Юрий Тихонов - Следствием установлено…
— Спасибо вам за помощь и совет. Именно таким путем я и пойду. Рад, что не обманулся в вас, — добавил он искренне.
— Не понравилась с первого взгляда? Бывает. Но мне кажется, что наш разговор стоит продолжать. Вы могли бы получить от меня более ценную информацию.
— Например?
— Например, о людях, написавших анонимки на директора.
— От вас? — удивился Вершинин. — Ну знаете! С таким вопросом я боюсь обращаться к работникам завода. Каждый вспоминает фельетон в газете и предпочитает отмалчиваться.
— Игоря Арсентьевича в фельетоне критиковали не совсем справедливо. По существу в своих подозрениях он не ошибся, а способ, которым действовал… За это ему и досталось. А какие еще у него были средства? Кто бы помог ему искать? Да никто. Я и сейчас-то удивлена вашему присутствию. Вот он и решил собственными силами найти обидчика.
— Вы хотите сказать… — изумленно воззрился на нее Вячеслав. — Старенький главбух в сатиновых нарукавниках?
— При чем здесь бух, — отмахнулась она. — Вахромеев полтора года на пенсии. Я говорю о бухгалтерии вообще и в частности о заместителе главного бухгалтера Чепурновой.
— И какие же у вас основания подозревать ее?
Зимина вдруг сникла. От прежнего порыва не осталось и следа.
— Доказательств нет, существенных оснований тоже. Есть только интуиция, — устало проговорила она. — Однако все так считают, только боятся этой тигрицы. Скажешь вслух — запишет потом. Один раз я позволила неосторожно высказаться в ее адрес и пожалуйста: письмо без подписи в партком.
— Вы уверены в авторстве Чепурновой?
— На девяносто девять процентов.
— Что же за пружина толкает ее?
— Злоба, дикая, отчаянная злоба к людям. В других условиях она и убить могла бы, а сейчас ей остается только писать. Знает, как смотрят на анонимки, чувствует безнаказанность.
— Ну, хорошо. Чем же вызвал ее злобу Кулешов?
— Точно не знаю, но уверена, что она ненавидит его, как и многих других. Может, отругал где, лишил премии, не дал путевку. Скажете, мелочь? Вероятно. Но она не простит и мелочи. Возможны и другие варианты. Поощрил директор кого-нибудь другого — вот и повод. Она начнет писать. Характер этой женщины я изучила достаточно хорошо. Она вполне может быть автором анонимок. Одна женщина, которая работала вместе с Чепурновой в другой организации, рассказала мне, что Чепурнову ловили за руку, но потом историю замяли и она с великолепной характеристикой попала на наш завод. Решили отделаться. А внешне — разве можно на нее подумать? Неприступный вид, гордая поступь. И личное дело, кстати, в полнейшем порядке. Во всяком случае, вы со спокойной совестью отложили его в сторону.
Вершинин попытался вспомнить лицо заместителя главного бухгалтера из личного дела, но не смог.
— И еще одно, Зинаида Дмитриевна, — обратился он вновь к Зиминой. — На днях у вас был работник милиции Пантелеев, которого интересовало, кто из уволенных с завода в этом году не сдал заводского удостоверения.
— Был такой, — сразу вспомнила она. — Молодой паренек, суетливый немного. Его вопросы разве тоже связаны с делом об анонимках?
Вячеслава несколько покоробила подобная оценка его помощника, хотя внутренне он чувствовал правоту собеседницы.
— Нет, эти вопросы связаны с убийством на вокзале некоего Шестакова.
— Что интересует вас сейчас?
— Мы нашли более ста «подозреваемых», но не можем установить, кто из них не сдал удостоверения — по документам все как будто в порядке. Но ведь факт остается фактом — удостоверение порвано, уничтожено… Не могли бы вы нам помочь?
— У меня ведь итээровские кадры, я Пантелееву объяснила, а остальное все у Харькиной — там ваш помощник и брал сведения. Но Харькина вам ничего существенного не скажет — работает она недавно… — Зимина взяла список и бегло проглядела его. — Что ж, я смогу его вам значительно сократить, но мне нужно время.
— Сколько? — не скрывая радости, выпалил Вершинин.
— Неделю по крайней мере.
— Хорошо, — согласился он. — Жду вашего звонка, а в помощь пришлю Пантелеева.
К вечеру Вячеславу удалось собрать сведения о всех пишущих машинках, среди которых упоминалась и машинка производственно-технического отдела. Нашелся акт семилетней давности. Подписями трех лиц в нем удостоверялось, что в числе других пишущая машинка производственно-технического отдела марки «Олимпия», четвертой модели, выпущенная Эрфуртским заводом пишущих машинок, пришла в негодность и подлежит списанию с баланса завода. К акту была приложена справка, удостоверяющая уничтожение всех пишущих машинок путем разукомплектования и сдачи в металлолом.
