Валерий Хазин - Прямой эфир
Но он явился все-таки: прямо посередине эфира выплыл из тени за стеклом монтажной, что-то показал звукорежиссеру Марко, какие-то бумаги, похлопал того по плечу – и просидел рядом больше двух часов, обдавая Дана изредка, словно из аквариума, обесцвеченным взглядом и не проронив ни слова, кажется.
И с этим ничего уже нельзя было поделать – ведь нам не позволено вмешиваться, а лишь рассказывать – притом что и мы, надо признаться, видим и знаем далеко не все.
Правда, иногда раздаются и голоса сомневающихся: можно ли – возражают они – представить себе кого-то, кто знал бы и видел больше? Ведь если что-то не рассказано нами – этого как бы и не существует… Или: не может существовать ничего, если это не рассказано нами или не будет рассказано в свое время – тем или иным из девяти способов.
Но у нас нет времени спорить с самонадеянными, и остается согласиться: безмолвный, улыбчивый, звуконепроницаемый герр Манн наблюдал за Даном до конца эфира сквозь глицериновый полумрак, аквалангически покачивая головой в наушниках.
«Неужели? – спрашивал он потом, уже по-свойски приподнимая бокал в кабинете Дана. – Не заметили ничего подозрительного?… Впрочем, может быть, это и к лучшему. И мне спокойнее, и вам. Но у меня, знаете ли, почему-то стойкое предчувствие, что мы их вычислим, и довольно скоро… А в нашем деле это нечасто случается – настоящая удача. Жизнь ведь извилиста, без начала и конца – нас всех, так сказать, подстерегает случай. Вот и сейчас… тот самый случай, мне кажется. И не без вашей помощи, между прочим… Только не обольщайтесь и не принимайте благородных поз, пожалуйста. Мне нужно было застать вас врасплох и посмотреть, как вы себя поведете – и я еще раз убедился, что вас используют втемную… на ваше счастье, может быть… Не сердитесь. Скоро все закончится… ко всеобщему удовольствию, надеюсь, и я оставлю вас в покое… Хотя с вами, литераторами, всегда приходится быть начеку.
Между нами, дорогой господин Бариста, не думалось мне, что когда-нибудь придется заниматься такими делами. Странные времена… Государства размножаются, как мыльные пузыри на блюдце. Один и тот же народ молится разным богам, и все только и заняты тем, что вычерчивают новые границы и запирают на замки… А ведь это всего-навсего пятна на карте… Кругом интернет, а вот из-за этих пятен разноцветных, или – хуже того – ради какого-нибудь слова или начертания (кириллица или латиница?) они начинают стрелять друг в друга и закладывать бомбы в автобусы. Все знают, откуда хотят убежать, но никто не знает – куда… Здесь, в городе Котор, – видели, может быть? – в бывшей церкви Богородицы, Девы Ангелов, – теперь кинотеатр: Болливуд конкурирует с Голливудом… Странные времена…
Все-таки в империях – согласитесь? – был некий большой смысл, пространство и время, дыхание истории, Океан… А тут… какое-то новое средневековье.
Так еще и писатели, то есть писатели и сценаристы, главным образом, – не примите на свой счет – попросту посходили с ума. Не обижайтесь. Разве можно этим шутить? Вот лет десять тому, или больше (я только что вернулся из командировки) просвистел по России один такой скандальный роман – автора не помню, псевдоним какой-то… Там, например, герою, оператору атомной станции, во время дежурства раз в неделю является Серафим Саровский, небесный покровитель ядерщиков: проплывает по воздуху над бассейном выдержки и, грозя пальцем, велит взорвать все это порождение шайтана к чертовой бабушке… А герой, по имени Айнур, не может понять, не сон ли это, или боится признаться, что задремал на вахте, и идет советоваться к имаму… Это, по-вашему, возможно, не взрывоопасно? Да и назывался роман как-то двусмысленно и мрачно – "Мария и Мириам"».
И Дан, пожалуй, действительно расхохотался, пусть и угрюмо: во-первых, откашлялся он, не бассейн выдержки, а бассейн расхолаживания, а во-вторых, неужели тут проблемы с именами и все было бы иначе, если бы снизошел ангел Джибриил, скажем, или кому-то легче бы спалось, если бы это были «Аннушка и Аленушка»?
«Вот видите, – рассмеялся герр Манн, – вы тоже помните… Разве им не страшно? Тогда, а тем более теперь?»
Но Дан не смеялся больше, а на прощание, осмелев или захмелев, обратился к гостю с неожиданной просьбой и словно бы опять изумился сам себе: если помощь его, нахмурился он, в этом деле по-прежнему важна, не мог бы и герр Манн, в свою очередь, оказать ему услугу за услугу?
