Мэри Стюарт - Лунные прядильщицы
Моя рука наткнулась на что-то, что не было камнем. Что-то гладкое и липкое, и все же слегка теплое. Это заставило волосы стать дыбом, а мускулы живота резко напрячься. Я отдернула руку и стояла там, держа ее перед собой, задыхаясь. Пальцы мои были растопырены.
Итак, в конце концов инстинкт не подвел. Марк был там. Прислонился к стене в нескольких дюймах от меня и Стратоса, изнемог и выдал себя движением. Из плеча кровь текла на камень. Охваченная внезапным страхом, я нагнулась пощупать, не упал ли он к подножью стены. Ничего. Сарай пуст. Только его кровь.
А на дворе в кипарисах все еще пел соловей.
Не помню, как вернулась в отель. Знаю, что не остерегалась. Но никого не встретила и никто не видел, как я бежала через площадь, и липкая ладонь одной руки была крепко сжата.
Глава 12
…Oneclear day when brighter sea-wind blew
And louder sea-shine lightened, for the waves
Were full of god-head and the light that saves…
Swinburne: ThalassiusВода была тихой и нежной, но по-утреннему бодрила. Легкий ветерок приносил соленую пену и ударял ее о мои губы. Золотой мыс сверкал на фоне темно-голубого моря, которое пенилось у размытого штормами берега. Я плавала над отмелью в изумрудной воде, солнечный свет освещал скалу внизу, бросал тень лодки на целых две морских сажени сквозь чистую воду.
«Психея» качалась на старых якорных цепях, оранжевая и голубая. Я подплыла к ней и ухватилась рукой за борт. Она наклонилась, но оказалась прочной, приземистой, и устойчивее, чем можно было подумать с первого взгляда. Я отдышалась, подтянулась и перевалилась через борт. Лодка встала на дыбы на веревке и приняла меня. Я бухнулась на дощатое дно и села, встряхиваясь, тяжело дыша и вытирая соленые капли с глаз.
У меня не было причин забираться в лодку Стратоса, кроме того, что она стояла на якоре и соблазняла ленивого пловца. Я села на широкое кормовое сиденье, отдыхала на солнце и размышляла, что это место не хуже любого другого, чтобы наблюдать за отелем. Если бы у меня были сомнения по поводу рыбалки Стратоса вчера ночью, один взгляд на лодку рассеял бы их. В ней не было ни одного уголка, где можно спрятать что-нибудь больше куклы. Обычный и естественный беспорядок. Весла, аккуратно сложенные вдоль бортов, банка для вычерпывания воды, веревочная корзина для рыбы, что-то вроде ловушки для ловли омаров из тростника. Моток веревки. Пустые бутылки из тыквы – это поплавки. Сложенный брезент. Единственные странные вещи – острога для рыбы и бинокль. Первое – это неприятный двойной трезубец с пятью или шестью колючими зубцами, расположенными по кругу. Второе – длинная металлическая труба с установленным в конце стеклом, размером с глубокую тарелку. Рыбак лежит на носу, опускает трубу под воду как можно глубже и наблюдает за глубинами. Я с любопытством ощупала бинокль, подняла и положила на плоские доски за большими кронштейнами, которые поддерживали фонари. Осторожно опустила в воду и посмотрела.
Легче всего сказать, что это волшебство. Четко видна освещенная скала на морском дне, каждый камешек, живая поверхность играет тенями, когда над ней перекатывается зыбь верхних слоев воды. Водоросли, красные, зеленые и коричневые, сонно двигаются и раскачиваются, образуя рисунки настолько красивые, что туманятся глаза. Стайка маленьких рыбешек, похожих на торпеды и разрисованных, как зебры, висит неподвижно, затем все до единой срываются и исчезают из вида. Розовые рыбы с кошачьими усами поднимаются со дна, покрытого серыми коралловыми зарослями. Повсюду раковины. Я лежала и пристально смотрела. Солнце грело спину, а горячие доски нежно качались подо мной. Я забыла, зачем я здесь. В мире остались только море, горячее солнце, вкус соли и южный ветер…
Две тени пересекли сверкающий подводный мир. Я, пораженная, взглянула вверх. Две птицы низко летели, почти касались крыльями воды. Но они вернули меня на поверхность. Неохотно я положила бинокль на место и повернулась посмотреть на отель.
Копошатся люди. Открыли ставни, струи дыма поднимаются из труб. Женщина, одетая в черное, несет кувшин к колодцу, пара мужчин идет к пристани. Я еще немного посидела там, стараясь продлить момент, наслаждаясь водой и солнцем, затем соскользнула с борта и поплыла к отелю.
Я подобрала под тамариском полотенце и поднялась по лестнице в комнату. Дверь дома Софии была открыта, хозяйка двигалась внутри. Подметала пол. Внизу, в ресторане, Тони напевал «Нежно люби меня» чувствительным альтом. Стратос в рубашке с короткими рукавами разговаривал на площади с полуобнаженными рабочими с ведрами и мастерками. В других домах люди тоже двигались. Я вошла в свою комнату, чтобы одеться.
«Никакой суеты, – сообщила я Фрэнсис. – Все невинно, как день. Начинаю думать, что все мираж. – Я потянулась, все еще чувствуя физическое наслаждение от соленой воды. – И, Боже мой, как бы я хотела, чтобы это был мираж! Чтобы мы ни о чем другом в мире не думали, кроме прогулок в горах и цветов».
