Оксана Обухова - Садовник для дьявола
– Наверное, пеньюар и сорочка? Такие же «ангельские», как у Симы.
– Что вы! – отмахнулась убийца. – Совсем не так. – Посмотрела на бабу Надю, и улыбка слетела с раскрасневшегося лица, как разношенная туфля с ноги.
Никто, пожалуй, ничего не понял. Две женщины – молодая и старая – смотрели друг другу в глаза и ничего не говорили: взгляд бабы Нади не отпускал, не давал ускользнуть в спасительные оправдания. Приковывал цепью к сказанному, давил, сбивал дыхание убийцы.
– Значит, видела ты, Лена, той ночью Серафиму, – утвердительно и тихо проговорила Надежда Прохоровна. – Запомнила «ангельский» – то наряд.
Елена облизала губы, попробовала улыбнуться:
– О чем вы?
– О той ночи. Когда ты мужа в сад выманила и зарезала.
Лена громко захлопнула альбом:
– Не говорите ерунды!
Надежда Прохоровна, не обращая внимания на гневную реплику, продолжила прерванную речь:
– Ты, Лена, что, за Симой давно следила? Или случайно магазинные коробки с «ангельскими» тряпочками в ее комнате приметила? А?
– Господи. да о чем вы?!
– Да все о том же, – нахмурилась пожилая сыщица.
– Елена! – выкрикнула свекровь.
И это восклицание, не вопрошающее, ОБЛИЧИТЕЛЬНОЕ, вся эта неожиданная сцена заставили убийцу откинуться на спинку дивана и упереть взгляд в белый потолок.
Часть вторая
Свисающие с медных прутьев хрустальные подвески слепили глаза. Сведенные губы немели в презрительной усмешке.
Господи! Как же она их всех ненавидела!
Сидят, манерничают, охают — лицо сохраняют…
Дьявол побери эти семейные ценности, приличия и чинности!
Она ненавидит их всех вместе и по отдельности. Таков ее удел. Давно замечено – все повторяется: никто и никогда не сходит со своего круга, не соскальзывает с вертикали и горизонтали, жизнь циклична и расписывает узаконенные кармой витки и петли. В том же порядке, с той же скоростью. На экзаменах всегда везет с билетами одним и тем же, трамвайные кондукторы проходят мимо одних и тех же безбилетников, зато обязательно хватают тех, кто в кои веки по рассеянности забыл пробить талон. Самые незаурядные девушки почему-то с безжалостной регулярностью теряют кавалеров. Одни и те же болезни хватают одних и тех же людей, один и тот же врач постоянно ставит один и тот же неверный диагноз. Всё циклы и повторы.
Ее повторяющимся циклом была ненависть. Причем чем выше был изначальный градус любви, чем на более жарком градусе начинались отношения, тем больше, несясь по расписанному кармой кругу, любовь остывала до полного, убийственного оледенения.
Иногда хотелось, чтобы лед оборачивался равнодушием.
Но нет. Не ее удел. Чем жарче было обожание, тем злее, яростнее становился холод.
Нет, безусловно, она смогла бы полюбить свекровь! Вначале так и было! Она по-честному хотела!
Если бы в день свадьбы с Геной не услышала, как Вера Анатольевна представляет ее знакомым: «Леночка, конечно, девушка из очень простой семьи. Но.»
Все, что прозвучало после «но», было уже не важно. «Но» тут же встало стеной и привязалось к «конечно». «Конечно» – тоже круг: двух мнений быть не может, естественно и обязательно, все явно и не о чем тут говорить. Это «но» постепенно, день за днем, из кинжальной боли превратилось в жернов. В могучую цепь, привязывающую к кругу. Оно торчало из души крысиным хвостом и мешало жить.
Да что они понимают в семейных ценностях?! Они – рожденные с серебряными ложками во рту! Они – легко порхающие по газетным именам и телевизионным лицам! Они – приблизившие, но не давшие почувствовать родства.
Нет ничего ужасней подчеркнутого равноправия. Самолюбия, ущемленного, как крысиный хвост в мышеловке, – не вырваться, и сыр уже отравлен.
Господи. как же она их всех ненавидела.
Не меньше чем панельную хрущевку с загаженным алкашами и кошками подъездом, с подвалом, вечно затопленным какой-то дрянью. Казалось, все силы юности ушли на то, чтобы избавиться от этого запаха бетонной бедности, не стать такой же серой, унылой, пришибленной. как мама.
Маму она вначале любила. Потом жалела. Потом научилась безмолвно презирать.
