Дик Фрэнсис - Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
— Может быть, вы — мистер Финн? (Я кивнул). Вам просили передать, сэр. Мистер Ингерсол звонил, что не сможет встретиться с вами здесь, сэр. Он очень извиняется, но не могли бы вы встретить его на станции в шесть пятьдесят пять. Станция тут недалеко — прямо вниз по шоссе…
Допив свой стаканчик, я поблагодарил бармена. В машине влез на сиденье и протянул руку, чтобы включить зажигание. Руку я протянул, но… так и не успел повернуть ключ.
Резким рывком меня схватили сзади за горло. Когда цепкие руки изменили положение, чтобы сжать меня сильнее, кто-то зашевелился на заднем сиденье.
Я выбросил руки назад и пытался схватить державшего меня. Но не смог дотянуться до лица, а против его перчаток ногти были бессильны. Толстые кожаные перчатки сжимали шею железно. И, что хуже всего, они точно знали, как нажимать с каждой стороны — над ключицами, где выходят наружу сонные артерии. «Нажатие на одну из сонных артерий останавливает кровотечение из головы, — вспомнился мне курс первой помощи. — Но нажатие на обе блокирует все кровоснабжение мозга».
У меня не оставалось ни шанса. Мешало рулевое колесо, и попытка сопротивляться не давала ничего. И тех секунд, пока ревущая мгла поглотила мое сознание, хватило всего на две мысли. Во-первых: мне следовало сообразить, Тик-Ток никогда бы не назначил встречу в таком паршивом баре. А во-вторых: я умираю…
…Я не мог долго быть в обмороке, но, похоже, прошло немало времени. И когда постепенно вернулось затуманенное сознание, я обнаружил, что не могу открыть ни глаза, ни рот: все было залеплено клейким пластырем. А руки связаны в запястьях. И, когда я попробовал шевельнуть ногами, то выяснилось, что я могу раздвинуть их лишь на ширину шага — спутаны, как у цыганской лошади.
Я лежал, неудобно сложенный вдвое, на полу в заднем отсеке машины. Судя по всему, это наш «мини-купер». Было страшно холодно. И я сообразил, что на мне нет ни пальто, ни пиджака. Я остался в рубашке с короткими рукавами, а руки мои просунуты между двумя передними сиденьями так, чтобы я не мог сорвать пластырь. Лежать в такой позе было чудовищно трудно. Я попытался освободить руки — приподнял их и изо всех сил дернул. Но они были крепко привязаны. И на них с такой зверской силой обрушился кулак (так мне показалось), что больше я и не пробовал. Видеть, кто ведет машину и гонит ее изо всех сил, я не мог. Но в том не было надобности.
Лишь один человек на свете мог придумать такую ловушку — сложную, но хитрую, вроде «ягуара», поставленного поперек дороги. Лишь у одного человека мог быть повод, пусть совершенно безумный, чтобы похитить меня. Никаких иллюзий у меня не было: Морис Кемп-Лор не желал, чтобы я выиграл Зимний Кубок, и принял меры.
«Знал ли он, — беспомощно размышлял я, — что Ботва не случайно не съела отравленный сахар? Догадался ли, что я разузнал все о его деятельности против жокеев? Может, услыхал о том, что я объехал все конюшни, или о том, как я наводил справки насчет „ягуара“? Если все это так — что он собирается со мной сделать?». Но я не спешил выяснять ответ на этот последний, довольно-таки мрачный вопрос.
Мы ехали долго, потом вдруг машина свернула влево и затряслась по неровной дороге. Мне стало еще хуже. Через некоторое время пошла медленнее, снова повернула и остановилась.
Кемп-Лор вышел из машины, опустил спинку водительского сиденья и выволок меня за запястья. Я не смог подобрать под себя связанные ноги и упал на спину. Земля была жесткой, усыпанной гравием. Рубашка порвалась, и острые камни разодрали кожу.
Он рывком поставил меня на ноги. И я стоял, покачиваясь, ослепший из-за пластыря и лишенный возможности убежать, даже если бы удалось вырваться. Он стал тащить меня вперед, дергая за веревку. Я все время спотыкался и падал.
Но, прежде, чем грохнуться, о землю, я как-то умудрялся повернуться и падал не на лицо, а на плечи. Он все тянул меня за руки, чтобы я не мог достать до пластыря. Один раз, огромным усилием я попытался его сорвать. Но Кемп-Лор задрал мне руки за голову и долго тащил спиной по земле. Было очень больно.
Наконец он остановился и дал мне возможность встать на ноги. Он не произнес ни слова. Слышны были лишь звуки наших шагов по камням и слабое дыхание северо-восточного ветра.