«Ну… – сказала Фрэнсис разумно, отставив кофейную чашку. Она заканчивала завтрак в постели, а я сидела на столе и болтала ногами. – А о чем, по-твоему, мы еще можем думать? Вряд ли можно что-то планировать. Сделали все очевидное, а теперь все выглядит так, словно Лэмбис и твой Марк сами изучили всю деревню в деталях».
«Это уже в четвертый раз ты назвала его моим Марком».
«Ну, а разве нет?»
«Нет».
Фрэнсис улыбнулась. «Постараюсь запомнить. Как я уже говорила, все, что можно сейчас сделать, это вести себя обычно, но не терять бдительности. Другими словами, мы уйдем на весь день и возьмем с собой камеру».
Я почувствовала постыдное облегчение. «Хорошо. Куда хочешь пойти?»
«Ну, поскольку мы уже видели берег и деревню, горы кажутся очевидным выбором, и можно прекрасно расширить там наши поиски. Во всяком случае, ничто не удержит меня вдали от ирисов, о которых ты рассказывала вчера вечером».
«Их так много, что на них наступаешь, – сказала я жизнерадостно, – и цикламены по всей скале. И дикие гладиолусы и тюльпаны. И анемоны трех цветов. И желтый щавель размером в пенни. Горные розы с чашку цвета девонширских сливок. И, конечно, если в самом деле подняться высоко, пурпурные орхидеи, о которых я говорила…»
Фрэнсис застонала и отодвинула поднос. «Перестань издеваться и дай мне встать. Да, да, да, мы пойдем так высоко, как ты хочешь, и я только надеюсь, что мои старые конечности вынесут это. Ты не дуришь мне голову насчет орхидей?»
«Честно, нет. Башмачки или что-то такое, величиной с полевых мышей, и стелющиеся растения, как те, которые можно увидеть в магазине, но которые ты никогда не позволишь себе купить».
«Буду у тебя через полчаса. Скажи Сэди, чтобы он приготовил нам что-нибудь для ланча. Мы будем отсутствовать целый день».
«Сэди?»
«Маленький Лорд Фаунтлерой. Я забыла, твое поколение никогда не читает, – сказала Фрэнсис, вставая с постели. – И хороший, внушительный ланч. Скажи ему, и вина».
Прибрежный ветерок нашел дорогу в глубь острова, поэтому у мостика через реку было восхитительно прохладно. Мы медленно побрели вверх по тропинке. Фрэнсис, как я и предполагала, приводило в восторг все, что она видела. Шелестящий тростник. Пара горлиц, которые вылетели из посадок цветущих дынь. Сойка, яркая и щебечущая. Гнездо горного поползня, которое я нашла на разрушенной стене. И цветы… Вскоре она перестала вскрикивать и поборола глубокое убеждение, что не следует прикасаться к цветам, не говоря уж о том, чтобы рвать бледно-фиолетовые анемоны с сердцевиной цвета индиго, миниатюрные бархатцы, маргаритки, ярко-красные, желтые и белые. Между ее восторгом и моим собственным восторгом от ее наслаждения (ибо Греция, мне нравилось думать, это моя страна, и я ей ее показывала), мы достигли верхнего плато с его полями и ветряными мельницами прежде, чем я вспомнила мои вчерашние занятия.
На поле трудились несколько человек. Мужчина и женщина работали примитивными мотыгами с длинными ручками каждый на своей стороне борозды с бобами. На другом поле возле рва терпеливый ослик ожидал хозяина. Дальше на берегу, возле небольшого необработанного участка, где росли вика и ромашка, ребенок пас небольшое стадо из четырех коз, двух свиней и овцы с ягненком.
Мы сошли с главной дороги, стали пробираться узкими вытоптанными тропинками вдоль полей, и задерживались, когда Фрэнсис работала камерой. Все годилось для фильма – ребенок, животные, мужчины, которые склонились над работой. Даже монотонные виды плато и гор оживились кружащимися крыльями ветряных мельниц. Мельницы на плато повсюду, десятками. Ажурные создания из железа уродливы сами по себе, но когда белые полотняные крылья натянуты и кружатся, они обворожительно прекрасны. Похожи на огромные маргаритки и наполняют жаркое утро дыханием прохладного воздуха и звуком падающей воды.
Затем Фрэнсис нашла ирисы. Такие же, как растут дальше на склоне, маленькие ирисы высотой в три дюйма, фиолетовые, бронзовые и золотые. Они с силой вырываются из земли, твердой и, я бы поклялась, такой же бесплодной, как огнеупорная глина. Растут на каменных берегах, вытоптанных тропинках, сухих краях бобовых полей, и бабочками взлетают прямо до стен ветряной мельницы. К счастью, это сооружение оказалось не уродливым железным пилоном, а настоящей мельницей – одной из двух на плато мельниц для кукурузы. Эта построена фундаментально, очень похожа на классические ветряные мельницы. Дверь в виде арки. Ослепительно яркая белая краска. Тростниковая крыша поднимается конусом вверх. Десять полотняных крыльев сейчас не вертелись, свернулись к спицам, но мельница все равно была прекрасной. Ирисы, местами поломанные и вытоптанные, растут густо вокруг, и как раз рядом с порогом – группа алых гладиолусов. За мельницей теснятся лимонные рощи, а за ними вздымаются золотые склоны Диктэ.