Для непосвященного произошло чудо. Разбитая на куски и сданная много лет назад в утильсырье старенькая «Олимпия» вдруг начала новую жизнь, не имеющую ничего общего со своим безупречным прошлым. Однако Вершинин в чудеса не верил. Он прекрасно понимал, что на каком-то отрезке времени по чьему-то приказу или по чьей-то халатности «мятежная» машинка избежала печальной участи. Она попала в руки, давшие ей другую жизнь.
Решив не откладывать дело в долгий ящик, Вячеслав навел через Зимину справки о лицах, подписавших акт на уничтожение. Одна из них, бухгалтер-кассир расчетного стола производственно-технического отдела Любовь Ивановна Ломтева — крупная, дородная особа, источающая резкий запах дешевой косметики, подтвердила свою подпись на документе. Поначалу ей было невдомек, чего от нее хотят, а когда поняла, с простодушным видом сказала, что при уничтожении машинок не присутствовала, а подписала акт по просьбе кладовщика.
Второй из числа подписавших несколько лет назад умер.
Третьим оказался бывший кладовщик материально-технического склада Раскокин, ушедший пять лет назад на пенсию.
Вершинин навел справки о месте жительства Раскокина и отправился по полученному адресу. Дом оказался в пяти минутах ходьбы от завода. Вячеслав поднялся лифтом на шестой этаж и позвонил. В квартире молчали. Пришлось звонить еще и еще, но с тем же успехом. Между тем чутье подсказывало ему, что там есть люди. Ему даже послышалось чье-то бормотание. Тогда Вячеслав сильно стукнул кулаком в дверь. На шум из соседней квартиры вышла заспанная женщина. С трудом сдерживая зевоту, она сказала:
— Зря стучите. Старик плохо слышит, а если и услышит, то без Ваньки и Сашки не подойдет. Молодые-то, наверное, в детский сад за сыном пошли.
— О каком старике вы говорите? — спросил Вершинин.
— Да о Раскокине, дяде Паше, Павле Фомиче. Вы ведь к нему?
— К Раскокину, — подтвердил Вячеслав. — И сколько же придется ждать Ваньку с Сашкой?
— Часок минимум. До садика полчаса езды.
В этот момент за дверью звякнула цепочка, потом медленно повернулся ключ. Тоненько скрипнув, дверь открылась. На пороге стоял высокий, сухой старик с отрешенным выражением лица. Под накинутой на сутулые плечи клетчатой женской шалью виднелась белая полотняная рубашка. Он вопросительно посмотрел на Вершинина.
— Я к вам, — сказал тот. — Разрешите пройти? — и заметив опасения Раскокина, успокоил его. — Смелее открывайте, Павел Фомич, я не вор и не грабитель. Меня послали к вам с завода.
В тусклых глазах старика промелькнула искорка. Он пропустил гостя вперед, а сам, едва переступая ногами, доплелся до разобранного дивана и с трудом опустил на него немощное тело.
— Стар стал, — пожаловался он, — голова все понимает, а ноги не держат, вроде чужие. Как с завода ушел, с каждым днем хуже и хуже, а работал-то — ходил… Заводские меня, правда, помнят, навещают иногда.
— Я, Павел Фомич, с дельцем одним к вам, в заводоуправлении поручили выяснить, — сказал Вершинин. — Вы еще до ухода на пенсию расписались в одном документе, — Он достал акт на уничтожение машинок и подал его старику.
Тот принял бумагу дрожащими руками, долго отирал полотняной тряпочкой слезящиеся глаза, потом водрузил на переносицу очки со сломанной оправой, далеко отставил руку с документом и, беззвучно шевеля губами, принялся читать.
— Ерунда какая-то, — заключил он, прочитав, и отложил бумагу. — Машинки заграничные!
— Вы подписывали эту бумагу?
— Подписывал. Моя подпись.
— Сейчас мы, Павел Фомич, разыскиваем кое-что из старого для реставрации, — туманно пояснил Вершинин, — вот я и пришел узнать поточней, может, какие сохранились.
— Машинки-то — стрекотухи — всего два раза списывали при мне. Эти в последний раз. Мне их на склад принесли, бумагу на уничтожение составили, подписал я, завхоз и еще одна там. Завхоз мне сказал: «Пусть пока полежат у тебя, вдруг запчасти понадобятся». Одна так и пролежала, проржавела вся, я ее самолично сломал и на мусорку отнес. А за другой, — он умолк, переводя дух, — за другой женщина какая-то приходила, забрала. Кажись, из бухгалтерии.
