Дик Фрэнсис - Кураж. В родном городе. Рецепт убийства

Должен признаться, и мое настроение полностью совпадало с настроением Ботвы. Мы заражали друг друга безрассудством. Несколько раз мы рисковали неоправданно, но нам повезло. Я удерживал Ботву около ограды, протискиваясь, как только открывался малейший проход. И не мешал лошади получать все толчки и удары, которые выпадали на ее долю. Когда мы удачно подходили к забору, Ботва выигрывала в прыжке несколько корпусов. Но и когда подходили плохо, она все-таки пробивалась и всегда находила местечко, чтобы хоть как-то приземлиться.

Ничего похожего на ту разумную, точно рассчитанную скачку, о которой говорил Джеймс. Но такая отчаянная борьба больше научила упрямую Ботву выпутываться из трудных положений, чем спокойная пробежка с краю.

Подходя к предпоследнему забору, я начал бояться, что мы победим. Я знал — Джеймс хочет продать эту лошадь. И если бы она победила в скачке новичков, ценилась бы меньше, чем еще не побеждавшая. Очевидный парадокс? Да, но Ботва, молодая и неопытная, обещала многое. И слишком ранняя победа не дала бы ей в следующем сезоне участвовать в интересных скачках для новичков.

Прийти вторым, было бы гораздо выгоднее. Показать, что лошадь могла выиграть, хотя и не выиграла, — это подняло бы ее цену на несколько сотен. Но мы слишком яростно скакали, и у предпоследнего забора ненужная победа казалась неизбежной. Рядом шла лишь одна, уже уставшая лошадь, а на хвосте у нас — никого.

К счастью, Ботва оказалась на высоте.

Я пытался хоть как-то ее успокоить. Но она, не обращая внимания, взвилась в воздух слишком рано и приземлилась так, что ее задняя нога задела березовые жерди забора. От напряжения передние ноги подогнулись, и она упала на колени. Мой подбородок оказался на ее правом ухе, а руки сомкнулись вокруг шеи. Но тут ее выручило поразительное чувство равновесия. Напрягшись, она взметнулась вверх, дернула плечами и встала на ноги. Я опять оказался в седле, а она, покачав недовольно головой, снова устремилась к финишу. Но лошадь, которая шла рядом, была уже впереди и для нас недосягаема. Две другие пронеслись мимо в прыжке. Так что у последнего препятствия мы оказались четвертыми. Во время падения я упустил стремена и до прыжка не мог вдеть в них ноги. И, когда мы перелетели через последний барьер, они болтались в воздухе и звенели. Натянув поводья, я стиснул ногами бока. И Ботва, держась до конца, с разгона обогнала двух лошадей и в четырех шагах от финиша выскочила на второе место.

Джеймс в загоне для расседлывания ждал, пока я спешусь. Никакого выражения на лице. И я соскользнул на землю с таким же бесстрастным видом.

— Никогда больше не скачите так на моих лошадях! — только и вымолвил он.

— Согласен.

Отстегнув пряжки подпруги и взяв седло на руку, я наконец взглянул ему в глаза. Прищуренные и непроницаемые, они сияли.

— Вы доказали то, что хотели. Но при этом чуть не погубили мою лошадь. (Я промолчал). И самого себя, — добавил он, подразумевая, что это менее важно.

Я покачал головой и, как бы вторя ему, улыбнулся:

— Пустяки!

— Хм! — Он взглянул на меня пристально. — Приходите вечером в конюшни. Мы не можем здесь разговаривать о… о том, о чем нам надо поговорить… Слишком много ушей.

Владелец победителя перегнулся через двойной барьер, чтобы полюбоваться Ботвой. А мне надо было смотать подпругу и взвеситься. Так я и не узнал, что произошло перед скачкой.

В раздевалке около моего места стоял Тик-Ток. Великолепно обутая нога на скамейке, тирольская шляпа сдвинута на затылок.

— Прежде чем ты еще разок поскачешь таким манером, завещай мне свою половину машины. Это избавит меня от уймы сложностей с законом.

— Заткнись, — попросил я, стаскивая с себя сначала свитер — малиновый с белым (цвета Джеймса), а потом и тонкую коричневую фуфайку. Взял полотенце у гардеробщика и — к умывальнику.

— Многие сейчас охотно взяли бы свои слова обратно. И хорошо, если бы они ими подавились! — возгласил Тик-Ток на всю раздевалку.

Прислонившись к стене, он томно наблюдал, как я умывался.

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что твои сегодняшние подвиги были ясно видны миллионам домохозяек, инвалидов, грудных младенцев и тем, кто слоняется около витрин радиомагазинов.

— Что ты мелешь? — воскликнул я.

— Факт! Последние три скачки показывали в промежутке между лекцией «Секс для шестых классов» и сериалом «Пучеглазик стреляет в бабушку». Вел передачу Морис. Хотел бы я знать, — закончил он уже всерьез, — что он предпримет, когда сообразит, что ты усек его проделку с сахаром?

— Может и не узнать, — ответил я, растирая полотенцем плечи и грудь. — Подумает, что это вышло случайно… Джеймс еще не рассказал мне, что было до скачки.

