Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
— Когда вы были в номере, не заметили ничего странного, необычного открытое окно, например, какие-то изменения в обстановке комнаты или еще что-нибудь в этом роде?
Саша поднял голову.
— Нет, ничего. Кроме того, что я сказал: дверь была не заперта, телевизор работал, но номер был пуст.
— Значит, нет, — задумчиво проговорил Яков, — значит, и до девяти часов в номере не было ни Самохина, ни его убийцы.
И тут он наконец проявил интерес к таинственной истории с Оболенским.
— Насколько вообще вероятно, что Оболенский исчез из своих комнат? Есть какая-нибудь реальная основа для возникновения такой легенды?
— Я интересовался этим. В одном из писем графиня прямо говорит, что она в ужасе и не понимает, что именно могло произойти с ним.
— Я слышал, здание музея и флигель каким-то образом связаны между собой?
— Сейчас нет. А когда-то их соединяла оранжерея. Афанасий Иванович давно включил в план работ ее расчистку, но у нас все руки не доходят.
Яков снова выглянул в окно и позвал Олю. Когда она пришла и скромненько села рядом с Сашей, мы провели с ними "воспитательную работу". Уверен, они до свадьбы не забудут этой головомойки.
Истошный вопль Староверцева мы услышали еще на улице.
— Ноги моей больше не будет в этом бандитском гнезде! — кричал Афанасий Иванович. — Я взорву его! Сожгу собственными руками! Я развею его грязный пепел по ветру!
— Принеси воды! — сказал мне Яков. — Не ори, дурак! — рявкнул он на Староверцева.
Тот вздрогнул.
— Извините, я забылся, — он жадно пил воду. — Извините, пожалуйста.
— Это вы меня извините, — улыбнулся Яков. — Другого способа для таких случаев я не знаю — у вас истерика.
— Что там, право, — слабо отмахнулся Староверцев, приходя в себя. — В вашей характеристике моих умственных способностей очень, очень много справедливого.
— Так что же случилось?
— Вы же знаете, музей сейчас закрыт. Но тем не менее кто-то взломал дверь моего кабинета. Я бы сказал, топором, если бы был уверен.
— У вас хранится там что-нибудь ценное? — спросил Яков.
— Если вы имеете в виду материальные ценности, то ничего подобного! Там документы, научные разработки сотрудников и подобное тому.
— Пойдемте посмотрим.
Дверь была взломана грубо, непрофессионально. Но в комнате сохранился относительный порядок — я ожидал худшего.
— Посмотрите, что пропало, — Яков пропустил Афанасия Ивановича, мы остались в дверях. — Осторожно, осторожно, старайтесь ничего не трогать. Письменный стол у вас запирается? Тоже взломан? Ну что? — спросил он через некоторое время.
— Странно, — вздохнул Афанасий Иванович, устало опускаясь в кресло. Кажется, все на месте, но кто-то посторонний все-таки был, что-то искал.
Яков вошел, бегло осмотрелся и остановился у сейфа.
— Ключи у вас?
— Да, да, — поспешил Староверцев. — Вот они.
— Откройте и посмотрите.
— Здесь вообще порядок.
— Так, так, так, — проговорил Яков. — Был, искал, но, — он поднял палец, — но очень осторожно, будто не хотел, чтобы догадались, что именно искал, да? Дверь-то он изуродовать не постеснялся.
— Да, да, именно так и мне показалось. Вещи на своих местах, но заметно, что их трогали.
— Вы уверены, что ничего не пропало?
— С абсолютной уверенностью сказать пока не могу.
— Я тоже, — хмуро заметил Яков, снимая телефонную трубку.
После того как он вызвал эксперта, мы еще раз внимательно осмотрели музей, правда, без особых результатов, и вышли на заднее крыльцо.
— Это, видно, та самая "галдарея", о которой говорила тетка Маня? спросил Яков.
— Вы правы — это галерея, — поспешно ответил Староверцев. — Она была построена над оранжереей. Та уже давно заброшена, ею много лет не пользуются. По преданию, она связывала дом с флигелем, где граф держал своих… м-м-м… наложниц. Он проходил к ним среди диковинных цветов и, видимо, считал это очень романтичным.
— Так, так, так… Ну что же, — неопределенно высказался Яков.
— Товарищ Щипцов…
— Щитцов, — поправил Яков.
— Ох, простите, у меня очень плохая память на имена, — смутился Староверцев. — Скажите, пожалуйста, когда все это кончится?
— Скоро, — неожиданно ответил Яков.
Темнело. Яков включил свет, сладко потянулся и повалился на кровать.
— Ты бы хоть ботинки снял, — возмутился я.
— Они у меня чистые, не видишь? — возразил Яков. Он поставил на круглый живот пепельницу (консервную банку), сунул в рот папиросу и заложил руки за голову.
