Таинственный гость - Проуз Нита
Отражение в ложке показывает кого-то еще позади меня – это миссис Гримторп, изображенная вниз головой, благодаря чему ее рот с опущенными уголками стал нелепой на вид улыбкой. Я смотрю на нее, пока она разглядывает недавно отполированные изделия на столе.
Она вскидывает подбородок в знак мрачного одобрения.
– Ты свободна. Можешь пойти в библиотеку и почитать.
Я делаю книксен и покидаю кладовую, чтобы присоединиться к бабушке на кухне. Бабушка достает из духовки свежеиспеченные булочки и шепчет:
– Ты отлично справляешься. Даже ее светлость не может это отрицать. Беги наверх. Позже я позову тебя на чай.
Я направляюсь в переднюю часть поместья и поднимаюсь по главной лестнице. Останавливаюсь на площадке второго этажа, глядя на длинный дамасский коридор, в конце которого – библиотека. Мистер Гримторп не тролль, теперь я это знаю, и все же, когда неделю назад я встретилась с ним лицом к лицу, наша встреча окончилась тем, что он разозлился и накричал на меня. Он назвал меня ужасным словом и приказал уйти. Я до сих пор не понимаю, в чем я провинилась, но опять же, обычно я поздно распознаю свою ошибку. Помню один случай в школе, когда я исправила слово на доске – мисс Криппс написала его неправильно. За это мне приказали встать в угол класса, и я стояла там так долго, что стыд во мне нашел выход в виде горячего потока, устремившегося по моим ногам.
Теперь я на цыпочках приближаюсь к порогу библиотеки и останавливаюсь. Я вхожу не сразу. Вместо этого смотрю на запретную стену книг и щель в полу – там темно и никаких признаков жизни с другой стороны.
Я подхожу к книжной полке, беру «Большие надежды» и возвращаюсь на кушетку, чтобы почитать. За последнее время я осилила много страниц, и хотя я не уверена, что персонаж Пип мне целиком понятен, зато огромное впечатление на меня производит мисс Хэвишем, иссохшая старая дева, чья единственная цель в жизни – мучить мальчика с добрым сердцем. Почему-то она пугает больше, чем все, о ком я когда-либо читала, так почему же я продолжаю перелистывать страницы?
Слышен щелчок. Такой тихий звук, но он эхом разносится в тишине библиотеки под ее высоким сводом.
Свет через щель в стене падает на пол.
Шаги, шорох тапочек.
Впервые за целые дни за запретной четвертой стеной появились признаки жизни.
Мой взгляд прикован к Оксфордскому словарю, чей корешок выступает за пределы других корешков. И тут вдруг стена с книгами открывается, и я вижу в дверном проеме мистера Гримторпа – с опущенными плечами, выглядящего помятым и усталым. Я прижимаю книгу к груди.
Затем происходит самое странное.
– Извини меня, – произносит мистер Гримторп.
Я едва верю своим ушам. Извинение из уст взрослого мужчины? Произнесенное им настолько невероятно, что с тем же успехом он мог бы говорить со мной на иностранном языке. Мне приходится качнуть головой, чтобы убедиться, что я правильно все расслышала.
– На днях я повел себя непозволительно грубо, – говорит он. – Злился как идиот. Я назвал тебя словом, которое, если так посмотреть, проще отнести ко мне, чем к тебе, ибо я настоящий кретин, тщеславный король, не имевший права тебя обижать. Единственное, чем можно объяснить мое иррациональное безумство, – это мой личный недуг: один из его затяжных симптомов – как раз нездоровая склонность набрасываться на ни в чем не повинных людей. Прошу, прими мои извинения.
Я не совсем понимаю, что он говорит, но его лицо искажено болью. В этот момент я делаю важное открытие: можно не понимать чужую боль, но нельзя притворяться, что ее нет.
– Я прощаю вас, мистер Гримторп. Но понимаете ли вы, что значит слово «извини»?
– Просвети меня.
– Это значит обещание никогда больше не повторять ту же ошибку.
Он вздыхает и подходит к своему столу, плюхается в кресло.
– Больше я не совершу этой ошибки, Пип, хотя не уверен, что не наделаю других. Правда в том, что я растерял все умиротворение, если оно у меня когда-то было.
