Чингиз Абдуллаев - Манипулятор
Святослав Олегович молчал. Это испугало Бубенцова.
— Вы меня слышите? — осторожно спросил он.
— Как это — не хочет? — ледяным голосом осведомился шеф.
— Отказывается, — пояснил Паша. — Говорит, что в последний день все равно ничего нельзя сделать. Агитация запрещена. И он не хочет принимать участия в этом фарсе.
Петровский снова промолчал. Бубенцов тоже не решался ничего сказать.
— Нужно его убедить, — нарушил наконец тишину Петровский. — Пашенька, неужели ты ничего не можешь сделать сам?
Бубенцов знал: шеф называл его уменьшительно-ласкательным именем только в сильном гневе. Набрав воздуха в легкие, он выдохнул:
— Я с ним говорил, объяснял. Честное слово, очень долго его уговаривал.
— Но не смог уговорить, — прошипел Петровский. — Что нам теперь делать? Оставить Качанова наедине с этим тр… с этим спящим журналистом? Ты понимаешь, что происходит? Из-за тупого упрямства этого учителя у нас срываются выборы.
Теперь замолчал потрясенный Бубенцов. Он не знал, как еще убедить упрямого старика. Петровский, очевидно, почувствовал состояние помощника.
— Никакой пользы от тебя, — сказал он уже более спокойным голосом. — Как там у Симонова?
— Он все еще сидит дома, — сообщил Паша. — Наши люди работают у его двери, все время объясняют, что идет ремонт, меняют кабель.
— Уже два часа дня, — напомнил Святослав Олегович. — Передай им хотя бы хлеб, чтобы они не умерли с голоду. Через соседей передай. С другого балкона. Ты меня понял?
— Только хлеб? Может организовать им горячий обед?
— Я имею дело с клиническим идиомом, — опять разозлился Петровский. —
Неужели ты ничего не понимаешь? Если ты передаешь им только хлеб, это будет выглядеть, как обычная забота о людях, дверь которых случайно заклинило. А если организуешь им горячий обед, то это сразу же вызовет подозрение. Симонов тут же вспомнит о моем вчерашнем визите и начнет интересоваться, куда увезли журналиста.
— Все понял, — пробормотал Бубенцов, — передам только хлеб.
— Ничего ты не понял, — констатировал, немного успокаиваясь, Петровский, — и никогда не поймешь. Нужно было послать вместо тебя Леонида Исааковича или Юлая, хотя они оба нужны мне в других местах.
Было слышно, как он спросил кого-то о времени. Бубенцов ждал, что решит патрон. И наконец тот приказал:
— Готовь досье на учителя. Я сейчас выезжаю из Домодедова. Мы сворачиваем на дорогу в Курск и будем у вас через несколько часов. Очень рассчитываю, что до этого времени не произойдет ничего неожиданного и ты меня встретишь. Ты все понял?
— Уже готово. Мы вас ознакомим…
— Ясно. Как с нашим журналистом? С ним, надеюсь, все в порядке?
— Да, он находится…
— Не нужно говорить по телефону лишних слов. Я помню, где он находится. Он все еще спит?
— Все нормально, — Паша облизнул пересохшие от волнения губы, — с ним все нормально.
— До свидания. — Святослав Олегович отключился.
Бубенцов посмотрел по сторонам и сел прямо на ступеньки лестницы. Без конкретных указаний шефа он ничего не мог придумать. Паша был идеальным исполнителем, к сожалению, разработать самостоятельный план он не мог. И не только потому, что ему не хватало воображения. Он боялся сделать неправильное движение, чтобы не развалиить хрупкую конструкцию, выстроенную шефом. До завтрашних выборов оставаясь совсем немного. Бубенцов сам купил хлеб для Симоновых. Его люди продолжали «работать» у двери их квартиры, методично постукивая по стенке. Они уже сделали два небольших отверстия и всем соседям объясняли, что сверяют кабель, который вышел из строя. Симоновы спокойно сидели дома, ожидая, когда закончится этот непредусмотренный ремонт. Паша приказал одному из своих людей передать хлеб невольным заключенным, еще раз извинившись за доставленное беспокойство. Сам он не мог появиться в квартире главврача, опасаясь, что тот запомнил его по вчерашнему визиту в больницу.
Супруга Игоря Сергеевича была недовольна сложившимся положением, но муж успокаивал ее, находя такое приключение даже забавным. Кроме всего прочего, они целый день провели вместе с внуком и младшей дочерью. Симонов давно не позволял себя расслабляться на целый день, а потому получил громадное удовольствие от свободного времени, проведенного дома.