Я был рад, что он оставил Сашу в покое. Тем более что Яков не из тех, кто легко и быстро признает свои ошибки. Но рассчитывать, что он скажет об этом вслух, не приходилось.
— Знаешь, о чем я думаю? — Он смотрел в потолок и жмурил один глаз, морщась от дыма папиросы. — Мы забываем, что у нас две взаимосвязанные задачи, не считая деталей: найти преступника и объяснить, каким образом он и Самохин попали в номер, так? Так. Вот мы и шли по этому пути, в такой именно последовательности. А если взяться с другого конца? Ведь обстоятельства убийства очень странные, необычные, и именно это дает нам серьезный шанс. Что, если попытаться решить вторую часть задачи? Пойти, так сказать, назад. Не приведет ли нас эта дорожка к главной цели?
Я молча слушал, не понимая, к чему он клонит.
— Вот смотри, по нашей схеме все время, пока Самохин находился в номере — живой или мертвый, — комната была заперта и окно было закрыто изнутри; или же — в нем были люди: почтенные старушки, Саша с Олей по очереди.
— Ну?
— Ну-ну. — Яков приподнялся, едва успев подхватить пепельницу. — Как ты не можешь понять! Самохина ударили ножом именно в то время, когда в номере были люди. Улавливаешь? Постарайся понять разницу: Самохина ударили, когда в номере были люди, или — когда в номере были люди. Дошло?
— Нет, — честно признался я. — Что-то уж слишком сложно.
— Напротив — очень просто. Самохина ударили в то же время, но в другом месте. Убийца и не был в номере. Самохин попал туда уже раненный, смертельно.
— Да, — насмешливо кивнул я. — Его любезно подвезли на "скорой помощи", раз уж ему непременно хотелось умереть в моем номере.
Яков оставил без внимания мой выпад.
— Нет, он добрался туда сам. Если бы там был убийца, что помешало бы добить Самохина? Ведь в номере никого не было и он был заперт.
— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Может, оранжерея?
— Может. Вход в нее должен быть из подвала музея. И ведет она прямо к флигелю, если судить по галерее.
— Посмотрим.
— Я тебе посмотрю!
— А что? Мне кажется…
— А мне кажется, что тебе надо быть поскромнее, чтобы вновь заслужить мое расположение, как выразился бы Староверцев.
— И все-таки: мне кажется, что оба происшествия — убийство и попытка ограбить музей — связаны между собой.
— Безусловно. У меня уже что-то складывается. Вот что, Серега…
— Яков, — взмолился я. — Посмотри на часы. Я уже с ног валюсь.
— Черт с тобой, — сжалился Яков. — Отдыхай, а я тут смотаюсь неподалеку на полчасика.
Я выждал некоторое время, потому что Яков имел скверную привычку возвращаться с полдороги, потом отыскал в его письменном столе фонарик и вышел на улицу. Предостережение Якова "не зарываться" вылетело из головы другая мысль не давала мне покоя, мысль об этой чертовой "галдарее".
Когда я подошел к музею, было совсем темно. Как в ту ночь, когда мне показалось, что я видел свет в его окне.
Пробраться в музей мне было нетрудно: кое-какой опыт, которым время от времени делились со мной мои "подопечные" во время работы в розыске, сослужил-таки мне добрую службу.
Свет я, конечно, зажигать не стал, только включил фонарик и, минуя зал с манекенами, спустился в подвал.
Довольно долго, спотыкаясь и поругиваясь, я лазил по подвалу, пока не нашел дверь. В самом дальнем углу. Похоже, что раньше она действительно была завалена, но не так давно кто-то старательно разобрал проход к ней.
Дверь оказалась запертой большим висячим замком. Я подергал его петли держались крепко. Кроме того дверь была забита поперек толстыми досками. Но не может она быть заперта!..
Внимательно ее осмотрев, я заметил на полу возле нее горелые спички. Были они свеженькие, будто только что из коробки. "Сто лет не пользовались", — вспомнил я. В косяке торчал большой гвоздь, загнутый кольцом. Я сначала осторожно, потом сильнее потянул за него: косяк вместе с забитой дверью повернулся с тихим скрипом на невидимых петлях. Ловко!
Из черного отверстия дохнуло холодом. Я шагнул в темный проход. Луч фонаря не доставал до его конца — казалось, он тянулся бесконечно. Под ногами ватным слоем лежали пыль и мусор, по сторонам грудились, отбрасывая причудливые тени, разодранные корзины, набитые чем-то мешки, ящики. Но идти можно было довольно свободно, иногда только приходилось нагибаться. Луч фонаря вырывал из темноты то перевернутое кресло с надетой на ножку рваной шляпой, то пружины, торчащие из лопнувшего дивана…
