Дональд Уэстлейк - Полицейские и воры
– Я.., я не сделаю ничего такого. – Она едва не плакала от страха – Я знаю. Только я подумал, что стоит вас предупредить, вот и все Но я знаю, что вы будете вести себя благоразумно.
Мы как раз проходили через очень большое помещение, где все сотрудники, побросав свои дела, сгрудились у окон. Там оказалось около сорока человек, которые глазели на парад. Незаметно для себя я шагал в ритм бою барабанов, а вот походка мисс Эмерсон была какой-то неуверенной, порой она неожиданно замедляла шаги. Я решил, что такие судорожные движения вызваны нервным состоянием девушки, и пытался изо всех сил приноровиться к неровному ритму ее шагов, хотя из-за маршевого темпа музыки это оказалось затруднительно.
Когда мы вышли из огромного офиса в коридор, ведущий вправо, она вдруг споткнулась, и я автоматически схватил ее за предплечье, пытаясь удержать девушку в состоянии равновесия. Но мисс Эмерсон испуганно рванулась от меня. Держась на ногах только от ужаса, она попятилась и прижалась к стене.
Я огляделся и понял, что мы в коридоре одни.
– Успокойтесь, – тихо и быстро проговорил я, опасаясь, что она в любую секунду может закричать. – Пожалуйста, успокойтесь, никто не собирается причинять вам какой-либо вред.
Она снова в страхе поднесла правую руку к горлу, как в кабинете Истпула. Я видел, что она заставляет себя ровно дышать, пытаясь овладеть собой. Действительно, девушка взяла себя в руки и подавила страх. Я терпеливо ждал, когда она полностью оклемается, и наконец она тихо сказала:
– Теперь все в порядке.
– Ну и отлично. Вы себя прекрасно ведете. Вам не о чем беспокоиться, обещаю вам. Все, что нам нужно, это деньги, а от вас нам ничего не надо, так чего вам бояться?
Разведя руками, я улыбнулся ей.
Она кивнула, отклеилась наконец от стенки, но не ответила на мою улыбку и, как могла, избегала встречаться со мной взглядом. Не знаю, что являлось причиной этого – страх или стремление выйти из сексуальной ауры, но полностью успокоить ее не стоило и пытаться. Впрочем, в любом случае устранить ее нервозность в данной ситуации было бы невозможно, лишь бы она сделала все рассудительно и деловито.
А девушка теперь вела себя нормально. Мы шли по коридору, и вот она указала на закрытую дверь впереди:
– Это комната перед хранилищем. Там должен находиться охранник, а хранилище – как раз за ним.
– Я подожду вас в коридоре, – спокойно произнес я. – Вы уже знаете, что нам нужно.
Не глядя на меня, она быстро кивнула. Я сказал:
– Повторите это мне. Успокойтесь, не волнуйтесь и просто повторите то, что я просил вас сделать.
Ей пришлось откашляться, прежде чем она смогла заговорить.
– Вам нужны бумаги на предъявителя. Не крупнее чем на сто тысяч долларов, и не мельче чем на двадцать тысяч.
– И на какую сумму всего?
– На десять миллионов долларов.
– Все правильно. И поймите, мой партнер следит за вами.
– Я не сделаю ничего плохого, – сказала она, так и не глядя мне в лицо. – Теперь мне идти?
– Конечно.
Она открыла дверь и вошла внутрь, а я прислонился к стене и стал ждать – или десяти миллионов, или полного крушения наших планов.
ТОМКогда я выдвинул стул из-за письменного стола Истпула, это являлось только бравадой. Я не собирался им пользоваться, по правде говоря, я был слишком взвинчен, чтобы усидеть на одном месте. Если бы я мог расхаживать по его кабинету, думаю, что просто взорвался бы.
Тем не менее только из-за стола можно было следить одновременно за Истпулом и за экранами телекамер. Поэтому я оставил финансиста сидеть на своем месте, а сам встал за его спиной, в углу кабинета, между окнами, выходящими на две стороны. Оттуда я мог наблюдать за кабинетом и за улицей.
Устройство мониторов здесь было такое же, как в приемном зале. Первый экран справа в верхнем ряду показывал самый зал с обоими охранниками на своем посту за стойкой. Второй и третий верхние, а также правый в нижнем ряду демонстрировали три разных офиса, через два из которых мы проходили по пути сюда. В середине нижнего ряда экран показывал хранилище, а соседний, слева от него, – маленькую комнатку перед хранилищем.
В самом хранилище никого не оказалось, и оно выглядело, как уличный туалет. Двери на экране видно не было, следовательно, камеру установили прямо над ней. На трех стенах с пола до потолка находились полки с ящичками размером с печатный лист. Открытое пространство в середине хранилища имело не больше шести квадратных футов, и там не оказалось никакой мебели.
