Наталья Солнцева - Золотой идол Огнебога
– В самом деле? – хмыкнул Матвей. – Надеюсь, нам это не грозит?
– Что вы... ты? – поправился бизнесмен. – Я знаю дорогу в Сатино. Мы не заблудимся.
Вниз от площади вела улица, которая у реки упиралась в бывшие ворота от въездной заставы. Астра захотела прогуляться по набережной. Снег бил в лицо, пейзаж в серо-белых тонах выглядел уныло. Продрогнув до костей, они отправились обедать. Наскоро перекусили в гостиничном ресторане, и Вишняков повез их в Ипатьевский монастырь. Он оказался отличным гидом.
– Костромичи оставили яркий след в истории России, – говорил он по дороге. – Они утверждают, что подобрали на Куликовом поле раненого Дмитрия Донского и спасли его. Наверное, по старой памяти тот же Дмитрий прятался в Костроме от войска хана Тохтамыша, а его сын Василий – от Едигея. У московских владык стало традицией искать убежища в добротной крепости, защищенной Волгой.
– Откуда ты все знаешь?
– Борецкий мне уши прожужжал костромскими байками, а я на память не жалуюсь. Теперь могу водить туристов по историческим местам.
Монастырь, тяжеловесно-величественный, снисходительно взирал на суетливый торг у ворот, – матрешки, изделия из можжевельника и бересты. За стенами возвышались маковки соборов. По каменному коридору Вишняков провел гостей внутрь, на расчищенную, утоптанную посетителями площадь, заговорил о Годуновых.
– Эти богатые бояре – исконные костромичи. В шестнадцатом веке они здесь хозяйничали, заботились о монастыре. Новые каменные стены выстроены на их деньги. Когда Борис Годунов стал царем, обитель процветала, несмотря на Смутное время. После его смерти ипатьевские монахи почему-то поддержали Тушинского вора, второго Самозванца.
– Их было два? – удивился Матвей.
Вишняков кивнул.
– Лжедмитрий I и Лжедмитрий II. Двойники, «клоны».
Астра бросила на Карелина многозначительный взгляд. Тема двойников была ее пунктиком.
– Ирония судьбы! В этом монастыре затворялся Самозванец, и в нем же потом прятался будущий царь Михаил Романов с матерью. По-моему, оплот Лжедмитрия и вотчина злейших врагов Годуновых – неподходящее место для убежища. Однако именно тут внезапно объявились Романовы, сюда приходили народ и бояре звать Михаила на царство. Уговаривали несколько часов, пока толпа на площади не пришла в неистовство. Только тогда Михаил Федорович дал согласие занять престол. Так или иначе, времена Смуты закончились именно в этих стенах. – Он помолчал, глядя на монастырские башни. – Русская история кишит белыми пятнами. Как любая история.
– Выходит, Кострома – колыбель династии Романовых?
– Истинно так... если верить историкам, – улыбнулся Вишняков. – Родня Михаила по линии матери – Шестовы имеют костромские корни. Они издавна жили здесь и даже имели в кремле «осадный» двор. А Ипатьевский монастырь официально считается местом рождения новой династии... Каждому монарху следовало хотя бы раз посетить сию обитель.
– И посещали?
– Наверное, – пожал плечами «гид».
– А какие еще места показывал тебе Борецкий?
Егор Николаевич сдвинул брови, припоминая.
– Святое озеро, оно здесь, неподалеку. Там установлена часовенка в память о битве с татарами, вся расписанная фресками. И, конечно же, музей под открытым небом. Тоже рядом. Сюда свезли деревянные храмы и дома со всей Костромской губернии. Вам непременно стоит взглянуть! Вплоть до восемнадцатого века русские города были преимущественно деревянными. Где вы еще увидите подобное?
– Уже смеркается, – заметил Матвей. – Давайте отложим музей на завтра.
– Тогда я позволю себе пригласить вас в Городище. Район отдаленный, но Борецкий придавал ему особое значение.
– Мы успеем до темноты?
– Едемте, – решительно пресекла всякие колебания Астра.
Они снова уселись в «Хаммер». Егор Николаевич дважды останавливался и спрашивал дорогу. Метель усилилась, в сизом полумраке зажигались редкие фонари. Наконец он увидел ориентир – церковь.
– Это здесь.
От ледяного ветра перехватывало дыхание. Вишняков устал, но бодрился, показывая рукой на засыпанные снегом окрестности.
– Сельцом Городище некогда владел стольник Морозов, а затем его вдова, боярыня Морозова. Да-да, та самая сторонница старообрядцев! – предупредил он вопросы своих спутников. – Когда ее взяли под стражу, село отписали в казну. Считается, что Рождественскую церковь поставили на средства боярыни. Впрочем, не в ней дело. Борецкий говорил, что когда-то в селе был еще храм Ильи Пророка, построенный якобы на месте отправления языческого культа. Христианство пришло в здешние края с опозданием, народ упорно поклонялся старым богам, и в Городище как раз находилось капище. Чтобы избавиться от вредного влияния, здесь и возвели деревянную церковь. Но она погибла в результате пожара. Возможно, это домыслы...
