Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу
Но больше всего его встревожил последний арест. Он готов был поспорить, что не обошлось без доноса. Арестовали его в Литве, едва сошел с поезда. При нем было два больших чемодана с пластмассовыми туристскими солонками. Очень удобными, очень привлекательными и достаточно дорогими. Когда он с чемоданами вышел из здания вокзала, когда уже пересек площадь и подходил к стоянке такси, его окружили несколько мужчин и любезно попросили сесть в милицейскую машину.
— Что у вас в чемоданах? — спросили в отделении.
— Не знаю, — мрачно ответил Зутис.
— Как же так?
— Я их нашел. В тамбуре.
— Значит, украли?
— Нет, нашел. А что, кто-нибудь заявил, что его обокрали?
Никто ни о чем, конечно, не заявлял. Потом следователь долго исследовал красивый литовский фирменный знак на дне солонки и расспрашивал, для какого магазина этот товар предназначался. Зутис держался молодцом, следователь рассердился и отправил его до суда в тюрьму — за присвоение найденного государственного имущества законом предусмотрено четыре года лишения свободы. Следователь надеялся, что уже на следующем допросе Зутис сознается в недозволенном промысле — за это и наказывают меньше. Но Зутис не признался. На суде его адвокат потребовал опечатать чемоданы и с помощью экспертизы прежде всего доказать, что это государственное имущество. В заключении экспертизы было написано, что солонки эта фирма производит из пластмассы другой марки. Следователь понял, что его очень тонко обвели вокруг пальца: если солонки не государственное имущество, а частное, то за присвоение найденного частного имущества суд может вынести Зутису только общественное порицание. После двухмесячных игр в домино в тюрьме братской республики, общественно порицаемый Зутис вернулся в Ригу, но в ушах все еще звучали слова, которые со злостью прошипел ему на прощание одураченный следователь:
— Приезжай опять, дружок, к нам в Литву!
Шипение было настолько недвусмысленным, что о Литве Зутис больше и не помышлял.
Кто мог навести милицию на след?
Зутис встал и принялся кругами ходить по комнате. В ней почти не было мебели. Только ковер да огромный тяжелый письменный стол, украшенный резьбой. Должно быть, сработанный еще в прошлом веке, вероятно, его сконструировал сам мастер: в нем были потайные ящички и пластина-столешня, которая выдвигалась с одной стороны, таким образом получался стол на восемь персон.
Стены были увешаны картинами в самых разных рамках, некоторые коллекционеры картин даже говорили про Зутиса, что у него рамомания. Картину он вообще не вешал до тех пор, пока не доставал подходящую раму.
Зутис начал с коллекционирования спичечных этикеток в колонии для малолетних. Делать он это начал под влиянием воспитателя, который переписывался с филуменистами разных стран. Затем последовал период почтовых марок, который, конечно, сменился монетами, и, наконец, совершенно случайно он купил чуть ли не целый воз картин. Про картины ему сказал Альберт Цауна. Во время войны старый Цауна вывез их из дома директора какого-то департамента и засунул на чердак. Единственной наследницей недвижимого имущества старого Цауны стала сестра Альберта, а ее муж тогда хотел на чердаке оборудовать мансарду и надеялся за картины выручить деньги на доски и регипс — он был под стать своей теще и ни за что не хотел вытряхнуть из своего кошелька ни копейки.
Позолота на рамах облупилась — картины стояли в темном углу, чтоб не занимали много места — мыши обгрызли углы холстов, рейки от сырости отклеились, и на всем этом лежал слой пыли четвертьвековой давности.
— Главное… говори, что тебе не нужно, пусть ищет другого клиента, — поучал Альберт, которого при разделе наследства обделили, поэтому он имел зуб на зятя.
— О картинах тут не может быть и речи… Дыры-то ничего не стоят… — усвоив совет, сказал Зутис зятю Цауны.
— Ну, ну… Не так уж и страшно… — отстаивал свое владелец, кляня про себя тестя, который не сумел как следует сохранить картины и таким образом причинил ущерб своим наследникам. — Я ж не тысячи прошу.
Это был один из тех редких случаев, когда покупатель и продавец расстаются с удовлетворением: каждый ликовал, что весьма удачно объегорил другого.
Простейшим образом подреставрировав картины, Зутис развесил их по стенам — почти до потолка. Были здесь вполне приличные копии старых мастеров, художников, чьи имена Зутис слышал впервые, филигранный рисунок тушью Романа Суты, сцена в кабачке, написанная «босяком» Вольдемаром Ирбе, своеобразные работы Хильды Вики, ныне знаменитый американец Лудольф Либерт с его «Площадью в Венеции» и даже осенний этюд Пурвита в глубокой тяжелой золоченой раме.