Имена обычно живут дольше людей – кажется, продолжал он, – но бывает и наоборот, а с возможностями герра Манна, наверное, не составит труда разыскать в городе Котор человека, даже почти лишившегося имени: русский художник, которого здесь звали Беном, а в России, видимо, Вениамином (фамилия неизвестна), жил возле францисканского монастыря у Южных ворот и как-то внезапно пропал, и дверь заперта, а поскольку человек запойный, кто знает, что могло случиться, хотя беды накликать не хотелось бы…
«Попробую, – кивнул герр Манн, подумав, и, уже переступая порог, добавил, – но обещать ничего не могу. Как говорил один модный писатель, спиваться нужно не в одиночку, а вместе с собственным народом…»
И уже в такси, по дороге в Ораховац, Дан выругался громко – вспомнил, что из-за визита соглядатая опять не вернул диски, которые сунул ему DJDJ тогда, в день Рождества, Божич. Было вдвойне неловко: конечно, он давно, как бы по долгу службы, прослушал обе оперы – наспех, перескакивая с одной дорожки на другую, – но так и не понял, зачем это могло бы пригодиться – для умозрительной ли книги Артичеллы, для эфирных ли меморабилий DJDJ? Признаться в этом и отдать их сразу было стыдно, а держать их у себя с каждым днем становилось еще более нелепо: они лежали балластом в ящике, и сам он непременно отдал бы их сегодня, если бы его не сбил с толку герр Манн.
Верить визитеру Дан не собирался, разумеется, но главное – похоже было, что ночной соглядатай пропустил мимо ушей все намеки и ничего не знал-таки о тайнах и записках Иосифа Кана.
Или не подал виду.
И по-прежнему не ясно было, чего соглядатай добивается, и думать об этом не хотелось, но нужно было бы – пора было бы – самому сосредоточиться на тайнике Иосифа. И хорошо еще, что записки были давно унесены и перепрятаны, но тут Дану почудилось почему-то, что соблазнительнее не торопиться, а помедлить, как случалось в молодости, когда вдруг начинало брезжить новое свидание или призрак сюжета, и не было ничего слаще, чем отвернуться, внезапно забыть о соблазне на время и притвориться, будто не ждешь никакого подарка…
Так и тут – решил он, – если тайник существует, мысль о нем лучше забросить в какой-нибудь дальней кладовой памяти и не приближаться достаточно долго – и тогда все откроется само собой, наподобие пробуждения во сне Хунайна ибн Исхака.
И подарки – вот именно – не заставили себя ждать.
На другой день, к вечеру, появилась в Скайпе та, что была когда-то Гризельдой, а потом – Аминой или Нормой.
«Я в Венеции, – сказала она. – Пара смешных мастер-классов для VIP-племянниц. Шарлотта и Саломея. Завтра заканчиваю, и потом – целых две недели свободы… Знаешь, выпить «Кристалл» есть с кем, а вот «Фрапен» – абсолютно не с кем… Может быть, приедешь? Я уверена, что тебя отпустят хотя бы дней на десять – хотя бы перед этим грандиозным празднеством, которое затевают у вас в этом году на фестивале камелий – не слышал? Возьми отпуск… Пора тебе, наконец, увидеть оригинал – то, чему двести лет подражают городки Монтенегро на заливе, – Венецию зимой, почти без туристов. Здесь через три дня кончается это карнавальное безумие – все опустеет… И останется – как там? – «больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе…» Безлюдно и тихо. От одних туманов можно счастливо оглохнуть… Сплошной Бродский вокруг и Кузмин внутри. Правда, лютни не обещаю… Просто будем, как серебряные форели, разбивать лед меж зеркал… Только не надо ехать через Дубровник или Триест, ни на машине, ни на автобусе. Черногорские номера их раздражают, да и кто знает, что им придет в голову на границе при виде твоего паспорта – они меняют правила каждые полгода. Лучше самолетом прямо из Подгорицы через Вену: взлетел после обеда – и к ужину уже на месте… Когда закажешь билеты – позвони Алие в Триест, у нее все отлажено: она забронирует тебе номер в Bauer Hotel на Campo San Moise и устроит трансфер. Куртку теплую не забудь… и шарф, и шапку обязательно. Здесь ветра».
И мы не станем отсюда следовать за сомневающимися в том, будто нельзя представить кого-то, кто знал бы и видел больше нас. Но, скорее, присоединимся к тем, кто напоминает, что порою и речь поэтов не всегда поспевает за речами любовников.
Ибо одни говорят, что двое в Венеции проводили вечера на улицах, «вьющихся угрем», слушая, как «скрипичные грифы гондол издают вразнобой тишину», наблюдая, как купола – к ночи – «меркнут, словно люстры в опере, идут медузами на убыль». А другие уверяют в обратном: только сквозь стекла отеля, «на заре зеленоватой», они изредка следили «за узорами едва заметной зыби в канале, забросив сети в раскосый блеск зеркал позади…»
