Валерий Меньшиков - Цветы на асфальте
Алексей видел, что Пашка явно смешался. Об отпечатках пальцев он не подумал. Вернее, был сначала в перчатках (так велел Леха), но в тот момент, когда около машины появился милиционер, он их сбросил, а потом в стремительной круговерти событий просто забыл о них.
Рассчитал Алексей точно, сейчас Пашке не до анализа сказанного об отпечатках пальцев — есть ли они на самом деле, о другом дума: признаться ли в угоне автомашины. А если так, то как отмежеваться от последующих преступлений, И связывают ли с ними работники уголовного розыска совершенный им угон?
Понимал Коротков: опомнится Пашка — перейдет в глухую защиту.
— Вдвоем угоняли или один?
— Вдвоем. Нет, один. Какой может быть второй. Я просто хотел доехать до одной девчонки. Покатать просила. Наврал я ей, что на машине работаю.
И это было уже признание, вернее, его начало. Оба поняли это, и теперь не было дороги в сторону от избранной линии.
— Порисоваться хотел?
— Так ведь девчонка. Не подумал, конечно. От города отъехал, здесь-то везде «гаишники», а потом испугался и бросил на обочине, а в речку... нет, такого не было. Может, ее кто другой потом взял? Проверьте, там еще отпечатки должны быть, а про речку не знаю, не был на речке.
— Правильно. Есть еще на баранке пальчики. Водителя этой автомашины, только он их там до тебя оставил. Это так же верно, как и то, что мы с тобой здесь находимся. А только, Павел, почему ты так про речку распинаешься. Я вроде об этом не говорил, и в газетах про это информации не было. Неувязочка...
Понял Огонь: сам себя с потрохами выдал. Совсем захмелел от выкуренной сигареты, от слов своих, что малую вину подтвердили. Лишь бы того, страшного, не касаться. Не ожидая новых вопросов, заговорил торопливо:
— Да, признаю, я действительно угнал эту машину с целью прокатиться, а потом испугался, за городом свернул к речке и спустил под обрыв. Все это признаю.
— Давай уточним некоторые детали. Да ты закуривай, не стесняйся. Значит, было это во вторник?
— Вроде так.
— Вечером (Алексей будто и не расслышал слово «вроде») ты подбором ключа открыл замок на дверях гаража санэпидстанции по улице Достоевского, завел автомашину и поехал за город. Там добрался до речки и спустил «уазик» под обрыв.
— Так все и было, — подтвердил Пашка.
— А место это на реке указать сможешь?
— Куда денусь.
Коротков поднялся, направился к двери. Пашка неотступно следил за ним, искал затаенный смысл в каждом его движении. Конвойный стоял за дверью.
— Товарищ сержант, пригласите сюда следователя Фирсову, она в двенадцатом кабинете.
Через несколько минут оживленно вошла Александра Степановна. В глазах ее уловил немой вопрос. Алексей указал рукой ка свое место.
— Александра Степановна, Павел Горючкин признался, что угнал автомашину, принадлежащую санэпидстанции. Сейчас он все подробно расскажет, а вы в протоколе запишите слово «чистосердечно». Ему лишний год отбывать нет нужды. Так ведь, Павел?
Что-то наподобие улыбки появилось у того на лице.
— Ну, а нанесенный ущерб — как определит суд — он обязуется уплатить.
Алексей вышел из кабинета и по скрипучему деревянному полу направился в конец коридора. Хотелось немного побыть одному, осмыслить признание Пашки.
Да, руки потирать пока рано. Выигран первый и самый легкий раунд. Сейчас Горючкин молит всех богов, чтобы его судили за угон автомашины. Что ему грозит? Максимум — три года плюс денежный начет. Что ж, Огонь, если ты с такой легкостью решил обвести нас вокруг пальца, плохи твои дела. Сейчас главное — зафиксировать в протоколе первые признания. Крепко, очень крепко зацепиться в этом деле, и успех придет...
Через полтора часа позвонила довольная Фирсова:
— Угон Пашкой автомашины — неопровержимый факт. Такие мелочи может знать только конкретный участник преступления. Дальше, без согласования с тобой, я допрос вести не стала. С выездом в гараж и на речку, я думаю, повременим. Пока это терпит.
— Спасибо, Александра Степановна. Вы пока отдохните в дежурной комнате, а я еще поговорю с Пашкой...
Снова сидели друг против друга, слоилась между ними синяя табачная дымка. Алексей с видимым аппетитом тянул сигарету, о своем думал. Про Леху бы, про Креста осторожней. Чтоб не вспугнуть разом. А Пашка клюнул, пошел на контакт, увяз коготочком. Только, друг ситцевый, одной такой птахи мало, весь выводок нужен. Уж коли рвать крапиву, так вместе с дерниной.