Зутис поставил стул на середину комнаты и сел. Он почувствовал то, чего не чувствовал никогда, коллекционируя монеты. Будь это даже столетней давности талеры с бюстами надменных королей и гербами, все равно, такого чувства они не вызывали. Каждая картина завораживала своими красками, каждая была как окно, в котором столь знакомый мир казался совсем другим, и этот знакомый мир, этих знакомых людей ты вдруг начинаешь понимать совсем по-другому и сам чувствуешь себя причастным — и к этим людям, и к этому миру.
— Тетя! — крикнул Зутис. — Тетя!
В комнату медленно вплыла тетя Агата, в то время ей пошел восьмой десяток.
— Что, Вилбертик?
— Тетя, теперь я знаю, почему художники не умирают с голоду!
— Не чуди! Иди есть, суп стынет!
Это было излюбленное занятие Зутиса — поставить стул посреди комнаты, вытянуть длинные ноги и любоваться картинами. Обычно это успокаивало, однако на сей раз нервное напряжение было слишком велико.
Кто же сболтнул милиции? Кто?
Он перебрал в памяти всех, кто знал, чем он на самом деле занимается, потом выделил тех, кто располагал хоть малейшей информацией об изготовлении туристских солонок. Таких было мало, всего несколько человек, и все-таки один из них дал знать милиции. А это значило, что в милицию могут сообщить снова, ведь тот, кто сообщил, на сей раз не достиг своей цели. В чем причина доноса? Деньги? Ни в коем случае! Кустари без него ничего не сумеют подработать, потому что у них нет самого главного — связей с магазинами. На деньги они могут рассчитывать лишь до тех пор, пока Зутис на свободе.
Он еще долго ломал голову над причиной доноса, но так ни до чего и не додумался. Озарение пришло ночью. Его разбудил проезжавший мимо трамвай. Это был один из первых трамваев, потому что другого потом долго не было.
Марта! Зутис почувствовал себя пророком. Марта!
Марта — женщина, которую бог обделил красотой, зато дал ей фанатично ревнивого мужа — он работал шофером на пикапе. Дома Марта для Зутиса приделывала к пуговицам ушки — муж для нее все никак не мог подыскать работу, где работали бы только женщины, а мужчинам туда являться запрещал бы закон. Однажды, когда они встретились и Зутис забрал продукцию, он пригласил Марту на чашку кофе, через полчаса здесь же он назначил еще одну встречу. Выходя из кафе. Марта поцеловала его в щеку и сказала: «Спасибо!» Тут Зутис заметил ее мужа, который, должно быть, выслеживал жену. Они поздоровались, муж был угрюм и неразговорчив. Зутис чувствовал себя неловко, он решил, что Марта поцеловала его нарочно, чтобы позлить мужа.
Значит, муж Марты! Что знал этот мужчина? Он знал чертовски много. Он знал о всех четырех филиалах фирмы, потому что осенью, когда Зутис подхватил воспаление легких, муж Марты возил туда материалы.
Зутис понял, что это означает. У него еще не отросли сбритые в литовской тюрьме волосы, поэтому он особенно хорошо понимал, что нужно делать.
В течение нескольких часов орудия производства были перепрятаны в надежное место, а пресс-формы уничтожены. На неопределенное время фирма прекратила свою деятельность.
Неопределенное время продолжалось вот уже почти полгода, когда к Зутису явился Альберт Цауна и предложил ткань. Зутис поначалу категорически отказался, но обещал подумать. Чтобы по-хорошему отделаться от старого друга.
Глава 4
Вряд ли кто знает, когда зародился азарт, но и без доказательств каждому ясно, что вначале был азарт и лишь потом появились гладиаторы, доспехи и награды для победителей турниров — дама сердца, оторвав рукава от своего платья, дарила рыцарю, и тот прикреплял их к шлему. Азарт — порок, такой же древний, как этот мир, и он исчезнет, когда исчезнет последний хомо сапиенс, если только к тому времени его мозг не заменит электронно-вычислительная машина, а глаза — фотоэлементы.
Вилберт Зутис был расчетлив, казалось, что уж у него-то с азартом нет ничего общего, однако этот порок, как виноградная лоза, цепко обвил устойчивое древо расчетливости — и Вилберт Зутис потерял способность ориентироваться.
