Дик Фрэнсис - Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
Некоторое время ничего не происходило. Он медленно топтался вокруг меня, потом останавливался. Шагал и останавливался. Решает, как поступить. Но что он хочет сделать?
Разок он потрогал меня, проведя рукой в перчатке по ободранным плечам. Я дернулся, и его свистящее дыхание резко усилилось. Потом он начал кашлять — сухим, затрудненным кашлем астматика. Чтоб ты задохся!
Все еще кашляя, он вышел, взял ведро и пересек двор. Я услышал стук поставленного ведра, потом он отвернул кран, и вода полилась с плеском. Звук звонко разносился в тишине.
«Джек и Джил пошли на холм, чтобы притащить ведро воды. Джек упал и разбил свою корону, а Джил вылил воду на него», — бессмысленно вспомнились детские стишки.
«О нет, — думал я, — о нет, мне и так уже холодно». Какая-то часть сознания говорила: пусть делает что угодно, лишь бы отпустил меня вовремя, чтобы я мог скакать на Образце. Но другая часть сознания советовала не быть идиотом — в том-то и дело, он не отпустит тебя. А… если ты даже сможешь удрать — так промерзнешь и ослабеешь так, что не в силах будешь сесть и на осла.
Он прикрутил воду, снова пересек двор. Вода в ведре слегка плескалась при каждом его шаге. Он остановился сзади меня. Звякнула ручка ведра. Я глубоко вздохнул, сжал зубы и ждал. Ударив между лопаток, он выплеснул воду, облив меня с головы до ног. Вода была ледяная и на ободранных местах причиняла нестерпимую боль.
Передохнув, он снова пересек двор и наполнил ведро. Но мне уже было все равно: нельзя промокнуть и замерзнуть сильнее. И я стал тревожиться не о том, что он еще со мной сделает, а сколько собирается продержать здесь.
Он вернулся с ведром и на этот раз выплеснул воду мне в лицо. Напрасно я считал, что хуже быть не может. Вода попала в нос. Грудь ломило. Я не мог вздохнуть. Он же утопит меня! Конечно, он снимет сейчас пластырь со рта, конечно снимет…
Но он этого не сделал.
Вновь набрав воду в другом конце двора, он снова аккуратно завернул кран, и его размеренные шаги направились ко мне. Поднялся на ступеньку, идет по деревянному полу… И я не в состоянии остановить его!
Мысленно я ругался как только мог.
Снова он спереди. Я отвернул лицо вбок и чуть не под мышку спрятал нос. Он вылил полное ведро ледяной воды мне на голову. Бедные цирковые клоуны, я всегда буду им сочувствовать. Впрочем, они обливаются теплой водой…
На этот раз он, видимо, решил, что я достаточно мокр. Во всяком случае, он бросил ведро за дверью, вместо того, чтобы снова наполнить его, вернулся и постоял рядом. Одышка у него усилилась.
Схватив меня за волосы, оттянул голову назад и впервые заговорил с явным удовлетворением:
— Ну, теперь с тобой покончено!
Отпустил мои волосы, вышел из конюшни, и я услышал, как он пересек двор. Его шаги замерли в отдалении. А через некоторое время издалека донесся звук захлопнувшейся дверцы «мини-купера», заработал мотор, машина отъехала. И все замолкло.
Не очень-то весело, когда тебя холодной ночью бросили связанным и мокрым насквозь. Я знал, что пройдет несколько часов, прежде, чем он вернется, — ведь была пятница. С восьми и примерно до половины десятого он будет занят своей передачей. Интересно, как отразятся на ней эти его фокусы?
Одно было несомненно: я не мог смиренно ждать, пока меня отпустят. Прежде всего необходимо содрать пластырь. Я надеялся, что мокрый он отлепится легче. Но мне долго пришлось тереть лицом об руку, прежде чем удалось отклеить кончик. Это дало возможность вдохнуть свободнее, но позвать на помощь я не мог.
Серьезной проблемой был холод. Мокрые брюки прилипли к ногам, туфли полны воды, а рубашка — вернее то, что от нее осталось, — облепила грудь. Пальцы рук полностью онемели, а ноги были на грани потери чувствительности. Я понимал, что он нарочно оставил дверь настежь: сквозняк был изрядный, и я дрожал с головы до ног.
Крюки для сбруи. Я вспоминал, как они устроены. Стержень с тремя загнутыми ответвлениями. Сверху кольцо, а к кольцу прикреплена цепь. Длина цепи зависит от высоты потолка. На конце цепи скоба, вбитая в балку.
