Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья

Мы говорили уже не только об убийстве. Мы говорили обо всем. О том, например, почему Геда не хочет работать в «Подружке». И о ее литературных амбициях. Она писала вполне приличные рассказы, и некоторые из них были опубликованы. Собиралась писать роман о проблемах молодежи. Материала благодаря «подружкам» было предостаточно. Так она, во всяком случае, уверяла.

У каждого должна быть цель в жизни… Вера в себя… Деньги, в конце концов… У меня все как-то перемешалось в голове. Я был злой. И грустный. И пьяный.

Улицу заливало полуденное солнце, было холодно, и я сначала съел обжигающий суп, а потом взял гуляш и пиво. Между прочим, это выгодно – питаться в кафе, а не дома. Хотя бы ради алиби, подумал я с усмешкой.

Из кафе я вернулся в начале первого, закурил свою первую на сегодня сигарету и сварил кофе. На столе все еще стояла не вымытая со вчерашнего дня чашка – так я торопился к Геде. Я включил магнитофон, на столе передо мной лежал чистый лист бумаги, и я слушал музыку, на которую должен был написать тексты. Меня ни с того ни с сего обуяло желание взяться за работу. Дело пошло. Меньше чем через час первый текст уже был готов, причем самый важный для меня текст, тот, который по рекомендации Вашека Крапивы заказала мне одна начинающая группа. И тут же я занялся вторым текстом. Группа хотела тексты под чужую музыку. Это были баллады Леонарда Коэна и Булата Окуджавы.

«Хорошие произведения искусства всегда страшно похожи друг на друга, но при этом каждое выглядит по-особому». Кто и когда это сказал? Я не мог вспомнить. Был четверг, два часа дня.

Я подумал о Яне, об этой веснушчатой девице, которая будет ждать меня в полшестого перед кинотеатром «Бланик». Пойти туда? Но есть еще Бонди… Прошлое. Зузана. Я взглянул на часы. В который уже раз сегодня с момента моего неприятного пробуждения… В это время Бонди наверняка в «Ротонде».

29

– Продолжай, Честмир, – Бонди неторопливо попыхивал сигарой. – Тебя интересно слушать.

– Бонди, – слова давались мне с трудом, – Бонди, будем откровенны.

– Придет время – будем, – иронически произнес Гуго, – а ты пока давай дальше.

– Тебе этого мало?

– Мало, – сказал Бонди, – расскажи мне, пожалуйста, все, что пришло тебе в голову. С самого начала. И на этот раз, – Бонди, подтрунивая, поднял руку с сигарой, – все по порядку!

И я рассказал Бонди историю о компании ребят из маленького, полудеревенского городка, который назывался Врбов, и о девушке. Девушка эта, может быть, не во всех своих поступках бывала права, но она жила – и умерла. Умерла бессмысленно. По-другому не умирают в этом возрасте, когда человек многое еще может сделать.

– Труднее всего оказалось отыскать мотив, – сказал я, с высоты своих двух метров пристально глядя в глаза толстому менеджеру. – Но потом я его нашел.

И я отвел глаза, мне не хотелось больше рассказывать – ведь я не видел своими глазами продолжения, только догадывался, как все произошло, и мне было плохо от этих догадок.

Но Бонди ждал, и я заговорил снова:

– Бывает, что несколько ручьев образуют реку. Прямо на глазах у человека они, извиваясь, сливаются в единый поток, а его-то человек и не замечает.

– Поэт, прирожденный поэт! – не удержался Бонди от комментария, заерзав в кресле.

– Какой там поэт, – сказал я, – у всех остальных были только мотивчики, зато у тебя – мотив. Заграничный контракт. Зузанка, – я вел с ним честную игру, – а мне известно об этом от Геды, должна была подписать на полгода контракт – без ансамбля.

– В Амстердам, – уточнил Бонди.

