Татьяна Устинова - Там, где нас нет
– А как он ее ищет? Бегает по городу?
Лёка улыбнулась:
– Почти. Ты почти угадал. Он поехал к партнерам, которым она везла документы. Хочет что-то там выяснить, я не знаю!.. Она там не была. Они сами ее ищут, у нее же документы!..
Принесли яичницу, и Лёка стала быстро есть.
Поев немного, она вдруг вспомнила правила хорошего тона и спросила:
– Хочешь яичницу?
– Да я уж ел.
Тем не менее он взял вилку, залез к ней в тарелку и подцепил кусок. Он всегда был ужасающе бесцеремонным.
Пока он жевал, сосредоточенно скосив глаза к носу, Лёка его рассматривала.
Н-да.
– Что ты смотришь? – спросил он и подцепил еще кусок.
– Заказать тебе, что ли?
– Да нет, это я так, от жадности. Может, лучше тебе еще одну заказать, а эту я доем?
Фу-ты, ну-ты!..
– А кофе?
– И кофе.
Он быстро перетаскал из ее тарелки яичницу и сказал:
– Знаешь, я ем только потому, что твоя!.. Вот так просто ни за что бы не стал!
После чего он закурил, вытащил газету и углубился в чтение.
Ужасный человек.
– Простите, пожалуйста, – прошелестела рядом официантка, – у нас нельзя курить.
– Как?! – поразился Платон Легран. – Совсем?!
– Да, к сожалению, у нас запретили, после того как в Евросоюзе ужесточили правила борьбы с курильщиками. Извините, пожалуйста, но…
– Даже одну маленькую сигаретку? Одну-единственную? И нельзя?
Девушка улыбалась. Он говорил как-то так, что нельзя было не улыбаться.
– И потом я вам хочу сказать, как физик физику, – тут он выпрямился и зашептал официантке прямо в ухо, – дым отсюда точно не дотянет до Евросоюза!
Девушка прыснула.
– Ну, и бог тогда с ним, а?
– Я сейчас пепельницу подам, – сказала официантка весело.
– Вот спасибо вам большое!
– Ты ставишь ее в дурацкое положение, – заявила Лёка недовольно. Ее всегда злила его клоунада. – Ей теперь от начальства влетит.
– Не влетит.
– Почем ты знаешь?
– Я занимаю номер люкс на шестом этаже. Кажется, это самый дорогой номер в отеле. Я могу курить даже лежа голым на конторке портье! – Лёка вдруг громко захохотала. – Вряд ли его удастся сдать еще кому-то в ближайшие лет шесть. А может, восемь. Потом кризис минует, и в него вселится король Бахрейна, да и то, если нефть подорожает, а так нет!..
– Как ты попал в номер люкс?!
– Сам не знаю. – Тут он пожал плечами и опять углубился в свою газету.
Сигарета все дымилась.
Н-да.
– Платон?
– М-м-м?
– А у тебя здесь… дела?
– У меня здесь были дела, – ответил он не глядя и стряхнул пепел в подставленную пепельницу. – Я на здешнем физтехе докладывал.
– Доложил?
– М-м-м?
– Я спрашиваю, когда ты уезжаешь?
– Завтра вечером, а что?
– А сегодня у тебя какие дела?
– Разные, – ответил Платон Легран и перегнул газету на другую сторону. – Ты скажи словами, что ты хочешь!
«Скажи словами»! Ах, как она узнает его в этой фразе!..
Я прошу тебя, скажи мне словами! Не надо намеков, я ничего не понимаю в намеках, я все равно не догадаюсь, что ты имеешь в виду.
И еще так: если хочешь что-то мне сказать, скажи сейчас!
Не надо ждать до завтра, до понедельника, до вечера, до Нового года! Время уйдет, драгоценное стремительное невозвратное время.
Однажды он попросил ее – скажи сейчас, – и она сказала, что уходит от него.
Был апрель, лучшее время года. Лучшее время в жизни. Начало всего.
– Платон, я хочу найти эту женщину. Помоги мне. Ты же хорошо соображаешь!..
– Ну, во всяком случае лучше тебя. – Тут он подумал и добавил справедливости ради: – По крайней мере, в вопросах физики.
Ни тактом, ни деликатностью, ни скромностью он никогда не страдал.
– Мне не нужна твоя физика!
– Напрасно.
– Мне нужно твое умение соображать.
– Когда?
Лёка смотрела на него, и он уточнил:
– Когда тебе понадобится мое умение соображать? Ну, через час, через два, когда?
– Лучше бы прямо сейчас. Мы бы сходили в этот салон на Большой Морской. Может, там кто-то ее запомнил. Или машину запомнил. Здешний швейцар мне сказал, что она села в большую темную машину, и за рулем был… этот самый… песец.
– Ты уверена, что именно песец? А не ондатр?
Лёка опять захохотала.