Все это устройство сооружалось надежно, чтобы многие годы служить энергичным конюхам, которые во время чистки всей своей тяжестью налегали на ремни. Пытаться просто вырвать его из потолка — абсолютно безнадежно. После нескольких бесполезных и утомительных попыток я в этом окончательно убедился.
Но где-то ведь должно быть слабое звено — в буквальном смысле этого слова. На крюках для упряжи, когда их покупают, цепи нет. Подвешивая в кладовой, отрезают кусок цепи нужной длины и соединяют с крюком. Так что в каком-то месте есть соединение. Нижний изгиб крюков касался моих волос, а руки были привязаны дюйма на три выше. Рычаг получался небольшой, но это была моя единственная надежда. Опершись локтями о крюки, я стал поворачиваться вокруг своей оси, закручивая цепь, напрягая ее. Мне было слышно, как звенья трутся друг о друга. Приблизительно через два с половиной оборота цепь крепко зажало. Если бы я смог повернуться дальше, слабое звено лопнуло бы.
Но попробуй, осуществи это на практике. Во-первых, когда я закрутил цепь, она укоротилась. Мои руки оказались еще выше над головой, а рычаг стал еще меньше. А во-вторых, в руках началась непереносимая боль.
Изо всех сил я попытался закрутить цепь еще немного. Ничего не вышло. Я раскрутил ее и снова дернул с силой. Толчок сбил меня с ног. Мучительным усилием я встал и, упершись ногами, повторил все сначала. На этот раз толчок лишь встряхнул меня. Я проделал все еще раз. Цепь не поддавалась.
После этого, чтобы дать передышку рукам, я опять занялся пластырем и, спустя некоторое время, мне удалось сорвать его совсем. Наконец-то я мог открыть рот.
Я крикнул.
Никто не явился. Мой крик, отразившийся от стен кладовой, показался самому мне очень громким, но я боялся, что ветер его заглушит.
Долго я орал и вопил. Безрезультатно.
Вот тут-то, примерно через час, после того как Кепм-Лор уехал, я одновременно испугался и разозлился.
Испугался потому, что руки потеряли чувствительность. Я весь содрогался от холода, кровь с трудом доходила до задранных вверх рук. А из-за того, что я еще опирался на них всей своей тяжестью, веревка жестоко впилась в запястья. Если я останусь тут на всю ночь, к утру мои руки омертвеют. Мрачная перспектива. Воображение рисовало мне беспощадные картины. Омертвение. Гангрена. Ампутация.
«Он этого не хотел», — подумал я вдруг. Такая жестокость невозможна. Я вспомнил, какое удовлетворение прозвучало в его голосе. «Теперь с тобой покончено!». Но я считал, он имел в виду только завтрашний день. Не всю жизнь.
То, что я разозлился, добавило мне сил и решимости. Я не позволю, ни за что на свете не позволю, чтобы это сошло ему с рук. Цепь должна быть разорвана!
Я вновь закрутил ее до отказа и рванул. От боли дух перехватило. Но я приказал себе не быть младенцем. Ослабил цепь и рванул снова. Ослабил и рванул. Оттолкнулся от крюков, потом попытался согнуть их. Цепь громыхала, но держалась.
Я начал проделывать это ритмически. Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Снова и снова — шесть рывков и передышка. Пока я не начал всхлипывать.
«Может, такое упражнение хоть согреет меня», — с последним проблеском юмора подумал я. Но это было слабым утешением. При том, что руки и плечи страшно болели, к затылку будто приложили раскаленные докрасна щипцы. А веревка от каждого движения все больше и больше сдирала кожу и впивалась в запястья.
Шесть рывков и передышка. Шесть рывков и передышка. Передышки стали длиннее. Каждый, кто попробовал бы плакать с пластырем на глазах, узнал, что слезы попадают в нос. Я вздохнул, и они пролились в рот. Соленые. Мне уже надоел этот вкус.
Шесть рывков и передышка. Я не перестану. Я отказываюсь остановиться. Шесть рывков. Передышка. Шесть. Передышка.
Я раскрутил цепь и снова закрутил ее в другую сторону. Может быть, так проще оборвать ее, и моим усталым мышцам станет полегче. Но я ошибся и в том, и в другом. В итоге, я снова закрутил ее по-старому.
Время шло. Я устал. От слепоты у меня кружилась голова. Стоило мне отвлечься, и я начинал раскачиваться, ноги подгибались, а от этого рукам становилось только хуже.
Рывок… Ну почему проклятая цепь не рвется!.. Рывок… Я решил не сдаваться и бороться до конца, хотя постепенно все нарастало омерзительное искушение прекратить это мучительное дерганье — просто повиснуть, потерять сознание и обрести покой. Временный, обманчивый, бесполезный, опасный покой.
Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.
Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение, после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.
