Наталия Левитина - Дилетант
Проход по коридору в ванную комнату был мучителен для Олеси. Все ее органы чувств страдали и возмущались. Но ванная нанесла удар еще более значительный, чем гадкие отходы жизнедеятельности в прихожей.
- Мойся, - кивнула Лола. - Только дверь обязательно закрой. У нас тут любители подсматривать.
Олеся не знала, сможет ли она встать ногами в эту липкую, желтую ванну и сохранить здоровье. Казалось, гонококки, хламидии и бледные трепонемы смотрят на нее с влажных стен комнаты и подмигивают: "Не робей, девочка! Мы тебя ждем". Но горячая вода била из крана звонкой струей, и Олеся решилась. Стараясь ни к чему не прикасаться, она встала под душ...
- Какая красота, фирма! - сказала Лола, рассматривая шорты, прозрачный Олесин топ и кружевной комплект белья - все это сушилось теперь на форточке, пока их хозяйка в простом стареньком халате уписывала за обе щеки яичницу из четырех яиц с исполинским куском хлеба. - Я, надо признаться, неплохо зарабатываю, но на себя мало трачу, потому что коплю на квартиру. Здесь, ты понимаешь, жить невозможно. Опять у меня кофе выжрали! А оно ведь дорогое какое! Забыла вчера банку на кухне. Замок в мою комнату два раза ломали. Изверги. Чукчи бесполезные. Я хоть делом занята, деньги зарабатываю.
Способ, которым Лола зарабатывала деньги, казался Олесе диким, первобытным, недостойным. Кроме того, по какой-то непонятной случайности слово "кофе" в русском языке было отнесено к мужскому роду, но сейчас Олесю переполняла благодарность к заботливой девице, и она промолчала. Рот был занят яичницей.
- Пойду налью тебе чаю. Или хочешь минералки? Маленький старый холодильник "Бирюса" надсадно гудел в углу комнаты.
- Лучше чаю, - сказала Олеся. - И еще хлеба.
- Бедная! Так оголодала! Сейчас принесу.
Лола нырнула в холодильник и достала полиэтиленовый пакет с шоколадными конфетами.
- Угощайся!
- Лола, - нерешительно начала Олеся, - ты правильно заметила, у меня сейчас трудный момент. Но вскоре я справлюсь со своими неприятностями. И тогда... Тогда смогу отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала.
Лола проводила взглядом третью конфету, исчезнувшую в ненасытном рте новой знакомой и пожала плечами.
- Ладно! Не переживай. Я ведь понимаю. У всех бывают такие периоды. Я и сама-то живу... Денег мало, сутенерша задушится, а процент не снизит, и так ставки маленькие, еще ей отстегивай за маклерские услуги, на мужиков смотреть не могу, тошнит, все, что получаю, на квартиру, а ведь одеваться надо, да же? Вот на квартиру заработаю и выйду на пенсию. Хотя где еще заработаешь-то? В конторе за триста рублей мух кормить? Спасибо.
Олеся вздохнула.
- Вздыхаешь? А ты-то, глупая, думала, отличную профессию себе выбрала? М-да. Проституткой быть хорошо только в кино - баксы, шубы, бриллианты, "кадиллаки", мужики вешаются от любви! А тут - проза жизни. Хорошо, если помыться додумается. А если нет? Тогда зажимаем нос и работаем в полевых условиях.
Олеся вспомнила о лейтенанте, пытавшемся ее изнасиловать, и поежилась.
- И сколько тебе надо на квартиру? - спросила она.
- Ну, знаешь, я ведь не в Валомее хочу покупать. В Шлимовске. А там дороже. Однокомнатная стоит десять тысяч зеленью. В панельном доме. Ладно, мне хотя бы в панельном. Я уже накопила почти все! - Лола явно не испытывала трудностей в общении с незнакомыми людьми. Ее рот не закрывался. - Они у меня в шлимовском банке лежат. Солидное заведение, надежное, и проценты ничего так. Ну, не очень большие, конечно. Но к концу августа, я думаю, уже буду жить в Шлимовске. Что Валомей, город маленький! А Шлимовск - это да. Столичные звезды постоянно. Я ездила на концерты Леонтьева и Аллегровой. Разорилась! Билеты дорогие, конечно, но хочется разрядиться. А еще - опера, балет и органный зал.
- "Балет! Органный зал"! - изумилась Олеся. - Тебе нравится?
- А что? - обиделась Лола. - Я, может, от балета умираю. Там все такие неземные, чистенькие, белые. Возвышенные. Мне нравится. А в органном зале я слушала такое чудо. Иоганн Бах. Токката, пассакалья и фуга.
Лора явно преуменьшила свои финансовые возможности: мотаться на концерты за четыреста кэмэ - это стоит недешево!
- Фуга, - повторила Олеся. - Да, Бах - это гений контрапункта...
В Лондонской академии искусств она почерпнула много сведений о творчестве полифонического гиганта Баха и могла поделиться ими с Лолой, но после чая у нее закрывались глаза.
