Генрих Боровик - Артём
Мороз. Я познакомился с Нью-Йорком в тот момент, когда он был замороженным. Меня одолевало предчувствие чего-то ужасного. Какое совершенное слово - ПРЕДЧУВСТВИЕ. Я сидел со своим оператором и "полоскал" почки в дешевом пивном ресторанчике. Мы говорили о войне. Надо понять тех, кто убивает, убивает в Чечне, в Югославии, в Африке, тех, кто убивает что-то внутри себя. Это был бред. День окончательно отмерцал, мертвым недогоревшим костром, замерзшим на гребне волны, звуком поющего о беде ОКЕАНА. Так быстро и одновременно долго замерзает только душа. Больная душа. Истерзанная суть и плоть. Это была очередная постчеченская депрессия. Мы ждали Артема, он должен был вернуться с какой-то важной встречи. Накануне мы с оператором похулиганили. В районе Гарлема мы чуть было не угнали автомобиль. Чудом нас не забрали в полицию.
Боровик пришел... Нет, не так.
Артем ворвался как буря в пустыне, улыбающийся во весь рот, раскрасневшийся от первого нью-йоркского мороза. Он всегда появлялся внезапно. Так же внезапно он мог сорваться с места промчаться дальше. Люди, люди, бесконечные встречи. Он был нужен всем. Тогда он был просто необходим мне.
Я очень хотел, чтобы именно он выслушал мой пьяный бред о войне. Он слушал серьезно, не улыбаясь. Дослушав, сказал:
- Старик, с сегодняшнего дня ты отдыхаешь. В ближайшее время никакой войны, хватит крови. - Я хотел возразить, но Тема сделался суровым: - У тебя есть выбор: или сделать так, как Я сказал, или сделать так, как сказал Я.
Мы рассмеялись. Почему-то стало легко. С ним всегда было легко. Он мог говорить полуфразами, намеками, но все тут же становилось на свои места, и все было понятно. Тогда в Нью-Йорке он часто вспоминал Афганистан и рассказывал мне о том, что чувствовал он тогда, десять лет назад. Я сравнивал его ощущения со своими и понимал, что все очень похоже. У войны нет логики... Ты возвращаешься с фронта и постепенно боль от увиденного проходит. Остается чувство беспомощности от того, что вообще-то ты ничего не сможешь изменить, остается обида за тех ребят, которые, вернувшись с бойни, скорее всего никогда уже не смогут жить привычной, спокойной жизнью. Артем говорил о том, что "никто не в силах пересмотреть похороненное прошлое, но мы по крайней мере в состоянии оценить поступки политиков, решающих судьбы восемнадцатилетних мальчишек, для которых новой религией стал автомат Калашникова. В Америке Тема смог убедить меня в необходимости спокойного, не холодного, а спокойного восприятия войны. Для военного репортера такой подход - гарантия собственной жизни, жизни оператора, в общем людей, за которых ты в ответе. Артем умел убеждать. Во время бесконечных споров о программе, в изнурительном, длящемся несколько лет (после ухода Попцова) конфликте с проворовавшимся руководством Российского телевидения, Тема никогда не позволял себе хамства. Он никогда не давал повода недругам разглядеть наши слабости, которые безусловно были. Я не припомню случая, когда Артем на кого-нибудь, когда-нибудь повысил голос. Он всегда, в самых критических ситуациях оставался мужиком. За это его уважали даже те, кто желал гибели... Гибели империи "Совершенно секретно".
Со стороны казалось, что у Боровика получается все. Или почти все легко и играючи. За этой видимой воздушной легкостью стоял титанический труд, сон по три часа в сутки, командировки, умение слушать и понимать всех. Я вспоминаю, как тяжело мне было работать до знакомства с Артемом на телевидении. Как тяжело было находить общий язык с грандами, "мастодонтами" отечественной тележурналистики. Всегда был незримый барьер, отделяющий и отдаляющий журналиста от руководителя процесса. Артем был другим, не таким, как многие суровые начальники. Он любил, а главное, доверял тем, с кем работал. И его, в свою очередь, также невозможно было не любить.
