Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира
Он, Алексей Александрович Плетнев, отлично знает, чем такие взбрыкивания обыкновенно заканчиваются.
Он позволил себе одну романтическую историю, совсем недавно начавшуюся и известно чем закончившуюся. Все остальные его истории были какими угодно, только не романтическими, зато совершенно безопасными. Один раз он позволил себе расслабиться и с ходу угодил в ловушку.
Он сделал карьеру, отлично умел думать и извлекать уроки из всех событий, которые преподносила ему жизнь.
Вывод: любая идиллия вранье, любая кротость и нежность на поверку алчность и подлость. Любые «отношения» имеют смысл, пока приносят пользу одной или другой стороне. Под словом «польза» понимать можно все, что угодно.
Как только перестают приносить пользу, от них необходимо избавляться.
Никакой пользы. Никакого золота и никаких изумрудов. Я взрослый человек и уж с собой совершенно точно справлюсь.
Я побуду здесь еще некоторое время, подумаю и посижу на террасе. Покатаюсь на велосипеде. Искупаюсь в реке. Что там еще имеется из деревенских удовольствий?..
А потом вернусь.
Если придумаю, куда возвращаться.
Нэлли Лордкипанидзе с ее грузинской мамой и московским мужем тут ни при чем. Нам не по пути.
Алексей Александрович обещал ей зайти, когда соберется к Любе, но не собрался и не зашел. Если они завтра увидятся в деревне, он поздоровается. Если она о чем-нибудь спросит, он ответит. Если она что-то скажет, он выслушает.
Вот и все.
Или все же лучше на озеро Комо? Бежать и отсюда? Где более безопасно, там или здесь?
Он подумал и решил, что здесь. Элли не похожа на женщину, которая станет его донимать, а в себе он совершенно уверен.
Под вечер – на всякий случай, если она сама явится, чтобы тащить его к Любе, – он выкатил велосипед и поездил немного, просто так. Потом по шоссе доехал до соседней деревни, – кажется, Дорино, да? – где все еще был открыт сельмаг.
В дощатом домике с сенями с провалившимся сгнившим полом, выкрашенным синей краской, продавали сахар мешками, консервы, водку, лопаты, грабли и косы, обернутые коричневой промасленной бумагой. Над одной из полок висел плакатик «Соленья разные, яйца куриные».
Плетнев походил вокруг кос, изучил плакатик и купил новый замок с ключом и цепью, вернулся в Остров, приладил замок на ворота – выглядел он солидно и красиво, – а старый вернул Виталию, который на этот раз не копался в расхристанной «Волге», а лежал в гамаке, натянутом между старыми яблонями, и пил пиво.
– Хочешь? – спросил он и кивнул на вторую бутылку, выглядывавшую запотевшим горлышком из ведра с холодной водой, и Плетнев понял, что предлагает он «просто так» и от души надеется, что сосед откажется.
Алексей Александрович отказался и спросил, не в курсе ли Виталий, как давно были знакомы Прохор Петрович и его тесть и почему так вышло, что егерь присматривал за домом Прохора?
Виталий посмотрел на Плетнева как-то странно и почесал буйные кудри бутылкой, которую держал в руке.
– Вот ты спросил… Нет, я-то знаю только, что Петрович очень не любил хозяйство всякое и прочие дела. Ему нравилось траву косить, это у него хорошо получалось, да и то после того, как ему Степаныч косилку наладил. Вытащить, затащить, керосин залить – это все Степаныч делал, а Прохор только туда-сюда ее катал. – Тут Виталий вдруг засмеялся. – А еще с сигарой, представляешь?!
– Кто с сигарой?
– Прохор! Он все время сигары курил. Вот он шляпу надвинет, сигару в рот и косилку катает! Картина!
Плетнев подумал, что картина какая-то странная получается. Выходит, Прохор Петрович был как бы барин, что ли, а Николай Степанович у него в услужении, так?..
Или не так?
– А зимой снег бросал, дорожки чистил, это дело он тоже любил. Возьмет лопату и бросает! Набросает сугробище у калитки, не войти, не выйти, ну, Степаныч потом в другую сторону перебросает, вот и все дела.
– А кем он был, ты не знаешь? Прохор Петрович?
– В каком смысле? Пенсионером он был, кем же еще?
– Он же не родился пенсионером! – Плетнев сел на траву, запрокинул голову и стал смотреть на небо – просто чтобы не смотреть на свои ворота на той стороне улице и не гадать, придет Элли или не придет. – Наверняка у него была какая-то работа.
– Наверняка… была, – согласился Виталий и еще отхлебнул из бутылки, – только я ведать не ведаю какая! Вроде они давно знались с тестем, и Прохор Лену очень любил, которая жена-то моя, покойница. Все покойники, е-мое…
– А бумаг, фотографий никаких не осталось?
Тут зять вдруг рассердился.
– Да какие бумаги у дедов деревенских, а? И тебе зачем? Развлечений себе ищешь?! Тут дела серьезные, человека убили, а тебе развлечения!..