– Да, – сказал я. – И она это сделала. Может, ей и самой это вначале понравилось. Она посмотрит мир – ведь амстердамский договор позволял ездить с концертами по всему Бенилюксу, да еще в Западную Германию и Англию. Прямо-таки единственный в своем роде шанс. Так это Зузанке наверняка кто-то изобразил. А иначе она могла задуматься и понять, что тем самым, по сути дела, уничтожает свою собственную, то есть Добешеву, группу, что ставит на карту больше, чем у нее есть. Этот кто-то Должен был убедить ее, что игра стоит свеч. Причем этот кто-то действовал так потому, что Зузанин контракт сулил ему выгоды, а рисковать бы ему не пришлось ничем. Рисковала бы только певица. Но она все поняла. Не так она была глупа. Решила, что аннулирует свою подпись на контракте. И конечно, должна была сказать об этом тому человеку, который втянул ее в это дело. Должна, потому что это была наивная, порядочная девушка – и она сказала. В Либерце. Поэтому Богоуш Колда и не смог попасть к ней в воскресенье вечером. У Зузанки и впрямь была важная встреча. А Милонь Пилат незадолго перед тем слышал от нее, что ей кто-то угрожает. Но все произошло не так, как он замышлял. Зузана в понедельник все-таки отказалась от контракта. Этот человек постарался еще раз переубедить ее – скорее всего, во вторник. Может быть, она пообещала ему подумать. Может быть, он дал ей какое-то время. До субботы. А потом оказался наедине с ней в ее квартире. Он кричал и угрожал. Все было напрасно. Пришел Колда, и этот человек, когда Богоуш отправился забрать из его машины ноты, которые там забыла Зузана, сказал ей, что сейчас уйдет, но потом опять вернется. Это не меня, а его боялась Зузана, да только Колда не понял. Между словами о том, что Зузана боится, и о том, что должен прийти я, была пауза. Это были две фразы. Объединив их, Колда сбил на время со следа милицию. Колда ушел меньше чем через час после этого человека, потому что у него была назначена встреча с Пилатом. И до самой смерти себе этого не простит.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Бонди.

– Не преувеличиваю. Этот человек вернулся. Тот, которого так боялась Зузана. И убил ее в приступе ярости. И это был ты!

Бонди показал на телефон на своем столе:

– Ты настолько во всем уверен, что можешь позвонить?

– Кому?

– Капитану.

– Да, – сказал я, – могу позвонить, Бонди.

– Так за чем же дело стало? – придвинул ко мне Гуго телефон, и я, когда он наклонился над столом, заметил, как погрустнели его глаза.

– Жду, – сказал я, – жду, что скажешь ты. Бонди отодвинул телефон и стряхнул пепел.

– И правильно делаешь. Интересная история. Ты ведь хотел откровенности. Так вот, кое-что ты угадал. В тот воскресный вечер я в самом деле был в номере у Зузаны в Либерце и разговаривал с ней о контракте, – улыбнулся грустными глазами Бонди. – Но не только о контракте… Ну а о том, что со слов Пилата рассказывала Геда, я не знал. Что же, Честмир, будем откровенны.

– А это еще имеет смысл? Почему я теперь должен верить тебе? – поднялся я.

– Сядь, – сказал Бонди, – хотя, впрочем, я не собираюсь переубеждать тебя. Просто ты хотел слышать правду.

Я снова сел.

– Спасибо, – с иронией сказал Бонди. – Этот заграничный контракт, естественно, заключал я. Ради Зузаны. Чтобы ей помочь. Но только я думал, что это и впрямь будут концерты, выступления… а не пение в баре! А именно так все и обернулось. Это я и объяснял Зузане в Либерце в тот вечер. И она пообещала, что послушается меня и аннулирует свою подпись. Так она в понедельник и поступила.

– Менеджер-филантроп, – усмехнулся я, – а как же твои деньги?

Бонди сделал обиженное лицо:

– Деньги сюда, пожалуйста, не впутывай. Но могу тебя заверить, что Зузана вовсе не хотела отказываться от контракта, хотя я и сказал ей, какая гадость ее ждет.

– И я должен тебе верить?

– Да, – сказал Бонди, – я откровенен. Добрый дядюшка Бонди повел себя как филантроп.

30

Перед кинотеатром никого не было. А я вышел из трамвая около статуи святого Вацлава в двадцать семь минут шестого. Я разозлился. Скорее всего, потому, что обманул самого себя. Закурив, я стал рассматривать кинорекламу. Что хоть идет? Оказалось, французский фильм, экранизация какого-то детектива с парадоксальным названием «Без мотива». Могу ли я верить Бонди? Может, нужно было позвонить капитану Грешному и все ему рассказать? Не лгал ли мне Бонди, был ли он действительно откровенен?

Без двадцати шесть я докурил сигарету. Ждать дольше явно не имело смысла. Все билеты проданы, около касс толпилось еще немало желающих. Может, Яна пошутила. Может, вчера у нее никаких билетов еще не было и она сказала мне о кино просто так. Только потому, что я собирался сбежать из кондитерской.

– Какой ты милый!

Я обернулся. Она вовсе не выглядела запыхавшейся. На ней была короткая белая шубка.

– Ты не слишком рано? – раздраженно спросил я и показал ей на часы. Она вытащила из сумки билеты. Мы молча прошли через вестибюль. Места наши были на балконе, да еще и в Последнем ряду. Двое влюбленных, усмехнулся я. Навязанные этой веснушчатой девушкой правила игры просто приводили меня в отчаяние.

Когда мы проходили мимо буфета, я не удержался:

– Тебе мороженого или леденцов?

Она молча взглянула на меня, и я осекся: у нее в глазах стояли слезы.