Наталья Лебедева - Склейки
– Денег не хватает.
– Займи.
– А отдавать?
– А ты на что рассчитывала?
– Думала, любовник подбросит,– и Малышева криво усмехнулась.
– А он? – Лапуля оживилась, и даже рука ее перестала трястись от страха и нервного напряжения.
– Не дал. Сказал, что сейчас денег нет. Сказал, что должен выплатить зарплаты и премии, а потом посмотрит, что останется.
– Зарплаты и премии? – Лапуля отшатнулась от Малышевой, и рыжий мех распластался по дверному стеклу. Она глянула в коридор: там стоял охранник Волкова и выжидательно смотрел на нее. Лапулю снова затрясло.
– Ага.– Малышева выпустила изо рта клуб дыма, и он поплыл, колыхаясь в зимнем холодном воздухе.
– Виталь?
– Да.– Малышева настороженно взглянула на Лапулю: ей не понравился тон.
– Вот скотина! – Лапуля стукнула рукой по стеклу, и оно яростно задрожало.
Из туалета вышел Цезарь и остановился, пораженный этим звоном.
Лапуля вышвырнула сигарету прочь, за балконные перила, и едва сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Скотина! – повторила она.
– Оль? – позвала ее Малышева.
– Да? – откликнулась та.
– Что это значит?
– Виталь – скотина! Значит, он и с тобой, и со мной?!
– Ты?! – Лапуля, считавшая, что Малышева должна разделить ее негодование, вздрогнула от ее гневного оклика.
– Ты?!
И Малышева, не в силах сдержать злость, занесла худенькую костлявую руку для пощечины.
Лапуля, перехватив острую птичью лапку своей мягкой широкой ладонью, начала выкручивать ее, пытаясь отвести от себя. Малышева почувствовала боль. Ее, и без того взбешенную, это разозлило окончательно, и она, тихонько рыкнув, набросилась на Лапулю. Та, не ожидавшая нападения, взмахнула руками, чтобы не упасть. Кассета, лежавшая в незастегнутом кармашке, тихонько звякнув пластмассовой крышкой, приземлилась на балконный пол, покрытый тоненькой корочкой льда. Малышева подняла ногу для удара, длинный нос ее сапога чиркнул по кассете, чего она даже не заметила, и кассета, вертясь волчком, отлетела к дверному косяку. Вырвавшись из острых Малышевских когтей, Лапуля кинулась на лестницу, а оттуда – прочь из офиса. Охранник Волкова ждал ее, но так и не дождался.
Почему Лапуля принесла кассету сама, без Эдика? Скорее всего, Эдик даже об этом не знал, не зря же она сделала это во время эфира, когда он точно не мог выйти из студии. Зачем ей так сильно нужна была кассета после Эдиковой смерти? – Оксана, в двенадцать – учения МЧС,– говорит Данка, не поднимая головы от справочника. – Хорошо,– не отрывая взгляда от пасьянса, отвечаю я ей и снова, прикрыв глаза, почти не глядя на компьютерные карты, представляю себе, как все могло быть.
– Эдичка...– ныла Лапуля. Она зашла за мужем на работу, и теперь они ехали домой. – Да, лапуля,– хмуро ответил ей Эдик, по лицу которого скользили разноцветные отблески городских огней, отчего оно порой принимало жутковатые очертания.
– Эдичка, давай куда-нибудь съездим на новогодние каникулы, я так устала...
– Куда, например?
– Давай во Францию, а?
– Да ты что?! Где я столько денег возьму, лапуль?
Эдик старался говорить спокойно, но под ровной поверхностью незначащих фраз скользили угрожающими тенями другие слова: гнусные и мерзкие. Хорошо, что Лапуля никогда не замечала этих теней.
– А может быть, твой папа?..
Лапуля перебила:
– Папа сказал,– она истерически закатила глаза и шмыгнула носом,– что мы сели ему на шею.
– Да? – Для Эдика это было новостью.
– Конечно: машина, квартира, Турция в прошлом году. Все он.
– Ну лапуль, откуда же я возьму? Сама подумай!
– А кассета? Думаешь, она столько не стоит?
– Да она и больше стоит, только...
– А что? Неужели мы не можем хоть что-то сделать сами, без папы?
– Можем, только...
Машина встала в небольшой пробке. У самого окна оказалось заросшее сталактитами грязи днище «КамАЗа», и Лапуля брезгливо поморщилась.
– Ну что?! – требовательно спросила она.
– Лапуль, я не знаю... Там губернатор замешан. Может, продам потом губернатору – через Нестеренко.
– А когда ты решишь?
– Ну я не знаю...
– Трус!
– Лапуль, а оно того стоит?
Лапуля надула губки и отвернулась от мужа к окну. Стала смотреть на редкие витрины дорогих магазинов, ларьки, остановки, игровые автоматы, на людей, которые не поедут, как и она, Лапуля, в Париж на праздники. Ей обидно было чувствовать себя одной из них.