Разодранная в клочья рубашка была плохой защитой от ветра, и я дрожал от холода. Он остановился. Послышался скрип отпираемой двери, и он втащил меня внутрь. На этот раз нужно было подняться на ступеньку вверх, и я снова упал, даже не успев увернуться. Упал плашмя — на живот. Чуть не потерял сознание. Щекой почувствовал — пол деревянный. Пахло пылью и лошадьми. Он снова поставил меня на ноги и, задрав руки вверх, привязал к чему-то над самой головой. Когда он закончил и отошел, я попытался нащупать — что же это такое? И, ощутив гладкие металлические крюки, тут же понял, где нахожусь.
Кладовая для снаряжения. В каждой конюшне такая есть, где хранят седла, сбрую, а также щетки, ремни, бинты и попоны — все необходимое лошадям. В такой кладовой с потолка свисают крюки для сбруи — приспособления, похожие на трехлапый якорь. На них для чистки вешают уздечки. Но с этих крюков уздечки не свисали. Тут висел я.
Обычно в таких кладовых тепло. Их согревают печки, на которых сушах влажные попоны. В этой кладовой был адский холод. И глубоко въевшийся запах кожи и мыла для чистки седел перекрывался какой-то нежилой затхлостью. Значит, кладовой не пользуются — она пуста. Тишина приобрела новое, зловещее значение. В конюшне не двигались лошади. Пустые конюшни! Я задрожал, и вовсе не от холода.
Было слышно, как он вышел во двор. И тут же до меня донесся знакомый скрежет задвижки и лязг открываемой двери. Через секунду ее закрыли снова, но открыли другую, потом третью. Идя вдоль ряда, так он открыл шесть дверей. Я подумал: «Что-то ищет…». Потом некоторое время не слышно было, что он делает… Однако машину не заводил, значит, все еще оставался здесь…
Все мои усилия разорвать веревку, которой связаны руки, — тщетны. Тонкая, скользкая — похожа на нейлон. И ни одного узла. Не развязать!
В конце концов он вернулся. И у дверей со стуком поставил что-то. Как будто ведро.
Мягко ступая по деревянному полу, подошел поближе. Остановился передо мной. Было тихо, очень тихо. Я услышал новый звук — высокий, еле слышный астматический присвист при каждом вдохе. Похоже, даже пустые конюшни вызывают у него приступ.
Некоторое время ничего не происходило. Он медленно топтался вокруг меня, потом останавливался. Шагал и останавливался. Решает, как поступить. Но что он хочет сделать?
Разок он потрогал меня, проведя рукой в перчатке по ободранным плечам. Я дернулся, и его свистящее дыхание резко усилилось. Потом он начал кашлять — сухим, затрудненным кашлем астматика. Чтоб ты задохся!
Все еще кашляя, он вышел, взял ведро и пересек двор. Я услышал стук поставленного ведра, потом он отвернул кран, и вода полилась с плеском. Звук звонко разносился в тишине.
«Джек и Джил пошли на холм, чтобы притащить ведро воды. Джек упал и разбил свою корону, а Джил вылил воду на него», — бессмысленно вспомнились детские стишки.
«О нет, — думал я, — о нет, мне и так уже холодно». Какая-то часть сознания говорила: пусть делает что угодно, лишь бы отпустил меня вовремя, чтобы я мог скакать на Образце. Но другая часть сознания советовала не быть идиотом — в том-то и дело, он не отпустит тебя. А… если ты даже сможешь удрать — так промерзнешь и ослабеешь так, что не в силах будешь сесть и на осла.
Он прикрутил воду, снова пересек двор. Вода в ведре слегка плескалась при каждом его шаге. Он остановился сзади меня. Звякнула ручка ведра. Я глубоко вздохнул, сжал зубы и ждал. Ударив между лопаток, он выплеснул воду, облив меня с головы до ног. Вода была ледяная и на ободранных местах причиняла нестерпимую боль.
Передохнув, он снова пересек двор и наполнил ведро. Но мне уже было все равно: нельзя промокнуть и замерзнуть сильнее. И я стал тревожиться не о том, что он еще со мной сделает, а сколько собирается продержать здесь.
Он вернулся с ведром и на этот раз выплеснул воду мне в лицо. Напрасно я считал, что хуже быть не может. Вода попала в нос. Грудь ломило. Я не мог вздохнуть. Он же утопит меня! Конечно, он снимет сейчас пластырь со рта, конечно снимет…
Но он этого не сделал.
Вновь набрав воду в другом конце двора, он снова аккуратно завернул кран, и его размеренные шаги направились ко мне. Поднялся на ступеньку, идет по деревянному полу… И я не в состоянии остановить его!
Мысленно я ругался как только мог.
Снова он спереди. Я отвернул лицо вбок и чуть не под мышку спрятал нос. Он вылил полное ведро ледяной воды мне на голову. Бедные цирковые клоуны, я всегда буду им сочувствовать. Впрочем, они обливаются теплой водой…
На этот раз он, видимо, решил, что я достаточно мокр. Во всяком случае, он бросил ведро за дверью, вместо того, чтобы снова наполнить его, вернулся и постоял рядом. Одышка у него усилилась.