Ондатр – это из сказки. Ондатр лежал в гамаке и размышлял о бренности всего сущего, в то время как все остальные радовались жизни и готовили шоколадный торт или картошку с мясом.
Эта книжка, про Ондатра, Снусмумрика и Муми-Тролля, попалась им как раз здесь, в Питере, в магазине на Невском.
Они купили ее, и потом все время читали друг другу вслух, и им казалось, что в детской сказке написано про них!..
– Платон, у него воротник был песцовый на куртке, или лисий, что ли. Мне так швейцар сказал.
– Песцовый воротник на куртке у мужика?!
– А что тут такого?
Платон Легран пожал плечами.
– Да ничего. Красиво, наверное.
– Ну вот. Может, этого песца запомнили в салоне. Но мне одной… неудобно. Сходи со мной, а?
– Схожу, – согласился он моментально. – Схожу, конечно.
Он всегда соглашался, что бы она ни предлагала – молодое «божоле» или детективное расследование. Все это доставляло ему удовольствие, тогда, давно.
Лёка моментально приободрилась, вытащила у него из пачки сигарету, прикурила и быстро рассказала ему, как у них на работе всех поувольняли.
И как оставшиеся боятся, что их уволят тоже.
– А у вас как?
– Да у нас никак. Нас увольнять сложно, потому что мы все академики и доктора наук. Куда нас увольнять-то? Нам можно деньги перестать платить, но нам и так не платили!
– Ага, а номер люкс?!
– Ну, я же не со своего счета деньги снял! Это заказчики за меня заплатили.
– А им зачем, чтоб ты в номере люкс жил?
Он пожал плечами.
Странным образом его никогда не волновала… «внешняя сторона». Решительно ни в чем – ни в брюках, ни в машине, ни в месторасположении офиса. Брюки должны быть удобными и не слишком грязными. Машина должна возить. До офиса должно быть легко добраться.
– Там какие-то сложные протокольные интересы. Я же как бы на французов работаю. А у них свои дела с финнами, а у финнов с американцами.
– Ну и что?
– А проектом руковожу я, и гранты получаю тоже я. Финнам их не дадут никогда, потому что у них науки в принципе нет, а с американцами я делюсь. Ну, и они все приехали, и мне их надо было где-то принимать. Вот мне и сняли этот люкс. Там восемь комнат и четыре ванные.
– Быть не может!
– Ну, ладно, ладно, – согласился Платон Легран. – Три комнаты и две ванные. И большой стол для заседаний. Мы там как раз вчера заседали, после физтеха.
Когда он так говорил про работу, она начинала невыносимо его любить и страшно им гордиться. Она никогда не понимала, чем именно он занимается, и подозревала, что девяносто девять и девять процентов людей на планете Земля тоже не поняли бы, и за эту избранность, принадлежность к одной сотой процента, она его обожала.
Это было триста лет назад.
Никто не умел так думать, как он. Так быстро и так красиво чертить на любых клочках бумаги какие-то графики. Так моментально забывать обо всем, когда ему в голову приходила «мысль». Так стремительно переключаться на свое, внутреннее, то, что было у него в голове. Так насмешливо и с таким снисходительным добродушным превосходством относиться к тем, кто соображал хуже или медленней.
Никто не умел быть таким занудным, как он!..
Когда они вышли, оказалось, что на улице очень белый, до боли в глазах, странный сырой мороз. Снег перестал, и на ветвях деревьев лежали примерзшие толстые белые снеговые канаты. Под ногами там, где не посыпали, был деревенский проселок, а где успели посолить, мерзкое ледяное крошево.
– Как я люблю Питер.
Платон покосился на нее.
– Ты бы держалась за меня, Лёк. Навернешься, костей не соберем.
Н-да.
Ужасный человек, ужасный.
– Ты знаешь адрес этого салона?
– Да мы там с тобой были! – опрометчиво воскликнула Лёка. – Не помнишь? Ну, когда зимой приезжали! Господи, ну, когда в Константиновском дворце президент собирал всех, таких, как ты!.. А ты космы отрастил почти до пояса, и я тебя стригла! Не помнишь?
Он пожал плечами. Должно быть, не помнил.
– А… таких, как я – это каких?
– Полоумных, – пояснила Лёка. – Ну, то есть больших ученых. Гордость отечества и надежду нации.
– А-а.
Они шли по деревенскому проселку, и снег поскрипывал у них под ногами.
Лёка держала его под руку так, как кинозвезды на Каннской лестнице держат сопровождающих – невесомо положив ладонь на рукав смокинга. В данном случае – дубленки.
Ей хотелось взяться покрепче. За триста лет она совсем забыла руку Платона, и еще забыла, как это бывает, когда просто держишь его под руку, и понимаешь – он мой.
Все эти французы, американцы и обитатели Константиновского дворца, которые смотрят ему в рот, очевидно, как и Лёка, не понимая ни слова из того, что он говорит, могут задавать ему вопросы, снимать ему шестикомнатные люксы, выслушивать его мнение, но все это не в счет.