- О, да тебя совсем развезло! - воскликнула Лола. - Ложись на диван, вон подушка. А я буду собираться.
- Куда? - удивилась Олеся. - Уже вечер!
- Именно, вечер! На работу.
- А-а... - поняла Олеся и сонно уткнулась в подушку. - Ясно.
Она закрыла глаза и тут же провалилась в черную космическую бездну.
...Пробуждение было не особенно приятным. Ночь пролетела мгновенно. Болела голова, и в ней торчал неудобный штырь - мысль, что она все еще не дома. А дома страдают, переживают, разыскивают ее родные, любимые люди.
Олеся спрыгнула с дивана, сдернула с распахнутой форточки свои вещи и быстро переоделась. Дверь в комнату была закрыта на щеколду, Олеся осторожно потянула ригель.
Из кухни доносились приглушенные женские голоса, и один, несомненно, принадлежал Лоле. Подслушивать и шпионить не входило в арсенал действ, которыми Олеся владела виртуозно, но она замерла у кухонного косяка и притаилась, так как поняла, что речь идет о ее персоне.
- ...У нее как раз трудности, - говорила Лола, - вы ей лапши-то понавесьте, она на все согласится. Дурочка ведь, молодая.
- Сколько ей?
- Ой, да я что-то и забыла спросить. Лет шестнадцать, я думаю. Видно, что молодая и глупая. Да вы бы посмотрели, она на диване дрыхнет как убитая, я ей в чаек немного накапала, чтобы она ночью никуда не свалила.
- Я уже посмотрела, пока ты в ванной была.
- Да? Ну и как? Хорошую я девку подобрала?
- Хорошую.
- Мужики таких любят, я знаю. Юных, кротких и невинных, - убежденно произнесла Лола.
- Думаешь, ее никто не будет искать?
- Да беспризорница, даже губной помады с собой нет. А будет сопротивляться, посадите на иглу, и все дела.
- Шустрая ты какая, на иглу. На игле-то от нее мало пользы будет...
- Ну, пойду ее растолкаю, сколько можно спать! - Лола поднялась из-за кухонного стола.
Олеся вжалась в стену, едва живая от страха.
Глава 22
Из открытого окна тянуло утренней прохладой, солнечный луч золотил рисунок на обоях. Ника лежала в кровати, злостно затягивалась сигаретой, щурилась на солнце и не спешила вставать. Курить в постели, утром, да и вообще курить - было дикостью, гадкой привычкой, извлекаемой ею на свет в минуты сильного недовольства собой и всем миром. Обычно Ника не притрагивалась к сигаретам, но сейчас раздавила в пустой пудренице второй окурок.
Девяносто пять процентов телезрителей не узнали бы в этот ранний час свою любимицу. Да и сама Ника с какого-то момента (наверное, лет с тридцати пяти) начала с трудом узнавать себя по утрам в зеркале. Ресницы и губы отсутствовали, темные круги под глазами взывали к милости тонального крема, многочисленные морщинки, несмотря на совокупные усилия громко рекламируемых кремов "Пленитюд" и "Синержи", имели место быть.
Но сейчас плохое настроение Ники не было детерминировано ее обычными утренними вздохами по поводу быстро увядающей красоты. Воспоминания о вчерашней передаче заставляли ее нервно мять в пальцах сигарету и психовать.
Предполагалось, что на "круглом столе" с участниками очередных городских выборов она выступит этаким неотразимым дирижером, умело направляя мелодию дебатов по заготовленной нотной канве. Ничего подобного! Ей не только не дали помахать дирижерской палочкой. Ника даже не открыла партитуру! В течение всего часа она только ошеломленно глохла от какофонии, устроенной секстетом претендентов. Сиплым контрабасом подвывал Елесенко, Суворин рассерженно ухал литаврами, полковник Кукишев дико дудел в свою валторну. Нике и слова не дали вставить, она что-то пару раз невразумительно пропищала, как неопытная девочка-стажерка, и была сметена на обочину дискуссии темпераментными участниками. Ее не слушали, обрывали на полуслове - соперникам было о чем поговорить в кадре и без Никиных ремарок. Даже Он, ее тайный возлюбленный, умудрился пару раз наступить ей на горло кирзовым сапогом, отмахнувшись в пылу дебатов от Ники, как от назойливой мухи. Такого профессионального унижения она еще никогда не испытывала. Ника вылетела из студии с красными от позора щеками. (Вечером, дома, просмотрев на видео взятую у оператора кассету, Ника ужаснулась своей пурпурности. Единственное утешение - раскрасневшиеся щеки в сочетании с изумлением, растерянными глазами, взгляд которых беспомощно метался от одного участника к другому, сделали ее лет на десять моложе.) Переругавшиеся кандидаты расходились молча, исчерпав весь запас эмоций, обидных эпитетов и взаимных обвинений. Они все, правда, потом по очереди подошли к обиженной тележурналистке, чтобы извиниться за свое бессовестное поведение, но Нике от этого не полегчало. Передача шла не в записи, а в прямом эфире, и устроенная мужиками свалка уже стала достоянием зрителей.
