Геннадий Астапов - Идет охота на "волков"

Те моментально исчезли. Алтынай семенила в коридоре за начальником отдела в полной растерянности.

— Вы мне выдадите пять тысяч тенге? Сегодня?

— Э-э! Ты что, из аула приехала? Пять тысяч долларов! Конечно сегодня! Ну и ну!

Мурка выбралась из офиса, уехала с охранниками на синем мерседесе. Через пятнадцать минут стояла у оградки могилы и открывала дверцу, откручивая приржавевший болт. Положила цветы и села на корточки, глядя в землю.

28

В зрительном зале медленно погас свет, сначала чуть слышно, а затем громче и громче, из стереоколонок плеснула жизнерадостная увертюра, включились софиты и малиновый занавес побежал в стороны. На сцене, за декорациями, происходили запоздалые приготовления, мелькали последние тени убегающих рабочих. В русском драматическом театре гастролирующая труппа из России давала комедию Мольера «Тартюф или обманщик».

Козыбаев со свитой устроился в первом ряду, посещение спектакля сидело в плане мероприятий акима, согласованное с руководителем аппарата и заведующим отделом культуры. Завкульт робко жаловался на недостаток внимания к своим проблемам, интеллигенция, мол, ропщет. Это — конечно, не так, на различных встречах и мероприятиях интеллигенция проявляла благосклонность к акиму, но, зато при случае, требовала свое. Впрочем, требовала мало. Кого-то лишь надо публично похвалить, кому-то — сделать назначение, другому пожать руку при встрече. Ему это ничего не стоило, но отдача — большая. Интеллигенция честолюбива, а на честолюбии можно играть.

Аким откинулся в кресле и закинул ногу на ногу, готовый расслабиться. Но все же, даже в расслаблении он казался вождем.

На авансцену между тем вынеслись первые действующие лица.

Флипота! Марш за мной!.. Уж пусть они тут сами…

Постойте, маменька! Нам не поспеть за вами.

Вам прежде бы меня уважить, не теперь.Без ваших проводов найду я, где тут дверь.

О нет! Вас проводить велит нам чувство долга.Но почему у нас вы были так недолго?

А потому, что мне весь этот дом постылИ ваши дерзости сносить нет больше сил.Меня не ставят в грош, перечат, что ни слово.Поистине для них нет ничего святого!Все спорят, все орут, почтенья нет ни в ком.Да это не семья, а сумасшедший дом!

Но…

Милая моя! Я замечала часто,Что слишком ты дерзка и чересчур горласта.Советов не прошу я у нахальных слуг.

Однако…

Ты дурак, мой драгоценный внук,А поумнеть пора — уж лет тебе немало.Я сына своего сто раз предупреждала,Что отпрыск у него — изрядный обормот,С которым горюшка он досыта хлебнет.

Но, бабушка…

Никак, промолвила словечкоТихоня внученька? Смиренная овечка?Ох, скромница! Боюсь, пословица о ней,Что в тихом омуте полным-полно чертей.

Но, маменька…

Прошу, дражайшая невестка,Не гневаться на то, что выскажусь я резко.Была б у них сейчас родная мать в живых,Учила б не тому она детей своих —И эту дурочку, и этого балбеса.Вы расточительны. Одеты, как принцесса.Коль жены думают лишь о своих мужьях,Им вовсе ни к чему рядиться в пух и прах.

В парадизе кто-то натужно кашлял. Издалека слышались мажорно-лукавые аккорды оркестра. Огни рампы под сердце били госпожу Пернель. Козыбаев повел глазами на подчиненных — в полумраке на лицах обнаружил отрешенность и предвосхищающие улыбки. И снова повернулся к сцене.