Алексей чувствовал себя отдохнувшим. Под глазами исчезла темнота — следы усталости. Дальнейший план разговора виделся фотографически четко, каждому вопросу в нем отводилось определенное место, и даже смысл фраз и интонации речи должны иметь значение в этом словесном поединке.
Конечно, по интеллектуальному уровню Пашка стоял намного ниже, но как раз это и могло сыграть отрицательную роль. Замкнется, не вдолбишь в забубенную голову, что ему же на пользу говорить правду. И тут закон, четко очерчивая границы прав и обязанностей подозреваемого, стоит на его стороне. Нет в нем такой строки, что подозреваемый (коим Пашка пока является) обязан давать показания. Как поведет он себя? С машиной сознался — тут понял, открутиться трудно. А дальше? Кто его видел, кто может подтвердить его показания? На мгновение прикрыл Алексей глаза — не угадал бы Горючкин мысли. Какой же следующий ход наметить? Через Остаповича к делу притягивать, сказать, что задержан с деньгами и инструментом и уже сознался в совершенном преступлении? Но если они не знакомы? Крест такие задачки любит. Да и не мог он всего Пашке доверить. Не той крепости вино. И кого ему покажешь, если потребует очной ставки? Труп в морге. Так его Пашке и так опознавать придется. А может, с Хардина начать? Хотя и это пока не подходит. Ждет ретушер-фотограф своей очереди. И к его тайне путь через Пашку пролег. Все-то в нем, в этом вот человечке.
Придавил Алексей окурок в алюминиевом листочке-пепельнице, потянулся глазами к Горючкину.
— Надымился?
Пожал тот плечами.
— Надо мне, Павел, еще кое-что уточнить.
Заметил, как напрягся тот, пролегли на лбу морщины.
— Ты девчонку назвать мне можешь, ради которой на преступление отважился?
— А к чему? Таскать будете по милициям-судам, позорить. А у нас, может, с ней это самое... Нет, не назову, хоть на части режьте.
— Резать тебя никто не собирается. Не хочешь рассказывать, твое дело. Тогда я тебе листок бумаги дам и ручку, а ты мне на этом листике весь маршрут свой опишешь. И даже схемку нарисуй, а в ней крестиками укажи остановки. Где и с какой целью.
— Так я бабе той, следователю, все разрисовал, как было.
— Вот и меня уважь...
Старался Пашка, писал названия улиц, увязал во лжи. Потом пододвинул листок Алексею, ждал, что будет дальше. А он и на бумагу не глянул, будто знал, что там расписано.
— Нечестно так, Павел, я к тебе с полным доверием, а ты...
— А что я? Как было, так и отметил. И следователю так объяснил. А если и напутал, так пьян был.
— И снова врешь, Павел. Не был ты вовсе пьян. А забыл, между прочим, указать одну существенную деталь, столь важную, что не по себе мне что-то: почему стояла угнанная тобой машина поздним вечером на Зеленой улице в Первомайском поселке, то есть в то самое время, когда был совершен взлом сейфа в управлении «Колхозспецстрой». И ты пока в спор со мной не вступай, дыши ровнее. След протектора, комочки грязи, капли масла... Тут науку стороной не объедешь, и с нею в конфликт я вступать не советую. Много, Павел, накопилось к тебе вопросов, столь много, что я остальную работу забросил и с тобой сижу. Так вот, задам я тебе, Павел Горючкин, сразу финальный вопрос, чтобы не кружить вокруг да около, и от которого будем мы с тобой раскручиваться в обратную сторону. И ты пока не пугайся, есть у тебя шансы окончательно не загубить свою жизнь, я в этом просто уверен, если ты сам не подрубишь ее под корень. Так вот этот самый серьезный к тебе вопрос на сегодня. Откуда в злополучной машине кровь убитого участкового инспектора Синцова?
От последних слов побледнел Горючкин, завис над столом, словно хотел по какой-то надобности подняться и не сумел — острая боль внутри помешала. И зачем он в угоне машины сознался? Подумаешь, пальчики! А может, так, на испуг взяли, а он все выложил, как школяр на уроке. Теперь вот про милиционера спрашивают. А что как про землянку узнают?
Минуту длилось молчание и было слышно, как за бесстворчатым окном над узкими ржавыми жалюзями дерутся воробьи.
Медленно наливались неярким морковным цветом Пашкины щеки, розовели уши. Наконец, задышал он спокойней, и лишь в глазах отражалась тоска.
— Уведите в камеру, прикажите...
Перехватило у Пашки горло, не подчинялся ему голос, виски сдавило тяжестью.
— Хорошо. Подарю я тебе одну ночь, но никак не больше, не имею морального на то права. Обратись к своей совести, может, не всю растряс в этом рейсе. Все до грамма вспомни. Про брата своего Леху Креста, что в землянке прятал, про дружков его, которых вез на машине и вместе с которыми убивал участкового Синцова. И про визиты свои к Хардину не забудь.
