поверхностности.
На третьем курсе Валентин обратил внимание, что иных уж нет в общежитии, хотя и мелькают в университетских коридорах. Женились. На москвичках женились. Опять-таки нашли путь к решению стольких жизненно важных проблем!
Девушки не обращали на Валю особенного внимания. Девушкам нравятся высокие, спортивные, модно одетые. И Валя, правда, тоже никого не отмечал. Но понял, что настало время «заняться», так сказать, «женским вопросом». Вскоре высмотрел одну с исторического. Навел справки. Москвичка, живет в Жаворонках, потому как родители у нее за границей, а в дачном поселке основались дед с бабкой на генеральском гектаре. Последняя информация поразила Валю в самое сердце. Уж никак эта Неля не была похожа на дочь заграничных работников и генеральскую внучку! Коса, ноль косметики, черный костюм, очки. Познакомиться удалось на новогоднем вечере в ДК гуманитарников. Он улучил минутку и сказал:
— Я знаю, вас зовут Неля, вы будущий историк и настоящий ленинский стипендиат. Если захотите обратиться ко мне, имейте в виду, что зовут меня Валентин и я учусь на журфаке.
Она поглядела внимательно, но без улыбки.
После каникул он увидел Нелю в библиотеке — она читала старую, довоенную подшивку немецкой газеты, и что его потрясло больше всего — читала без словаря!
Оказалось, Неля работает над исследованием связей ВКП(б) и КПГ. Чесноков даже подивился, как это она способна заниматься таким кропотливым, а значит, скучным делом, в котором результата быстро не получишь.
Он узнал, что родители Нели живут и работают в ФРГ, отец внешторговец. После этого сообщения Валентин голову себе сломал, размышляя, почему у Нельки, в таком разе, нет фирменных тряпок и разных заграничных побрякушек? Не присылают? Жадные? — беспокоился он.
Ему было трудно с ней, но встречались, она его не отвергала, хотя к нему не заходила и к себе не приглашала, только позволяла проводить до электрички на Жаворонки.
Предложение он сделал, когда сажал Нелю в международный спальный вагон — на каникулы родители прислали ей вызов. В этом тоже был для него свой смысл: оставайся она в Москве, нужно было бы суетиться. А это лето Валя собирался целиком посвятить делу, ведь он сумел получить запрос от самого Макина. Тут же, на перроне, Неля согласилась стать его женой. На том и расстались. Впереди ждал заключительный пятый курс.
Свободный от ухаживания, от сложного общения с интеллектуалкой, Чесноков взялся за дело с утроенной энергией. И своего добился. В конце августа Макин предложил ему полставки в отделе у Киреева, естественно, с оговоркой, если студент получит на то благословение деканата в виде свободного посещения лекций и семинаров. Это уже было нетрудно устроить. Главное — в журнале он стал своим по закону, и дважды в месяц получал хоть и половинчатый, но оклад. И тут он понял, что такое деньги. На всю жизнь понял. Нет, это вовсе не эквивалент товара. Это даже не предтеча независимости. Это объективная оценка личности, возможность окончательно утвердить себя. Если тебе много платят, ты — дорогостоящий товар, тебя будут беречь, холить.
