Светлана Алешина - Чушь собачья (сборник)
– Неужели все так серьезно? – притворно ужаснулся Добровольский.
– А вы не смейтесь! – строго сказала старушка. – У нас тут последнее время все серьезно.
– Да что случилось-то? – нетерпеливо воскликнула я.
Клавдия Дмитриевна обвела нас загадочным взглядом и объявила шепотом:
– Она здесь!
Добровольский растерянно улыбнулся и посмотрел на меня. Но я тоже ничего не могла понять.
– Да она же! – с досадой повторила старушка. – Та дама, которая ныряла в цистерну! Она, оказывается, все эти дни жила тут поблизости! Сняла в Затоне комнату у какой-то пьянчуги. Наверное, она и сейчас еще там. По крайней мере, сегодня я ее видела, она делала в магазине покупки. Только она не блондинка, никак не блондинка!
– Не может быть! – недоверчиво пробормотала я.
– Разве я когда-нибудь вас обманывала? – с упреком сказала Клавдия Дмитриевна.
– Но как вы узнали?
– Да очень просто. Сидела я тут одна и думала. И вдруг в мою старую голову как ударило – ведь та женщина приходила сюда пешком! Если бы она подъехала сюда на машине, я бы непременно услышала!
– Но она могла оставить ее где-то на дороге, – возразила я.
– Могла, – согласилась Клавдия Дмитриевна. – Но это маловероятно. Люди не любят отходить далеко от своих машин. В общем, в любом случае я должна была проверить. И я поковыляла в Затон, чтобы выяснить, не видел ли кто ранним утром тринадцатого числа одинокую женщину с пакетом, предположительно блондинку? Ведь там полно рыбаков, которые встают ни свет ни заря. Признаюсь, мне пришлось основательно потрудиться, пока я нашла то, что нужно. Мне сказали, что женщина была, но не блондинка, а брюнетка, ее видели идущую куда-то ранним утром. Но никто этому не удивился, потому что она уже бывала тут раньше и даже сняла комнату у Карповны, у которой маленькая пенсия, но и та пропивается в один день. Мне и дом этот показали, а потом я видела даму своими глазами. Не поручусь, что узнала ее в лицо, но по фигуре очень похожа!
– Невероятно, – сказала я. – Так вы думаете, она придумала это все заранее, чтобы залечь здесь на дно?
– Очень верно замечено! – похвалила меня Клавдия Дмитриевна. – А теперь надо быстрее ее ловить, пока она не навострила лыжи!
– Но, позвольте, на каких основаниях мы будем ее ловить? – удивился Добровольский. – На основании схожести фигур?
– Молодой человек! – сердито перебила его старуха. – Делайте, что вам говорят, а то будете потом кусать локти! И вообще, вы сначала ее поймайте, а потом уж думайте об основаниях!
– Нет, я ничего, – невинно сказал Добровольский. – Просто мне рассказали, что вы адвокат…
– Разумеется, я адвокат, – отрезала Клавдия Дмитриевна. – Но в наше время четко знали – целесообразность на первом месте! Поэтому-то в наше время преступники сидели в тюрьме, а в ваше – шляются на свободе!
– Сдаюсь-сдаюсь! – воскликнул Добровольский, поднимая руки. – Более никаких возражений! Предлагаю вам свой автомобиль – мы едем в Затон, и вы показываете нам дом Карповны.
– То-то! – торжествующе заключила Клавдия Дмитриевна. – Родители плохого не посоветуют! И пойдемте сейчас же, а то я пока до вашей машины доковыляю…
Добровольский подмигнул мне и галантно подал старухе руку. Она, чрезвычайно довольная, засеменила в сопровождении молодого человека к своей калитке. Я пошла за ними следом, на ходу анализируя полученную новость.
Мне не верилось, что все так просто разъяснилось. Неужели все это время Шарон находилась под самым нашим носом? Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне казалось, что вот сейчас мы войдем в дом непутевой Карповны, и выяснится, что жилица ее – никакая не Шарон, а какая-нибудь невестка из Таганрога или абитуриентка, приехавшая поступать в мединститут из сельской глубинки. Ведь говорят же, что она брюнетка, хотя на мокром платке я обнаружила светлый волос.
Конечно, все это чепуха – волосы можно закрыть париком, это не главное. Но почему, в таком случае, Шарон изменила своим планам и не уехала в Кисловодск? Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что ее взяли бы на вокзале, но неужели Шарон и это просчитала? Такое мне казалось невероятным.
Что думал по этому поводу Добровольский, понять было невозможно. У него был вид человека, который чрезвычайно доволен жизнью, погодой и компанией. Он беспрестанно улыбался и с преувеличенным почтением беседовал с Клавдией Дмитриевной, чем, кажется, вызвал у нее полный и безусловный восторг.
