Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
– И крики "оле!".
– А почему бы и нет? Когда я вижу, как они вскакивают с мест и выкрикивают мое имя, мне кажется, что я обладаю ими, как своими рабами. Это ощущение пьянит больше алкоголя. И они еще хотят, чтобы я отказался от того, что составляет и всегда составляло мою жизнь? Никогда!
Я не знал, что сказать, чтобы не обидеть его. Чуть подумав, я осторожно попытался:
– Их беспокоит то, что случилось с Гарсиа и Алохья. Ты это должен понять, Луис, даже если не согласен с ними.
– Ну и что? Наша прогрессия не для школьниц! Нам хорошо платят именно за риск. Когда быкам на рога станут одевать защитные шары, нам будут платить не больше, чем циркачам, которые разъезжают на деревянных коровах! Всегда были раненые или погибшие тореро. И что из этого? В автогонках тоже бывают жертвы. Но их же не запрещают из-за этого! И если существуют хорошие тореро, то значит можно избавиться от страха перед быком!
Он лгал. Я почувствовал, как дрожали его пальцы, когда он взял меня за руку.
– Скажи, наконец, Эстебан, ведь ты разбираешься в этом лучше остальных, хорошо я работаю или нет?
– Отлично, Луис.
– Следовательно, я принадлежу к тем, у кого больше всего шансов избежать рогов быка. Я бы никогда не допустил такой ошибки, как Гарсиа. А случай с Алохья - это судьба… Может быть, он забыл проверить свою экипировку?
К чему было говорить ему правду? Я только бы расстроил его и все равно не добился бы отказа от выступлений.
Мы вернулусь в дом, где нас ждали Консепсьон и Рибальта, которые обрадовались, увидев, что Луис улыбается. Кроме того, он извинился с той непринужденной манерой, которой он всегда пользовался в трудные моменты, попросив жену и гостя отнести вспышку его плохого настроения на счет гибели друзей, а также его усталости. Кроме того, Луис был уверен в удачном выступлении в Хуэске и утверждал, что после него никто и никогда в мире корриды больше не сможет оспаривать его мастерство. В подтверждение своих слов он предложил дону Амадео обсудить программу на конец сезона. Обрадованный импрессарио вытащил из кармана свои бумаги, разложил их на столе и принялся комментировать наши будущие выступления.
– Итак, 10-го вы будете выступать в Хуэске. Похоже, это будет достаточно просто, потому что вы будете практически единственным на афише. В следующее воскресенье - Толедо. Там будет значительно сложнее, ведь толедцы считаются знатоками корриды.
– Ничего! Я всегда очень хорошо выступал в Толедо. Этот город вдохновляет меня.
– Тем лучше. Затем мы будем в Хуэльве, после - в Малаге. Практически, все время мы остаемся на юге.
– Потом мы едем в… А, нет, я забыл, что отказался.
– От чего вы отказались, сеньор?
– От корриды в Линаресе, назначенной на 28-е этого месяца.
– Почему? Они плохо платят?
– Наоборот! Это был бы самый большой гонорар за весь сезон!
– Тогда в чем дело?
Дон Амадео бросил взгляд в сторону Консепсьон, затем в мою сторону, как бы прося о поддержке, но мы оба молчали. Тогда он улыбнулся, но эта улыбка была похожа скорее на оскал.
– Я… я подумал, дон Луис, что вы не станете выступать в Линаресе.
Лицо Консепсьон напряглось, и она закрыла глаза, как бы вновь переживая тог день, когда погиб Пакито.
– А почему я не стану выступать в Линаресе, сеньор?
По тому, как у Луиса запульсировала вена на виске, я понял, что им овладела ярость.
– Потому что, похоже, у вас остались неприятные воспоминания о Линаресе, и я опасаюсь, что это не позволит вам хорошо выступить.
Вопреки ожиданию, Луис не взорвался гневом. Он повернулся к Консепсьон:
– Это твоя работа?
Я воспротивился:
– Нет, Луис,- моя.
Он с удивлением посмотрел на меня.
– Твоя? За кого же меня принимаешь - за девочку-истеричку?
Он медленно встал.
– Послушайте, вы все. Я - тореро и только тореро. Воспоминания - это одна вещь, а бой - другая. Если бы было невозможно выступать на арене, где произошло несчастье с вашим другом или с вами самими, пришлось бы закрыть большинство арен в Испании. Сеньор Рибальта, если вы не подпишете контракт с Линаресом, я от вас уйду, даже если мне придется для этого начать против вас судебный процесс!
* * *Я выехал из Альсиры на день раньше Луиса и Консепсьон, с которыми договорился встретиться в Мадриде, откуда мы вместе должны были ехать в Арагон.
Ужинал я с Ламорилльйо и его женой. Кончите, родившейся в Валенсии, превосходно удавалась паэлла[69].