— Во всяком случае, — доверительно заметил Тик-Ток, — его кампания против тебя провалилась. После сегодняшнего, он не рискнет продолжать.

Я согласился с ним. Но это лишь потому, что мы слишком мало знаем о жестокости того мира, в котором живем.

Джеймс, погруженный в бумаги, ждал меня в своем кабинете у конторки. Ярко пылал огонь, и его отсветы поблескивали на стаканах, стоящих наготове. Я уселся в потертое кресло у огня, а он возвышался надо мной. На сильном, жестком лице — озабоченность.

— Я приношу извинения, — выпалил он вдруг.

— Не стоит. Нет необходимости.

— А ведь я чуть не позволил Морису дать Ботве этот проклятый сахар. Просто не мог поверить, что он способен на такой зверский план — отравить каждую лошадь, на которой вы должны скакать!

— Как это было?

Он пригубил свой стакан:

— Я приказал Сиду, чтобы никто, абсолютно никто, каким бы важным лицом он ни был, не давал Ботве что-нибудь съесть или выпить перед скачкой. Когда я зашел в загон с вашим седлом, Морис был в соседнем загоне, и я видел, как там он давал сахар лошади. «А Ботве никто ничего не давал», — сказал Сид. — Он помолчал и отхлебнул из стакана. — Я прикрепил ваш номер, надел седло и начал застегивать подпругу. Морис вышел из-за перегородки, сказал: «Привет!» и улыбнулся своей заразительной улыбкой… Я поймал себя на том, что улыбаюсь ему в ответ, и подумал, что вы рехнулись. Морис слегка хрипел из-за астмы… Потом опустил руку в карман, вынул три кусочка сахара, этак естественно, небрежно — и протянул Ботве. Руки у меня были заняты подпругой, и я подумал, что вы, верно, ошибаетесь… Но… не знаю… что-то было не так в том, как он стоял с вытянутой рукой, сахар на ладони. Какое-то напряжение, которое мне не понравилось. Люди, любящие лошадей, когда угощают сахаром, гладят им морды. Они не стараются при этом стать как можно дальше. А если Морис их не любит, зачем он сует им сахар? Как бы там ни было, я вдруг решил, что никакого вреда не будет, если Ботва обойдется без этого сахара. Так что я отпустил подпругу, сделал вид будто споткнулся, и, чтобы удержаться на ногах, схватил Мориса за руку. Сахар упал на солому, и я, как бы случайно, наступил на него.

— А что он? — воскликнул я в восторге. — Сказал что-нибудь?

— Ни слова. Я извинился, но он даже не ответил. Какое-то мгновение он был в полной ярости. Потом снова улыбнулся и… — Глаза Джеймса блеснули, — заявил, как он восхищается мною, что я даю бедному Финну эту последнюю возможность.

— Как мило с его стороны, — пробормотал я.

— А я объяснил, что это не последняя ваша возможность: в субботу вы скачете на Образце. Он только переспросил: «Правда?», пожелал мне удачи и ушел.

— Значит, сахар раздавлен и его вымели вместе с грязной соломой?

— Да.

— Нечего дать на анализ. Никаких улик. Досадно!

— Если бы я не наступил, Морис мог его поднять и снова предложить Ботве. А у меня с собой не было сахара… Ни кусочка, чтобы подменить… Честно говоря, я не верил, что он понадобится.

Я знал, что он и не собирался заботиться об этом. Но все же он позаботился. И я никогда не перестану испытывать чувство благодарности.

Мы допили виски. Джеймс спросил внезапно:

— Почему? Я не понимаю, почему ему понадобились такие усилия, чтобы вас скомпрометировать? Что он имеет против вас?

— Я жокей, а он нет, — просто ответил я. — Я умею скакать, а он нет. Зависть, злобная зависть и все.

Я рассказал ему про мой визит к Клаудиусу Меллиту и про его ответы. И еще добавил:

— Это не случайно, что вам и большинству тренеров трудно найти жокеев. На всех влияет Кемп-Лор — впрямую или через свои тени — Баллертона и Корина Келлара. Они, как губки, впитывают его яд и передают его всякому, кто готов их слушать. И еще внушают все это вам. Вы мне сами недавно повторяли: Питер Клуни всегда опаздывает, Тик-Ток не стремится к победе, Дэнни Хигс слишком азартно играет, Грэнт продает информацию, Финн утратил кураж…

Он в смятении уставился на меня. А я спросил:

— Вы же верили в это, Джеймс, правда? Даже вы! А уж все остальные и подавно. Да и почему бы им не верить, коли эти слухи подтверждались так наглядно. Не так уж много у нас нужно, чтобы тренер или владелец лошадей потерял доверие к жокею. Мы же абсолютно бесправны! И достаточно вскользь бросить намек, что жокей вечно опаздывает, или бесчестен, или трусит, — и скоро, да, очень скоро он вылетает из игры… Арт! Арт покончил с собой потому, что Корин уволил его. У Грэнта — психическое расстройство. Питер Клуни дошел до того, что его жена голодает в нетопленном, ледяном доме…