Предбанник тоже не выглядел большим. С того места, где в нем висела камера, можно было видеть распахнутую тяжелую дверь хранилища в дальней стене. Слева за столиком лицом к камере сидел охранник на обычном деревянном стуле и читал “Дейли ньюс”. На столе был только телефон и разлинованный лист бумаги с шариковой ручкой. Рядом со столом виднелся еще один стул, вот и вся мебель. Здесь, как и в хранилище, телекамера тоже находилась над дверью.
После того как ушли Том с секретаршей, я занял позицию за Истпулом, посматривая на экраны и время от времени кидая взгляд в левое от меня окно, которое выходило на улицу, где шумел народ. Один за другим по мостовой проходили и удалялись оркестры. Справа по улице на протяжении целого квартала все выглядело так, будто в июле вдруг пошел снег. Это были телеграфные, телетайпные ленты и разные бумажки, потоком падающие вниз и отмечающие место, где в настоящий момент находятся астронавты. Пока я их еще не видел.
Потом я посмотрел на Истпула. Он сидел слегка наклонив голову вперед, словно рассматривал ногти на положенных на стол руках, и немного сгорбив спину; вероятно, он нервничал, так как я стоял у него за спиной. Конечно, не очень приятно.
Меня всегда раздражали деятели вроде Истпула, разъезжающие в роскошных “кадиллаках” с кондиционерами. Мне нравится штрафовать этих ублюдков, но что значат какие-то двадцать пять долларов для таких, как Истпул?
Я поднял глаза к мониторам, как раз на одном из них было видно, как Том с секретаршей проходят по какому-то офису. Я внимательно следил за ними, у мисс Эмерсон симпатичная попка. Мне нравится, когда на женщинах вот такие трикотажные платья – они отлично облегают фигуру, а эта девушка была сложена просто восхитительно.
Интересно, спит ли с ней Истпул. Нечего было и думать спрашивать его об этом, в любом случае он все бы отрицал. Тут деляга оглянулся на меня; его взгляд выражал некое недоумение, как будто он сам себе не верил, что такое животное, вроде меня, околачивается в его роскошном кабинете. О, я хорошо знаю этот тип людей!
Ждать, ничего не делая, было очень тяжело. Я испытывал желание слегка уколоть Истпула. Может, толкнуть его в плечо и посмотреть, так ли он нервничает, как я. Но я понимал, что этого делать не следует, нельзя, чтобы он потерял самообладание. Ради того, чтобы заработать направление на двадцать лет в федеральную тюрьму, не стоило дразнить Истпула.
Двадцать лет! Мысль об этом вдруг привела меня в чувство. Мы на самом деле совершаем то, о чем до сих пор только говорили, к чему готовились и о чем постоянно шутили; мы пересекли ту черту, когда все было еще неопределенным. Теперь уже не скажешь – может, сделаем, а может, нет. Это как впервые съехать на лыжах с высокой горы: позади уже все возможности взвесить последствия, теперь остается думать только о том, как устоять на ногах.
А ведь я, выходя с Истпулом из приемного зала, вовсе не собирался хватать его за плечо. Я продолжал думать о нашем дельце, как будто это была шутка, розыгрыш. В душе я просто собирался осмотреть здание в его северо-восточной части, может, прочитать служащим лекцию насчет того, что не следует бросать из окон неподобающие предметы, – мне представлялось, что я произношу целую речь и никто не смеет меня прервать, – а затем просто развернуться и выйти оттуда. Я считал, что наше ограбление никогда не будет чем-то большим, нежели просто шуткой.
Если бы со мной не было Тома, вероятно, я так и поступил бы. Но, ощущая рядом присутствие друга, ожидающего, когда я начну действовать, я просто не мог оказаться трусом. Опять как в спуске на лыжах. Когда ты вдрызг расхвастался и теперь все на тебя смотрят, вдруг становится все равно, сломаешь ты шею на той проклятой горе или нет. Ты просто обязан скатиться вниз, потому что иначе окажешься в дураках, а хуже этого ничего быть не может.
Но – двадцать лет?! Да, ничего себе!
На одном из экранов мелькнуло какое-то движение. Я поднял голову и ощутил, как напрягся Истпул.
В комнатку перед хранилищем вошла секретарша. Она стояла ко мне спиной, так что я не мог видеть ее лица. В любой другой момент, красотка, я бы с радостью полюбовался на твой задик, но сейчас мне нужно посмотреть на твое лицо!
Вместо этого я увидел физиономию охранника. Он поднял глаза и широко улыбнулся мисс Эмерсон. Насколько я мог судить, до сих пор она не сказала ему ничего лишнего, потому что его улыбка не погасла. Она прошла вперед, склонилась у стола, чтобы расписаться на листе бумаги, после чего проследовала в хранилище. Я продолжал следить за охранником, но он вел себя спокойно. Парень даже не удосужился посмотреть на ее подпись, а сразу снова развернул свою газету и углубился в чтение.