К Теме с особой нежностью относились руководители стран СНГ. И это несмотря на то, что и программа "Совершенно секретно", и газета неоднократно "била" за различные грехи и президентов, и видных политических деятелей.
Однажды мы с Артемом брали интервью у президента одной из республик бывшего СССР. Не буду называть его фамилию. Интервью было авральным. Через час в Москву улетал наш рейс. Артем очень любил задавать вопросы о прошлом, о брежневских временах, любил слушать воспоминания о людях эпохи так называемого "великого застоя". Тема настолько увлекся разговором о политбюро, что утратил чувство времени. Так бывает очень часто. Особенно если собеседник отличается незаурядным умом. Я решил повлиять на ситуацию. Интервью прерывать было нетактично, поэтому я написал Артему записку: "Тема! Дед заболтался! Хватит ворошить прошлое. Поговори с ним о войне в..., о современной политике и т.д. Закругляйся, через час самолет в Москву!"
Артем прочитал записку, после чего, извинившись, попросил президента решить вопрос с нашим отлетом, сказав, что мы опаздываем на единственный рейс в Москву. Президент уверил, что нет никаких проблем, и, обращаясь к начальнику службы безопасности, небрежно проронил :
- Решите вопрос.
Начальник службы безопасности изменился в лице. Отведя меня в сторону, он зашептал мне на ухо:
- Брат, мы ничего не можем сделать. Мы не можем задержать вылет этого самолета. Это рейс не нашей авиакомпании. Мы не имеем права отдавать им какие-либо распоряжения.
К счастью, интервью завершилось за полчаса до отлета самолета. Мы на машинах с мигалками и сиренами помчались в аэропорт. В автомобиле Артем откинулся на сиденье и задремал. Тут внезапно меня как током ударило:
- Артем, куда ты дел записку, которую я тебе написал?
- Какую записку, старик?
- Ну помнишь, "Дед заболтался и т.д...".
- Господи, да она там во дворце на столе осталась.
Мне стало плохо.
- На столе у кого?
Тема зевнул:
- У президента. Мишаня, ты что?
Мне стало очень плохо.
- Ты текст записки помнишь?
ПАУЗА.
- ДА ТЫ ЧТО, СТАРИК!!!
ЗАНАВЕС.
В самолете мы смеялись всю дорогу до Москвы. Артем терпеть не мог самолетов. Терпеть не мог летать. Перед взлетом и посадкой мы всякий раз крестились. Проклятая весна 2000-го. Тебя нет. Каждый раз, спускаясь с четвертого этажа на первый в твой редакционный кабинет к Веронике на очередную телевизионную летучку, я по привычке на вопрос коллег - куда идешь? - отвечаю: "К Теме..."
Галина Перлина ...Он свою маму называл Галочкой
Я работала секретарем-референтом Артема 10 лет, начиная ещё в МШК МАДПР. Когда пришла к нему на беседу, он встал и представился - Артем Боровик, просто так, без всякого отчества. С тех пор он стал для меня Артемом.
Трудно ли было с ним работать?
И да, и нет.
Он всегда врывался в приемную как вихрь. И тут же начиналась работа. Как он выдерживал свой график, уму непостижимо. Переговоры, встречи, командировки, создание новых проектов, участие нашего холдинга в различных мероприятиях города. Но иначе он не мог, порой рабочий день начинался в 7 утра, а заканчивался после полуночи.
Артем был человеком отзывчивым на чужую боль. Скольким людям он помог, а скольким не успел.
И еще. Я никогда не слышала такого смеха, как у Артема. Это был смех чистого и светлого человека.
Артем очень любил свою семью - жену Веронику и детей. Дети для него были чудом. И я знала, что когда что-то не ладилось, надо спросить о Максе и Кристике (вот такая маленькая хитрость с моей стороны). У него было очень нежное отношение к родителям. У меня всегда теплело на душе, когда он свою маму называл Галочкой.
До сих пор не могу поверить, что он никогда не "влетит" в приемную и никогда не засмеется своим "артемовским" смехом. Но он остался в своих книгах, телевизионных передачах, на фотографиях и, самое главное, в сердце.
