Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой

Я еле сдержал улыбку. Персонаж по имени Ада Миллер был до сегодняшнего дня окутан ореолом грозной таинственности. Она представлялась мне действующим лицом высокой трагедии, эдакой роковой героиней в описании Виктории или загадочной богиней в представлении Юли и Нади. Жизнь подкорректировала образ: богиня утрировала шипящие, попросту говоря, шепелявила.

– Сандалетин же не странный, как вы говорите, он просто свинья, – продолжала Миллер, обращаясь в Виктории. – Есть такое понятие, милая моя, закон необходимой обороны. Уж вам-то должно быть это известно как никому другому. Каждый человек имеет право отомстить, если его обидели. Но нельзя переливать через край. Вы понимаете меня? «Граф Монте-Кристо» – лутфий роман о мести. Монте-Кристо сделал со своими обидчиками ровно столько, сколько они сделали с ним. Мстите, Виктория! Только не преступайте закон допустимой обороны. В остальном вы в своем праве, Сандалетин пофел в науку потому что боится жизни. Степень ученого – хорошая возможность отгородиться от реальных проблем. Я давно смирилась с тем, что ВУЗы все активнее превращаются в заповедники дуфевных отклонений и своеобразные дворы чудес. Но мстить из-за того, что отказала девуфка! Это даже для таких богоугодных заведений, как нафе – слифком. Пьеро нафолся, тоже мне…

Вот это поворот! Миллер продолжала что-то говорить, но меня словно шарахнули из-за угла пыльным мешком. Научные споры, зарубленные статьи, мои двойки и угроза исключения. А этот долговязый неудачник просто-напросто отвергнутый влюбленный… Ох, дедушка Фрейд, скучнее не придумаешь! Так вот какой подарок имела в виду Надежда! Сандалетин предложил Вике в подарок самого себя. А Вика не сочла это чудом. Понятное дело, чудом Сандалетина можно было бы счесть только в ироничном смысле, тут я был согласен с Викторией, но можно же было и предупредить!

Я посмотрел на журналистку, которая стояла рядом с Миллер и ловила каждый звук ее голоса. «Вправду ли Надежда не в себе, или ей наскучила постная жизнь провинциального городишки и она просто развлекается?». Во всяком случае одно здесь было подлинно – любовь ученика к своему учителю. Это было красиво: впервые в отблеске этой любви сумасшествие Надежды выглядело небездарно и даже в своем роде изящно.

Я вновь сосредоточился на разговоре. Капризными алыми губами Миллер произносила текст какой-то средневековой пьесы. Кровь за кровь, честь за честь. Удивительно, но ее дефект речи сам собой перестал замечаться. Я впервые увидел ее вблизи: она оказалась далеко не такой красавицей, какой описывала ее молва. Черты лица были правильными, но слишком резкими, яркими, если мысленно приложить к голове шлем-викинг, тот что с двумя рогами по бокам, а в руки дать меч, то получалась вылитая средневековая воительница. Губы у Миллер были полные с капризным преувеличенным изгибом, что говорило не столько о генетике, сколько о строении лицевых мышц и своевольном характере обладательницы. Она обращала на себя внимание. Лицо, фигура, стать, даже ее фамилия. Специалист по русской литературе с английской фамилией. По-русски она была бы Мельниковой. Говорят, иметь в Англии или Германии фамилию Миллер – это все равно, что не иметь никакой, но здесь в России – это не лучшее средство маскировки. Ада Львовна Миллер. И поневоле спросишь: «кто это»?

По-настоящему прекрасны у этой женщины были волосы: темные, почти черные, гладкие, до плеч, прямыми линиями обрамляющие лицо. Судя по состоянию кожи шеи и вокруг глаз ей было сорок три или даже сорок пять. Хотя если не приглядываться, то легко можно дать меньше. Больше всего удивляли ее глаза. Это были глаза-сканер, глаза-фото, наверное, в нужных случаях – глаза-ружье. Небольшие, но невозможного бирюзового цвета.

Вика представила меня. Ада Львовна изобразила, что только сейчас заметила присутствие человека в полуметре напротив. Глаз-фото моментально сделал кадр:

– Потрясающе похожи, – кивнула она в мою сторону и бросила, уходя. – Я подумаю, что можно сделать.

Когда, в сопровождении Надежды, Миллер удалилась на достаточное расстояние, Виктория потрясла перед моим носом бумагами, полученными от Лилечки.

– Знаешь что это?! – воскликнула она в полном отчаянии. Само собой я не знал и мог только догадываться, что это бумаги на мое отчисление, но оказалось я ошибся.