– Твой приятель – поклонник опальной Морозовой или его влекло сюда капище? – подавив зевок, осведомился Матвей.
Они с Астрой встали ни свет ни заря – он ночевал у нее в гостиной на диване, – потом тряслись пять часов по зимней дороге. Ужасно хотелось принять душ и лечь. Неужели Вишняков не мечтает о мягкой постели?
– Илья – странный, противоречивый человек, – отворачиваясь от ветра, произнес тот. – В нем столько всего намешано! С одной стороны, он восхищается раскольниками. С другой – обожает языческие праздники. Зимой – Святки, летом – Ивана Купалу. Его хлебом не корми, дай прыгнуть через костер или вырядиться чучелом и ходить пугать соседей. Увидите, какой он выдумщик. Скучать не придется, обещаю.
У Астры замерзли щеки и подбородок. Она терла их варежками.
– Ты говорил что-то о капище...
– А! – кивнул Вишняков. – Илья загорелся идеей устроить в Городище археологические раскопки. Вдруг обнаружат какого-нибудь идола или черепки священных сосудов? Искал желающих, пробивал разрешение, но так и не получил. По крайней мере пока.
Ветер заунывно вздыхал, стонал и вздымал снежные вихри. В их очертаниях Астре почудился хоровод русалок...
Москва
Кира Сарычева с детства недолюбливала зиму: ее мертвящее дыхание замораживало все живое. Белое, как рыбье брюхо, небо, голые деревья, скованные льдом водоемы, и поверх всего этого – белый снежный саван. На протяжении трех зимних месяцев Киру одолевала тоска, которую она даже пробовала заливать вином. Боялась повторить судьбу спившейся матери, но зима наводила на нее еще больший ужас. Это было необъяснимо.
– Кирка, пошли на речку, там лед – чисто стекло! – звали ее подружки кататься на коньках.
– Давай на горку с санками! – звали другие.
Она упрямо мотала головой из окна, даже дверей не отпирала. Вломятся – силой потащат. Еще и хохотать станут, как сумасшедшие, дразнить по-всякому. Экое диво – девчонка, которая в такую погоду дома сидит! Снежок похрустывает, сверкает на солнышке, морозец за нос щиплет, гурьба девчат и парней с красными от холода щеками, в варежках, в валенках – дурачатся, в снежки играют, бабу лепят. Весело! А она, точно не в Сухой Балке выросла, носа на улицу не кажет.
– Иди погуляй, что ли? – ворчала мать. – Целый день на печи валяешься, лежебока. Я в твои годы первой заводилой была! Все парни по мне сохли.
«А толку-то? – думала Кира. – Теперь вот без бутылки дня не обходится. Квасят оба родителя по будням и праздникам, посинели, обрюзгли. Смотреть – с души воротит!»
– Ты хуже имени не могла выбрать для единственной дочери? – вспыхивала она. – Кирка! Слух коробит! Будто я молоток какой!
– Ты че, доча? – вступался отец. – Не Прасковьей же тебя называть было? Не Агафьей? Городское имя тебе дали, красивое.
– Хоть бы и Агафьей!
Кира не понимала своего раздражения. Мать с отцом пьющие, это никому не понравится. Но почему же весной и летом у нее совершенно другое настроение? Даже скучная осень с дождями и непролазной грязью не вызывала такой депрессии. Однако стоило утром встать и узреть за окном холодное снежное безмолвие, как к горлу подкатывал комок, а сердце в страхе сжималось.
Детвора в восторге носилась по первому снегу. Собаки, кошки и те радовались. Всех, кроме Киры, радовал приход зимы. К Новому году в домах будут наряжать елки, печь пироги, варить холодец, гнать самогон. Пойдет нешуточная гульба до Рождества, потом потянутся Святки, а на Крещение мужики, кто побойчее, станут нырять в прорубь, смывать накопленные за год грехи.
Кира с трудом пережидала праздники – ей не в радость были ни школьные вечеринки, ни домашние посиделки. Придут такие же, как мать с отцом, алкаши, зальют глаза и ну горланить песни... Ой, моро-о-оз, моро-о-оз... не моро-о-озь меня-а-а...
От этих слов душа Киры леденела, и она бежала из дому к подружкам – шептаться, обсуждать, кто в кого влюбился, кто с кем целуется. Притворяться, что ей интересно, на кого заглядывается первый парень в поселке, кто с кем успел переспать. Все лучше, чем беспробудная пьянка родителей. Так налижутся, что печку истопить забывают, – придешь, а в горнице холод собачий, зато хоть топор вешай от самосада и перегара. И это – жизнь?