Для меня он просто в длительной командировке...
Наталия Метлина Он находил такие слова, после которых хотелось жить и радоваться
Когда я вышла из дома, прижимая к груди пятьдесят красных роз, завернутых в газету, я почувствовала, как промозглый ветер прошелся по ногам и по сухому, воспаленному лицу. Было семь утра, я с трудом завела окоченевшую машину и поехала в Новодевичий монастырь. Я знала, что смогу увидеть Тему в последний раз.
Гроб с телом стоял в самом центре храма, и только тихий голос монахини, читавшей псалтырь, нарушал чудовищную тишину. Его руки спокойно лежали на груди. Я знала эти руки очень хорошо. За шесть лет, что мы работали вместе, мы тысячи раз обменивались рукопожатиями. Я подошла и прикоснулась к ним. Они были холодны, - первый раз в жизни они были так холодны. Первый и последний. Тогда я ещё не осознавала, какую роль сыграл этот человек в моей жизни и как тяжело и страшно будет жить без него. Кто-то подошел ко мне и сказал: он называл вас своей ученицей. Может быть, только тогда я поняла, что сегодня прощаюсь со своим Учителем, человеком, сформировавшим мои взгляды, научившим меня работать, познакомившим меня с интереснейшими людьми. Он был для меня самым первым советчиком, находившим ответ на любой вопрос. Всякий раз, когда мы приходили к нему на летучки, он вставал из-за стола, жал всем руки и как-то таинственно и обаятельно улыбался, когда входила я. Мы с ним даже шутили на этот счет. Мы часами обсуждали планы телекомпании, удачи и провалы. Он никогда не повышал голос, но одной фразой мог сказать все, что он думает о твоей работе, - и ты выходишь или окрыленный, или рыдаешь в подушку всю ночь. Так случилось, что с нашим приходом в телекомпанию Артем практически отошел от телевизионных дел, доверив нам судьбу программы. Он изредка снимал, как правило, это были портретные программы, и, если наш герой находился в Москве, то Артем привлекал меня в качестве соавтора. Для меня это была необыкновенная школа. Первый раз мы с ним снимали Виктора Суходрева - переводчика, более тридцати лет проработавшего с первыми лицами нашей страны. Артем снял очень большое интервью, а мне пришлось делать все остальное. Я как-то по-особому относилась к нашему совместному творчеству. И так случилось, что озвучка программы, после которой Артем должен был приехать на просмотр, пришлась на день моего рождения. В полевых условиях монтажной мы и решили отметить сие событие. Я принесла бутылку мартини, шоколадные конфеты и две баночки красной икры. Мы сделали бутерброды, и тут приехал Тема. Мало того, что он был голодный, - у него чудовищно болел зуб. Я поняла, что это конец: что бы мы ему сейчас ни показали - больной зуб и пустой желудок сделают свое дело. Я немедленно предложила ему вермут и поставила перед ним поднос с бутербродами. Я помню только одно: Тема смотрел программу, а мы смотрели на Тему - он съедал один бутерброд за другим, холодное спиртное, казалось, сняло зубную боль и он увлекся программой. Когда пошли титры, он захлопал в ладоши и поздравил нас с удачным эфиром. Наверное, это был лучший подарок, который мог сделать мне Тема на день рождения. А потом была семья Ельцина, в которой мы провели весь день. Я спрашивала Артема, зачем мы это делаем, ведь нас никто не просил принимать участие в предвыборной компании, он ответил совершенно искренне, что сейчас он просто думает о будущем своей семьи, он не видит альтернативы Ельцину. Последним эпизодом съемок был теннис. Артем играл с внуком Борей и буквально на первых же минутах игры сильно подвернул ногу. Съемка закончилась, и нас попросили быстро собраться и уехать. Артем даже не успел переодеть шорты - мы сели с ним в машину, закурили, и он спросил, что я думаю о семье Президента. Я ответила, что за целый день мы не узнали о семье ровно ничего. Он согласился со мной.