Нельзя уважать женщину, шлепающую разношенными, засаленными тапочками по щелястым, давно не крашенным полам квартиры, в застиранном халате, на котором обязательно не хватает пуговицы почему-то на пузе, а под мышкой зияет прореха. Из-под халата свисает ситцевая ночнушка – выходной день. Или, как сейчас принято говорить, уик-энд. Начинающийся в пятницу с бутылки водки, распитой на кухне после работы, и горделивым заявлением отца: «Может рабочий человек расслабиться в конце недели?!»
Каждую неделю круг заканчивался двухдневным, субботне-воскресным питьем пива перед телевизором, над разложенной газеткой с рыбной чешуей.
Каждый выходной день двухкомнатная хрущевка воняла пивом и воблой. Каждое воскресенье отец учил «жизни» маленькую дочь: рабочий человек имеет право расслабиться. Курица не птица, баба не человек.
Хотелось вырваться из этого заколдованного круга уик-эндов. Не видеть отечные рожи, не слышать сальных анекдотов. Отец любил отпустить скабрезную шуточку, любил ткнуть измазанным в рыбе пальцем в мамин бок.
Тошнило. От всего этого. Мать выглядела так несексуально, что оставалось удивляться, как у отца хватало воображения на сальности. В его скабрезностях проглядывало нечто сродни зловредной зависти язвенника к нормальному аппетиту, так насмехается ущербный над здоровым.
И некого винить. Женщина в заношенном драном халате не может вызывать сексуальный аппетит. Мужчина, провонявший потом и похмельем, не заставит жену ходить гоголем.
«У меня все будет не так, – стиснув зубы, зомбировала себя Елена. – Я вырвусь, я смогу!»
И в двадцать лет она влюбилась в хирурга из своей больницы только потому, что тот был полной противоположностью отцу: худ и лыс, неизбывно печален. На улице такого мужика не замечают, проходят мимо.
Но не в больнице, где все поделено на касты, где каждая сестра мечтает о враче. Пусть даже о женатом и много-много-многодетном.
Ее хирург тут не был исключением. И она не стала, поскольку – круг и касты.
Почти десять лет она кружила по этой спирали, однажды попыталась выскользнуть, нашла Сережу.
Полгода они ходили в кино и на дискотеки, целовались в подъездах и валялись на гостеприимных диванах друзей.
В один из уик-эндов отец сказал – пора знакомить.
В субботу над разложенной газеткой сидели уже двое мужчин – Сережа с папой нашли общий язык.
Кошмар, кошмар. Тут, кстати, снова объявился врач, позвал работать вместе в новую частную клинику.
Все снова понеслось по старому проверенному кругу. Случки на жесткой больничной кушетке, «ах, Леночка, ну почему я не свободен?!», и возвращение домой через пропахший кошками подъезд.
До того дня, как в палату номер двадцать не привезли едва живую после инфаркта женщину. Веру Анатольевну Кузнецову.
Первое утро у окна дома в знаменитом дачном поселке она не забудет никогда. Начиналась осень. Сад пах прелой листвой, яблоками и астрами. Холодные утренние туманы покрывали испариной большое окно гостевой спальни на втором этаже, пожухлую листву с нереально загранично-яркого газона собирал граблями пожилой садовник.
Под только что выстроенным стеклянным колпаком в бассейне плавала красивая молодая женщина в голубой купальной шапочке на платиновых волосах. Она только что отправила на машине в школу двоих детей и теперь расслаблялась.
Картинки из кино. Шикарные машины в гаражах, прислуга на кухне, гувернантки у детей, собака ест паштет из гусиной печени.
Каждое следующее утро пахло хорошим кофе, свежим дыханием сада, по дому витал неуловимо дорогой аромат паркетного воска и свежего крахмала простыней.
Постельное белье никогда не сдавали в прачечную. Женщины, живущие в этих домах, просилиприслугу проветривать простыни и наволочки на воздухе в любую погоду. Они были чинны и брезгливы, как кошки Букингемского дворца. «Где ты была сегодня, киска? – У королевы у английской. – Что ты видала при дворе? – Видала мышку на ковре.»
По шелковым коврам загородного дома бродила коротколапая болонка в белейшей кучерявой шерстке. Собачка терпеть не могла невестку Веры Анатольевны – Катарину. Зато легко привыкла к Лене. Хозяйка удерживала собачонку на диете, Елена тайком подпихивала сладкие куски, дружба, завязанная на гастрономических пристрастиях, довольно близорука.
Подобный метод работает и с детьми.
Дети – от младшего Димы тогда еще скрывали гибель мамы в автокатастрофе – частенько приходили проведать бабушку, Елена научилась печь домашнее печенье, научилась готовить затейливое фруктовое желе.