Им вовсе ни к чему рядиться в пух и прах, коль жены думают лишь о своих мужьях. В пух. В прах. Прах? Тлен и прах. Прах — пыль, сухая гниль. Сгнившие останки. Останки чего? Кого? Человека! Зеленого человечка, устремившегося на таран пассажирского лайнера, и — американского летчика, тычащего большим пальцем в землю! Их смердящий, выворачивающий кишки тлен и прах! Все суета, все приходяще, тлен — вечен! Говорят о том, что моё Дао велико и не уменьшается. Если бы оно уменьшилось, то после долгого времени оно стало бы маленьким. Не уменьшается потому, что оно является великим. Я имею три сокровища, которыми дорожу: первое — это человеколюбие, второе — бережливость, а третье состоит в том, что я не смею быть впереди других. Я — человеколюбив, поэтому могу стать храбрым. Я — бережлив, поэтому могу быть щедрым. Я не смею быть впереди других, поэтому могу стать умным вождём. Кто храбр без гуманности, щедр без бережливости, находясь впереди, отталкивает тех, кто находится позади, — тот погибает. Кто ведёт войну из-за человеколюбия, тот побеждает, и возведённая им оборона — неприступна. Естественность его спасает, человеколюбие его охраняет. Кто это? Ян Хин-шун? Что-то их китайской философии…

Я слишком вас люблю, и никакая сила…

Да не желаю я, чтоб ты меня любила!

А я люблю! Люблю! Хотя бы вам назло.

Вот как?

И до того на сердце тяжело —Ведь скоро станете вы притчей во языцех.

Уймись!

Уж лучше бы оставить дочь в девицах.

Ехидна! Кончишь ли ты изливать свой яд?

Вы злитесь? Ай-ай-ай! Ведь гнев приводит в ад!

Почему в ад? Подземное царство? Кто грешник? Оргон? Душа его подвергнется мученьям! Лишь проявляя мудрость — ада избежишь. А что мудрость? Если не уважать мудрецов, то в народе не будет ссор. Если не ценить драгоценных предметов, то не будет воров среди народа. Если не видеть желаемого предмета, то не будут волноваться сердца народа. Поэтому управление мудрого человека делает их сердца пустыми, а желудки — полными. Оно ослабляет их волю и укрепляет их кости. Оно постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было знаний и страстей, а имеющие знание не смели бы действовать. Осуществление недеяния мудрецом всегда приносит спокойствие. Опять китайская философия!

Козыбаева осторожно тронули за плечо.

— Нургали Аширович. — шептали в темноте. — Обратите внимание на игру Тартюфа!

Итак, оправились вы от недуга злого?

Спасибо, все прошло, и я вполне здорова.

Какого недуга? Чьего недуга? Господи! Опять он! Тартюф! Зеленый человечек! Исчезни! Пропади!

— Что для небес мои смиренные мольбы?И все ж с усердием молился я, дабыСкорей вам небеса послали исцеленье.

Ты мне?! О черт! Какого исцеленья?! Лишь разве только сон? Иль явь? Прошу у Бога избавленья! Аллах, избавь меня, избавь! Зеленый человечек — и сон во мне, и явь!

Мне ваше здравие столь дорого, что впредьЗа счастье бы почел я вместо вас болеть.

Ты лжешь! Ты нагло лжешь, зеленый человечек! Темно… Темно… Зажгите свечи!

Возможность вам служить за счастие почту.

О — да! Ведь ты за мной пришел? Смердит, и дух ужасный… Я не готов. Рука… Нога… Где голова? И рампа гаснет. А ты мне сладостен, зеленый человечек… Ну что ж мы в темноте? Подайте ж свечи!

Польщен доверьем вашим крайне.Скрыть не могу от вас: и мнеСтоль с вами сладостно побыть наедине,Что я давно молил об этом провиденьеИ дожил наконец до дивного мгновенья.

— Нургали Аширович! Нургали Аширович! Ну, как вам Тартюф? В нем есть такое! Правда? Необычное! Притягательное!

Да, правда. И я дожил до дивного мгновенья… Будь проклят ты! И летчик тот из сновиденья! Иль нет… Но дух!.. Но смрад! Аллах! Здесь не театр — ад!

О, тут найдете вы во мне единоверца!..

В зале грохнули аплодисменты и смех, актер опять выкинул удачное па.