Мануэль и его жена приняли меня, как брата. Они считали, что обязаны мне своим благосостоянием. И все же, молодая жена Мануэля не смогла удержаться:
– Да, мы, действительно, живем лучше, но ценой каких переживаний! Каждый раз, когда Мануэль уезжает, я считаю часы до прихода его телеграммы, где он сообщает, что все прошло хорошо. А какие муки я терплю после смерти двух его товарищей!
Ламорилльйо нежно обнял свою жену и привлек ее к себе.
– Постой, Кончита миа, ты ведь обещала мне быть благоразумной?
Она простонала:
– Клянусь, что стараюсь сдерживать мое обещание, но у меня не всегда выходит, Мануэль…
После ужина Ламорилльйо вышел меня проводить. Светлая ночь была полна свежего воздуха, опустившегося с северных гор.
– Дон Эстебан, могу ли я рассчитывать на вашу помощь, чтобы… чтобы Кончита не наделала глупостей, если со мной что-то произойдет?
– Ничего себе! Что за мысли у вас?! Что с вами, Мануэль? Вы ведь уже не новичок в корриде!
– Не знаю… Может быть, это из-за Гарсиа и Алохья, но у меня такое чувство, что нашу квадрилью начали сопровождать сплошные неудачи.
– Не говорите глупостей, Мануэль! Хорошо еще, что Кончита вас не слышит!
– Именно для этого я и решил вас проводить.
Мне было очень неприятно его слушать и, главным образом, потому, что его переживания совпадали с моими.
– Что заставляет вас так думать?
– Не знаю, дон Эстебан. Но я буду впервые в жизни выступать с чувством страха в сердце. Что-то мне подсказывает, что в Хиэске будет мое последнее выступление.
Я слишком хорошо знал Ламорилльйо, чтобы несерьезно относиться к его словам.
– В таком случае, Мануэль, мы можем сказать, что у вас грипп, и я подменю вас. Я надеюсь, что через несколько дней вы справитесь со своими нервами?
Он тряхнул головой.
– Это ничего не изменит, дон Эстебан. Меня ждет смерть от рогов быка, и если этого не случится завтра, то все равно произойдет послезавтра.
– В таком случае давайте порвем контракт?
– И вернуться к нищете? Никогда. Если я погибну, Кончита получит три тысячи песет моей страховки.
Я дружески стукнул его кулаком в плечо.
– Вам нужно поскорей избавиться от таких мыслей, Мануэль!
– Это невозможно… Я уже вижу, как меня уносят на носилках с арены в Хуэске.
* * *Он ошибся на пять дней.
ГЛАВА 6
Вопреки опасениям Ламорилльйо, коррида в Хуэске прошла очень хорошо. Пикадор, заменивший Алохья, оказался парнем, хорошо знавшим свое дело, а оба бандерильерос, выступавшие с самого начала, начали приживаться в нашей квадрилье. Мы надеялись на создание новой дружной команды. Дон Амадео, позабыв о своих опасениях, понемногу вернулся к радостям жизни, и, пребывая в самом лучшем настроении, мы готовились начать, после Толедо, наше южное турне по Хуэльве, Малаге, Линаресу и Севилье. Последний город должен был стать для нас апофеозом. После него, перед зимним отдыхом, выступлений планировалось гораздо меньше.
Во всей команде только Мануэль Ламорилльйо оставался мрачным. Я понапрасну старался подбодрить его. После корриды в Хуэске я отвел его в сторону:
– Ну что, Мануэль, все прошло хорошо?
– На этот раз - да.
– Теперь вы видите, что ваши мрачные мысли не имели под собой никаких оснований?
– Я ошибся в дате, вот и все.
– Мануэль, мне не понятно, как такой человек, как вы испугался призраков!
До самого последнего дыхания я буду вспоминать его взгляд, когда он ответил:
– Вы хорошо знаете, дон Эстебан, что смерть можно почувствовать. Так вот, я ее почувствовал…
Я предложил ему выпить, старался по-дружески подшучивать над ним, но это не произвело на него никакого впечатления. Он переживал черную полосу в жизни, но я ничего не мог для него сделать.
Луис опять стал болтлив и, несмотря на то, что в Хуэске он выступал хорошо, но не более того,- он предрекал себе такие великие подвиги, благодаря которым его имя будет вписано в историю корриды. Консепсьон оставалась непроницаемой. Невозможно было понять, рада она успеху мужа или нет. Марвин, повсюду следовавший за нами, со мной совершенно не общался. Зная, что он пристально наблюдает за мной, я тоже не хотел говорить с ним.
Власти Толедо приняли нас прекрасно. Быки, выпавшие нам по жребию, не отличались чем-то необычным, и я был уверен, что "Очарователь из Валенсии" с честью выполнит свою задачу. Если бы не Ламорилльйо с его похоронным настроением, я бы ни о чем не беспокоился. За обедом перед корридой Мануэль почти ничего не ел, и я снова стал его упрашивать отдохнуть и временно передать свои обязанности другому. Он отказался.