Плетнев помолчал. Он не искал развлечений. Он искал смысл жизни, только и всего. И еще думал, придет Элли за ним или все-таки не придет.
– Надо в доме посмотреть, – рассеянно сказал он. – Может, у Прохора Петровича что-то есть.
– Да чего у него есть-то?! Он три года как помер!
– Может, сигары остались, – пошутил Алексей Александрович. – Я люблю хорошие сигары.
– Вонючку эту? – не поверил Виталий. – Как ее курят-то, ты мне хоть расскажи? От нее дым, как от паровоза или, вон, от костра!
– В дыме, Виталя, – сказал Плетнев назидательно, – самый смак.
– Во-во, и Прохор то же говорил. А это не дым, а ядовитые испарения какие-то!..
Элли не появлялась и, наверное, не появится. С чего он, Плетнев, взял, что она побежит за ним, если он не придет?.. Глупость какая.
Он сел на велосипед, поехал в сторону реки и был остановлен Витюшкой, который тащил моток медной проволоки.
Плетневу вдруг стало стыдно, что он просто так раскатывает, а вот человек полезным делом занят.
– Ты чего? – спросил Витюшка у Плетнева. – Купаться, на манер нашего Артемки? Увидишь их там, скажи, чтоб живо домой гнали, скажи, деда велел! Помогать-то кто будет?..
– Я могу помочь, – предложил Плетнев просто так, как зять Виталий предлагал ему пиво, изо всех сил надеясь, что Витюшка откажется. И покраснел от такого своего лицемерия – холеный жеребец Алмаз!..
Витюшка ничего не заметил.
– Завтра приходи, – распорядился он, – сейчас уж никакой работы не будет, вечер вон уже! Валюшка ужинать сейчас соберет. Будешь ужинать-то? Я ей тогда скажу.
– А кем был Прохор Петрович, ты не знаешь?
– Это что значит – кем? Он не местный, точно знаю, с Москвы он.
– Работал кем?
– Да военный он какой-то был, по-моему, – подумав, сообщил Витюшка. – Вроде бы даже в чинах. А тебе зачем?
Плетнев сказал, что просто так интересуется.
– Это у Женькиного отца дядь Паши надо спросить. Он Прохору дом когда-то клал! Дядь Паша у нас на все руки мастер! И в огороде, и везде, чего ни возьмет, все сделает, как будто само делается, зашибает только больно сильно. Вон ихний дом на той стороне, надо тебе, так ты зайди!
Плетнев, разумеется, не собирался никуда заходить, но сказал, что зайдет.
– Стой, не ходи! – закричал ему вслед Витюшка, когда он уж отъехал. – Я ведь забыл, их нету никого. Дядь Паша с теть Нюрой в Павельцево к бабке своей укатили еще третьего дня! Женька тоже куда-то с утра наладилась, на остановке ее видел, а Иришка-то на ветеринарной станции на буднях! У них бабка старая совсем, помогать ей надо, вот они и укатили! Приедут, тогда зайдешь!
– Ладно! – крикнул в ответ Плетнев.
– Ужинать приезжай!
– Спасибо!
– Да чего там спасибо! Приезжай, говорю!.. Артемку увидишь, домой гони!
…Хорошо в деревне летом!
На пляж Плетнев не поехал, рассудив, что Артемка его все равно не послушается, но велика вероятность встретить там Нателлу Георгиевну или ее дочь, а встречаться с ними ему не хотелось.
Нет, не так.
Ему нельзя с ними встречаться.
Он снова поехал по шоссе до деревни Дорино, миновал сельпо, на этот раз уже закрытое на поперечную перекладину с висячим замком, свернул направо и покатил мимо разнокалиберных домов. Дворцы с садами и клумбами перемежались с деревенскими трехоконными избами под шиферными крышами, и дворцы и избы показались ему веселыми, ухоженными. Во всех палисадниках буйствовали цветы, они пахли по-вечернему сладко. Дорога петляла, дома и дворцы отступали все дальше, и теперь он ехал по лесу, где вечерело уже вовсю.
Странное дело, но асфальт все не заканчивался. Катить было приятно и очень легко, и ветер обдувал его, как в детстве, когда он летел на велосипеде с горки, и ему так нравился ветер! Он нравился ему даже больше, чем брызги из луж. Не было ни одной лужи, которую бы он объехал, – обязательно нужно было промчаться через самую середину, подняв как можно больше брызг. Вот это счастье, вот это жизнь, вот это свобода – брызги из лужи!
Тут на Алексея Александровича напали слепни, которым было наплевать на жизнь и свободу, а отгонять их не получалось. Как только он отпускал одну руку, велосипед начинал вилять из стороны в сторону и намеревался его сбросить. Слепни кусались сквозь джинсы и футболку, велосипед вырывался, в общем, никакого удовольствия не стало, и с риском для жизни Плетнев кое-как развернулся на пустой дороге и поехал обратно.