Осуществив операцию с хлебом, Бубенцов поехал на контрольный пост ГАИ и, ожидая приезда шефа, немного подремал. Около пяти вечера его разбудил водитель, увидев приближающийся «Мерседес». Петровский тоже спал все время в пути. Проснувшись уже на подъезде к Курску, он подумал, что Качанов, пожалуй, отчасти прав, предпочитая передвигаться на «мерседесах». На другой машине они добирались бы гораздо дольше.
При въезде в город к нему подсел Бубенцов.
— Думаешь, мне нечем заниматься? — встретил его Святослав Олегович. — И я должен прыгать между Курском и Омском? Мы ведь, кажется, расстались только сегодня ночью?
— Я не виноват, — пробормотал Паша, — он не хочет. Я всячески пытался его уговорить.
— Где пытался? Где ты с ним говорил?
— В учительской. Я поехал в школу, где он работает.
— И при всех преподавателях его уговаривал? — понял Петровский. — Нет, знаешь, я тебя все-таки выгоню. Ну разве можно так тупо поступать? При свидетелях он, разумеется, хотел выглядеть Маратом, другом народа. Ему важно иметь союзников и последователей. Естественно, что он тебе отказал. Еще, наверное, произносил всякие патетические слова о чести и добродетели. Этот учитель ведь свихнулся на своей истории.
— Я надеялся его уговорить.
— Ты не умеешь думать, — жестко конвертировал Петровский. — Тебе лучше в точности выполнять все мои распоряжения. Поехали к этому учителю. И дай мне его досье. Надеюсь, адрес ты узнал заранее? — Он взял папку у Бубенцова и начал читать. Неожиданно улыбнулся. Потом рассмеялся. — Ну вот, типичный борец с ветряными мельницами. Дон-Кихот. Ты даже не представляешь, насколько уязвимы эти люди. Знаешь, я даже не жалею, что снова приехал. Курск, кажется населен одними чудаками. Сначала молодой аспирант, потом главный врач больницы, теперь этот учитель истории. Можешь не поверить, но мне они нравятся. Без таких людей жизнь была бы неинтересной.
Бубенцов смотрел на шефа, совершенно не понимая, о чем тот говорит.
— Противно постоянно общаться только с мерзавцами, — неожиданно признался Петровский. — Иногда вспоминаешь, что есть еще и Бог. В старом доме у меня был сосед - пианист. Абсолютно незащищенное существо, не от мира сего. И знаешь, я больше всего любил просто сидеть в его доме. Мне всегда было так хорошо у них! Сидел, даже когда музыкант не подходил к роялю, хотя играл он замечательно. Изумительно! Каждый раз, когда исполнял Шопена, я думал, что сойду с ума от нахлынувших на меня чувств. Понимаешь, он как-то по-особенному играл. Не просто вызывал звуки, перебирая пальцами по клавишам, а будто каждый раз создавал мелодию своей жизни. Ну не знаю, как это лучше объяснить. Я только потом узнал, что мой сосед — выходец из польских евреев, один из тех, чьи родители чудом уцелели в варшавском гетто. Понимаешь, кем для них был Шопен? Но вот что удивительно, иногда приходил к ним, садился и слушал… тишину. Когда домочадцы молчали, наступала совершенно необыкновенная, словно вибрирующая тишина. Вообще это была какая-то особенная квартира, наполненная звуками тишины. И музыки. — Он тяжело вздохнул. — А потом я переехал в новый элитный дом. Теперь мои соседи — банкиры и политики. Там никто не играет Шопена. И я не могу помолчать ни с кем из моих соседей. В их квартирах царит энергетика больших денег. И у всех пустые глаза. — Святослав Олегович замолчал и больше не произнес ни слова за всю дорогу. Только когда они подъехали к дому Александра Александровича, он подмигнул помощнику и сказал: — Ладно, надеваю опять маску дьявола и пойду его охмурять.
Тот посмотрел на патрона, явно его не понимая. Святослав Олегович понял состояние Бубенцова.
— Хочешь знать, когда я настоящий? Этого я иногда и сам не знаю.
Он вылез из машины, подошел к забору и открыл незапертую калитку. Прошел по вытоптанной дорожке к дому. Глянул на небольшой огород и чему-то улыбнулся. Затем постучал в дверь. Он был уверен, что звонок не работает, но на всякий случай нажал на его кнопку. Так и есть — не работает, и постучал во второй раз.
— Входите! — крикнул хозяин дома. — У нас не заперто.
Петровский опять улыбнулся и вошел. Прежде всего он увидел двух котов, возникших перед ним. Они настороженно смотрели на гостя. Наконец в прихожей появился хозяин дома, одетый в темно-коричневую телогрейку поверх светлой рубашки и джинсов. Обратив внимание на джинсы, Святослав Олегович подумал, что составил не совсем верное впечатление о преподавателе истории. Модные веяния его не обошли.