Наблюдая за этой странной парочкой, пока мы ехали до Затона, я пришла к решению не принимать ничего близко к сердцу и смириться с обстоятельствами. Если женщина, которую мы сейчас обнаружим, окажется не Шарон, – значит, так тому и быть, мне ничего изменить не под силу.
Рано или поздно она должна где-то появиться, и тогда мы сможем опубликовать завершение истории. Материала и без того достаточно, и хотя его публикация уже не будет столь эффектной, главной своей цели мы добились – артист Токмаков на свободе, и даже зло в какой-то степени уже наказано. И все-таки это предвкушение разочарования было очень неприятным чувством.
Затон млел под летним солнцем – два ряда удаляющихся вдоль берега домов, в основном деревянных, старых, окруженных маленькими садиками и огородными участками, выгоревшая, покрытая мельчайшей пылью дорога, деревянные лодки на берегу, прохладное зеркало Волги в двух шагах и редкие местные обитатели, загорелые до черноты и голые до пояса.
Клавдия Дмитриевна указала нам на один из домиков в конце улицы – покосившийся, с чахлым огородом за щербатым забором. Добровольский остановил машину метров за тридцать, предложил Клавдии Дмитриевне посидеть на месте, в тенечке. Мы вышли и направились к дому пешком.
– Самое смешное, что нас действительно могут даже не пустить в дом, – заметил благодушно Добровольский. – Я давно заметил, что сильно пьющие люди особенно щепетильны в вопросах права. Причем их правосознание возрастает прямо пропорционально степени опьянения. Если эта Карповна начала уже с утра, у нас будут проблемы.
– Но что же тогда делать? – с тревогой спросила я.
– Что-нибудь придумаем, – беззаботно ответил Добровольский. – Может быть, придется сделать небольшое пожертвование.
Пожертвование не понадобилось. Когда мы поднялись на шаткое крыльцо, обнаружилось, что дверь открыта.
Добровольский вошел в сени, где остро пахло сушеной рыбой, и осторожно приоткрыл следующую дверь. Мы сразу попали на кухню, где никого не было, а пахло ненамного лучше. Вдобавок здесь было полно мух, которые зудели так, что мороз шел по коже.
Добровольский свернул в маленький темный коридорчик и обнаружил еще две двери. За одной оказалась спаленка – грязная и невыносимо душная. В ней тоже никого не было.
Если кто-то и снимал здесь комнату, то он должен был находиться за последней дверью, в той части дома, которая выходила окнами на заднюю часть двора. Отчасти это подтверждалось тем, что дверь была заперта изнутри.
Подергав ручку, Добровольский вопросительно посмотрел на меня. Я нетерпеливо пожала плечами. Помимо всего прочего, в этой избушке на курьих ножках было ужасно жарко, как в парной. Мне хотелось одного – поскорее со всем развязаться. Добровольский ободряюще мне улыбнулся и постучал в дверь – торопливо и неуверенно. Внутри что-то стукнуло, и послышалось раздраженное шлепанье босых ног. А потом сердитый голос, который несомненно принадлежал Шарон, буркнул из-за двери:
– Какого черта? Я же просила мне днем не мешать!
Добровольский мне подмигнул и повторил стук. В комнате послышалась долгая непонятная возня, потом дверь приоткрылась сантиметров на пять, и в образовавшуюся щель высунулся подозрительный глаз, прикрытый черной как смоль челкой. Несмотря на полумрак, Шарон узнала меня сразу.
Я ожидала чего угодно – сопротивления, бегства, истерики. Но ничего такого не случилось. Сначала Шарон просто словно окаменела, и лишь зрачок ее метался, словно загнанный крошечный зверек. Но потом он вдруг угомонился, а сама Шарон обмякла и шагнула назад, толкнув дверь, чтобы она открылась пошире.
– Черт с вами, заходите! – произнесла она вялым, измученным голосом. – Все равно задницу драть уже не из-за чего, – произнеся эти слова, она с облегчением стянула с головы черный парик и, не глядя, отшвырнула его в угол.
Мы вошли в комнату. В солнечных полосах, тянущихся через помещение, плавали густые пылинки. По углам висела паутина. Здесь было жарко, грязно и неуютно. На ветхих стульях, на старой кровати, на столе валялись женские наряды. Сама Шарон предстала перед нами одетой лишь в ядовито-желтое бикини. У нее была отличная фигура.
Однако было в этой комнате еще кое-что, привлекающее внимание. Увидев это, Добровольский даже слегка присвистнул. На бельевой веревке, натянутой по диагонали, висели сморщенные бумажки, оказавшиеся при внимательном рассмотрении долларовыми купюрами.