– Умиротворение? – недоумеваю я, направляясь к потайной двери, и задерживаюсь в проеме.
– Что значит: радость, удовлетворение, счастье, – перечисляет он. – Раньше я искал счастья на дне бутылки, но отказался от этого. И еще от кое-чего. Где теперь то умиротворение, я не знаю. Иногда мне кажется, что найду его, добравшись до конца своего очередного романа, но и тут я борюсь с новым для меня, еще более серьезным недугом.
– Что значит: с болезнью?
– Да. Этот недуг знаком многим писателям, называется он – «творческий кризис». Я вдруг понял, что не могу завершить свою текущую работу. Она мне просто не дается, но если бы я только знал, как ее закончить, уверен, я бы исполнил свою мечту.
– А ваша мечта – это…
– Непреходящая слава. Известность. Место на книжных полках, зарезервированное за мной на века. Конец всем метаниям, возвращение умиротворения.
Я осторожно вхожу в его кабинет, замирая на безопасном расстоянии от его стола и от колеблющейся стопки черных «молескинов» с монограммами.
– Могу ли я спросить, о чем ваша книга?
Он наклоняется вперед:
– Это детектив. Писателя держит в плену его дома собственная жена. У него есть выбор: убить ее или убить себя.
– Что он выбирает?
– Убить жену. Но тут у него возникает новая проблема.
– Какая?
– Он должен заставить ее тело исчезнуть, иначе ему предъявят обвинения в убийстве и он снова окажется под замком, но на этот раз не в относительном комфорте собственного поместья, а в тюрьме.
Я смотрю на сидящего передо мной тощего человека с растрепанными волосами и глазами буйного жеребца. А что, если это не выдумка? От этой мысли внутри меня все сжимается.
– Вы планируете убить миссис Гримторп? – спрашиваю я, и тот, запрокинув голову, громко смеется над моим вопросом. – Почему вы смеетесь?
– Потому что это такой абсурд! У меня нет намерений убивать свою жену. Мне бы и не удалось! Она уже лет двадцать как неживая, и это моя вина. Эта женщина многое претерпела, она всю сознательную жизнь защищает мою репутацию, заботится о моем здоровье и благополучии. И поверь мне, я не слишком облегчаю ей задачу. Давай скажем, что на свете есть более верные мужья, но мало таких преданных жен.
– Я не понимаю… – шепчу я.
– Это и не важно. Важнее то, что мне нужна развязка моего романа. Финал. Сюжетный поворот. Может, даже два. И мне нужно куда-то деть этот вымышленный труп.
– Щелок, – говорю я.
– Щелка? – спрашивает он.
– Да нет же, щелок, – повторяю я. – Это такой химикат. Он жжется. Если добыть его побольше, полагаю, в нем можно растворить все тело.
Гримторп встает и через пару шагов останавливается как вкопанный. Его ледяные голубые глаза впиваются в мои.
– Откуда ты это знаешь?
– Жила-была служанка, – рассказываю я, – и она так не любила своего хозяина, что растворила его руки в щелоке.
– А это тебе кто рассказал? – Его глаза расширяются.
– Я сама придумала, ну, почти. Бабушка рассказывала мне, как все было, но я изменила концовку. Как называется история, в которой есть истина, но не факты? – спрашиваю я.
Его лицо меняется. Все жесткие линии смягчаются. Вся боль растворяется. Впервые за все время нашего знакомства он выглядит беззаботным, веселым и счастливым.
– Роман, – отвечает он. – Это называется «роман».
Глава 12
За завтраком с «ягнятами» я ссылаюсь на неотложные дела и покидаю «Сошиал», но Анджеле удается нагнать меня у входа.
– Молли, ты была потрясна! Эти дамочки на раз поверили, что ты детектив, заглотили крючок вместе с грузилом и леской!
– Это было унизительно и нечестно по отношению к ним, – отвечаю я. – И я не уверена, что добытые сведения хоть сколько-нибудь ценны.
– Иногда то, что поначалу кажется неважным, становится ключом к разгадке тайны. Тебе просто нужно понять, как связать все ниточки.
– Мне неинтересно связывать ниточки, Анджела. Мне интересно выполнять свою работу – работу горничной.