– Это отрицательная рецензия на мою методику! Отрицательная! Представляешь?!

Вика выругалась и попыталась вытащить сигарету, но вовремя спохватилась.

– Да, теперь же еще и закон! – прорычала она, яростно размалывая сигарету в труху. Видимо, эта процедура ее немного успокоила, во всяком случае продолжала она уже почти спокойно:

– Я отдала методику на кафедру с просьбой о рецензии у профессора Морозовой. Ты знаешь профессора Морозову?

Конечно, я знал профессора Морозову – легенду филфака, научная работа которой, фактически обеспечивала рейтинг всей кафедры, а, возможно, и факультета по международным индексам цитирования.

– А этот говнопес, этот гнидокот, – продолжала Вика. – Сандалетин же морозовский ученик… В итоге, он как-то там подлизался, подмазался, рецензию написал сам, а ей принес на подпись.

Все было ясно, я только уточнил, подписала ли Морозова отрицательную рецензию.

– Собиралась, но что-то у нее там где-то екнуло, она прочитала оба текста и вернула без подписи.

– И что теперь?

– Что? – передразнила меня Вика, уничтожая вторую сигарету тем же способом, что и предыдущую. – Пришлось подписать бумагу, что забрала рецензируемую методику. Теперь другого рецензента искать!

– А про мое отчисление, правда?

– Правда! – резанула она и на всех парах понеслась прочь.

– Почему ты не сказала, что Сандалетин был в тебя влюблен? – поинтересовался я, догнав тетку на полпути к автомобильной стоянке.

– О-о-о, – Виктория закатила глаза. – Я ж тебе говорю, поменьше слушай Миллер. У нее всегда кто-то в кого-то влюблен.

Я окончательно запутался:

– Так был влюблен или не был?

– Я откуда знаю? – Вика пожала плечами.

– Так он ничего в этом роде не говорил?

– Вот говорить прямо, он точно не говорил. А во всем остальном я плохо разбираюсь, ты меня знаешь.

Это был достойный ответ. Вернее, это был ответ, достойный Виктории.

– Ну а про месть – это Миллер серьезно? – спросил я, все еще находясь под сильным впечатлением от этой действительно потрясающей женщины. Я видел ее всего несколько минут и совершенно не мог понять, чем именно она так поразила меня.

– Про месть – вполне серьезно. Но тут я с ней скорее согласна, – успокаиваясь проговорила Виктория. – Только пока не приложу ума, как!

– Так все-таки Миллер на твоей стороне? – сделал я еще одну попытку.

– Не советую так думать, – усмехнулась Вика.

Глава 12

Мрачные перспективы

«Благородный поступок и вежливость –

порой и есть месть интеллигентного человека»

«Солдат шел в самоход, прикрываясь лунным светом, окутанный флером грез и мечтаний. Путь его лежал в местный рекреационный центр, состоявший из трех пивных, расположившихся полукругом в прямой видимости от проходной части…», прочитал я и зажмурился. Отложил компьютер: неприятным было даже шуточное напоминание об армии, которую я миновал благодаря поступлению в университет, но теперь из-за Сандалетина армия вновь стала обретать четкие очертания в ближайшей перспективе. Кто бы мог поверить – меня отчисляют! И тут уже не перепутаешь «благодаря» и «из-за» как делают это школьники на ЕГЭ. Именно из-за Сандалетина, а не благодаря ему, так как благодарить этого козла мне было не за что.

Сегодня мы с Викторией остались дома, чтобы поработать вдали от процессуальной суеты. Тетка с утра завалилась на диван и в тоске перелистывала свою многострадальную методику, стараясь утешиться перепиской с каким-то профессором из МГУ, который заверял ее, что совершенно согласен с ней в плане трактовки оскорбительного речевого поведения. Кажется, ей стало немного легче и вчерашнее потрясение начало понемногу забываться. Во всяком случае она перестала причитать что-то вроде «как же можно так с живым человеком?», «как так можно с работающей методикой?» и переписывалась с профессором уже молча, почти по-деловому.

Я снова не пошел в университет, но сосредоточиться на переписке Светланы и Валерия Романихиных сегодня не получалось. Конфликт с Сандалетиным не шел из головы. Я не понимал, как бороться. Ну, допустим, у меня были пропуски. Но явно не столько, сколько нарисовал мне мой преподаватель. Вопрос в другом: как доказать? Ведь ему в университете верили на слово, а мне – нет. Вика обещала кому-то позвонить в главном здании, но то ли передумала, то ли контакт перестал работать. В общем, она позвонила, но бестолку. Сандалетин же продолжал делать гадкие намеки на перспективы моей скорой военной карьеры.