– Так ради чего ты тогда рисковал? – она решила сделать последнюю попытку.
– А я,– Эдик наклонился, поворачивая руль,– и не рисковал. Просто попросил волковскую помощницу показать мне бумаги, а она, дурочка, даже не знала, что в них. Какой риск, лапуля?
Эдик был на работе, и Лапуля могла в свое удовольствие рыться в его вещах. Когда кассета, засунутая в коробочку с новыми Эдиковыми трусами, была найдена, Лапуля позвонила в Думу.
– Кристиночка,– спела она в трубку.– Это Оля Верейская, жена Эдика... Подскажи, будь добра, как мне найти Волкова...
Кассеты не было. Раз за разом Лапуля выворачивала сумочку, проверяла швы и даже кармашки, но ничего не могла найти. Она сидела в своей машине в темном переулке недалеко от офиса. На пассажирском сиденье рассыпались в беспорядке мелкие женские вещи. Дрожащей рукой Лапуля в который уже раз пошарила среди них: кассеты не было. Маленький тюбик помады, посверкивая золотыми гранями, скатился под сиденье. Лапуля подняла его и долго держала в руке, будто уснула с открытыми глазами. Потом очнулась, посмотрела на помаду, силясь вспомнить, зачем держит ее в руке, открыла колпачок, и, вывернув ярко-бордовый столбик, криво накрасила губы. Зазвонил телефон. Вздрогнув, Лапуля ринулась искать его все в той же куче, а найдя, уронила еще несколько важных мелочей, но уже не обратила на это внимания и сказала в трубку:
– Да?
– Ольга, где вы? Мы уже вышли из офиса.
– Я здесь, в машине, за углом.
– Мы сейчас подойдем.
Трубку повесили, и Лапуля открыла дверцу: ей захотелось выбраться из машины. Ноги ее, скованные узкой юбкой, повисли над дорогой, но все никак не могли коснуться земли, и она болтала ими, пока твердая мужская рука не подхватила ее под локоть, помогая выйти.
Лапуля стояла посреди темной улицы, зажатой заборами частных домов. Ее пухлые, криво накрашенные губы дрожали, переливаясь перламутровым блеском; на круглых щеках в свете фонаря отчетливо виднелся белый мягкий пушок.
– Где кассета? – Охранник Волкова был высок и спортивен, но даже ему приходилось смотреть снизу вверх на Лапулю, поднятую над землей высокими каблуками. А она при всем своем росте казалась сейчас трогательной и беззащитной. Ноги ее скользили по мокрому льду, и каблуки, как коготки котенка, тщетно цеплялись за землю.
– Нету...– ответила Лапуля и робко взглянула поверх забора, на окно «Новостей», за которым сейчас уже должен был переодеваться после эфира ее муж.
– Как это? – Охранник, видя ее испуг, забавлялся: наверное, подумал, что она решила набить цену.
– Я ее потеряла, когда там... С Малышевой... Ну там... Вы видели...
Ее рука, изогнутая в запястье и повернутая ладонью вверх, робко указала на курительный балкончик. Охранник Волкова лениво посмотрел туда:
– Точно?
– Точно! – радостно согласилась Лапуля.– Я всю сумку перерыла: точно – там. Я сейчас схожу...
Охранник Волкова нагнулся и посмотрел в салон: на сиденье водителя распласталась вывернутая наизнанку женская сумка, похожая на выпотрошенную зверюшку. На пассажирском сиденье высилась гора всякого дамского хлама.
– Я пойду? – напомнила о себе Лапуля.
– Нет,– ответил охранник.– Я сам. Но если не найду!..
И он ушел. А Лапуля, проводив взглядом его черную узкую спину, быстро юркнула в машину. Автомобиль тронулся с места, и крохотные тюбики помады, пакетики с одноразовыми салфетками, несъеденные помятые конфеты, записные книжки и визитки посыпались на пол. Звякнув, ударилось о рычаг и разбилось крохотное зеркальце.
Я так ясно нарисовала себе эту картину, что даже подошла к окну – посмотреть, не видно ли за забором ближайшего дома следов от машины, не лежит ли там, заметенный снегом, вмерзший в лед золотой тюбик губной помады или, может быть, фантик от дорогой конфеты... Лапуля в офис не возвращалась, никто ее после драки не видел, да и вернуться ей было бы трудно: вряд ли ей хотелось снова попасть в Малышевские костлявые лапы. Но и охранник не возвращался тоже. Кассету нашла уборщица. Значит, никто ее в тот вечер не искал. Но почему? Может ли быть, что охранника отвлекли какие-то дела, и он уехал, оставив такую важную кассету воле случая? Или он посчитал, что случайный человек все равно не поймет, что там изображено, и решил подослать Лапулю? Все это выглядело не слишком логично, но воображение заработало снова.
