Зов пустоты - Максим Шаттам
Оставался единственный способ: стать зеркалом. Понять его так хорошо, чтобы он остановил занесенную над ней руку, чтобы услышал ее. Ее слова должны быть точными и сразу попасть в цель. Она должна рассказать ему о нем самом. Ничто не сделает ее женщиной, достойной его уважения, но она может стать его отражением, фрагментом его сознания, погребенного глубоко под толщей страданий, равнодушия, эгоизма. Такой извращенец не станет слушать никого, кроме себя.
Да, именно так. Для этого мне нужно найти ошибку в его рассуждениях, разбить броню насильника и убийцы, проникнуть в него.
От последних слов ее бросило в дрожь.
Она отказывалась верить, что все закончится вот так – после всего, что она пережила, с чем столкнулась, когда начала вновь чувствовать себя женщиной, а не закрытой раковиной. Нет, этого не может быть.
Но Людивина знала, что ей не хватает деталей. Она отлично все помнила, но так и не видела ни единой лазейки, через которую можно пробраться.
Еще немного времени – вот и все, о чем я прошу.
Начать расследование сначала. Наверняка там было больше, чем ей запомнилось. Что она упускает?
Ее охватило отчаяние. Людивина привыкла к срочным расследованиям, к этому ужасному ощущению, что каждый проходящий день – это день, дарованный преступнику для того, чтобы он продолжал свои дела, что каждая новая неделя расследования – возможно, последняя неделя жизни мужчины или женщины, которых преступник выберет в качестве жертвы. Но на сей раз жертвой была она сама. Она одновременно играла на всех досках, и от этой мысли опускались руки. Сколько у нее времени? Несколько часов? Пара минут?
Она медленно выдохнула, прикрыв глаза. Тьма во тьме. Все тело ныло, ягодицы болели оттого, что она уже давно не двигалась, запястья горели, горло пересыхало.
Едва она решила вновь сосредоточиться на расследовании, как раздался звук, от которого все внутри замерло. Где-то наверху, за перегородкой, кто-то скребся.
Может, она здесь не одна? Может, есть и другая жертва?
Надежда тут же угасла, когда вдалеке раздался голос, приглушенный толстой стеной:
– Я… тебя… чую…
Это точно мужчина. Казалось, что он далеко, но Людивина не обольщалась: она понимала, кто это, знала, что он обращается к ней, а точнее, говорит с ней, чтобы показать свое возбуждение.
Он снова поскребся и добавил, на этот раз громче:
– Ты больше никогда не будешь одна… ты и я… я наполню тебя… а потом ты станешь… моей…
Он говорил высоким голосом, тщательно выговаривая каждый слог, и от этого становилось еще страшнее.
У Людивины участилось дыхание. Ее охватила ярость, она сжала кулаки. Если бы только он ее не связал…
– Ты должна созреть… И мои чресла тебя разорвут…
Людивина сжала зубы и от гнева и отчаяния несколько раз ударилась затылком о камень за спиной.
Нужно было придумать, как проникнуть в его разум, прямо сейчас, сию же минуту.
17
Гул шоссе А115, проходящего неподалеку, но невидимого снизу, казался неуместным среди заросших полей и лесистых холмов, где припарковалась «Ауди ТТ РС», на обочине затерянной проселочной дороги к северо-западу от Парижа. Пасторальный островок в сорока минутах от столицы.
Рядом с Людивиной, прислонившейся к машине, затормозил седан с тонированными окнами. За рулем сидел Марк Таллек. Опустив стекло, он сразу, даже не поздоровавшись, спросил:
– Что за история с идентификацией?
– Вы все еще доверяете моей интуиции? Я уверена, что убийца уже в наших досье. Изложу вкратце. К жертвам он относится как к вещам. Это предметы, которыми он пользуется для удовольствия. Его не возбуждает даже убийство, потому он и использует хомуты. Я не удивлюсь, если он вообще не смотрит, как они умирают. Это сексуальный извращенец, ничего другого, но он не получает того наслаждения, которое нафантазировал.
– То есть импотент?
– Не совсем. Мне кажется, его фантазии очень мощно заряжены, и, когда он оказывается наедине с жертвой, реальные ощущения недотягивают до тех, о которых он мечтал, не соответствуют ожиданиям, приложенным усилиям. Вот почему он избил вторую жертву: слишком сильно было разочарование после долгих мечтаний. Но навязчивое стремление их вымыть никуда не девается. Он чрезвычайно дотошен. Даже слишком. Моет их в хлорке, моет даже… самые интимные части тела… чистит ногти, наклеивает чужие ногти и вплетает чужие волосы… это уже немалый труд, но потом он еще и бросает их под поезд… среди мусора… Иными словами, на то, чтобы замести следы, он тратит куда больше сил, чем на само похищение.
– Он сумасшедший, я давно это понял, спасибо.
– Да, но он делает все это не просто так. Его действия – результат опыта, плод длительных размышлений.
Марк Таллек сдвинул на нос солнцезащитные очки и приготовился слушать дальше.
– Он уже нам попадался! – подвела итог Людивина, словно это было очевидно. – Это насильник, которого уже ловили, возможно, находили по образцам ДНК, по свидетельствам жертвы или жертв. Он уже отсидел срок, но это его не успокоило. Подобные извращенцы в тюрьме не меняются, заключение лишь разжигает их фантазии. Собственно, в тюрьме он и разработал план действий. На этот раз он не попадется, потому что не оставит ни следов, ни свидетелей. Он одержим идеей скрыть следы, потому что неаккуратность дорого ему обошлась.
Марк кивнул:
– Ясно. До этого момента мне все понятно.
– Итак, его имя в базе уже есть. Я попросила Гильема найти насильников в возрасте до сорока пяти лет, вышедших из заключения за год до первого преступления. Я думаю, что его желания слишком сильны, он не мог их сдерживать десятки лет. Даже если он отсидел лет десять, ему вряд ли больше сорока. Затем посмотрим, кто из этих насильников живет в Иль-де-Франс и кто соответствует профилю нашего преступника. Я возьмусь за это, как только смогу.
Марк указал на Сеньона, скрючившегося на пассажирском сиденье:
– Тогда зачем мы здесь?
Людивина обернулась к невысокому лесистому холму, куда вела скорее тропинка, чем дорога.
– Первое убийство всегда наиболее красноречиво. Убийца не выбирает первую жертву случайно. Здесь обязательно найдется то, что поможет лучше его понять. Первая девушка жила вон там, на холме Монтарси, в цыганском таборе.
Марк Таллек недовольно скривился:
– Эти люди не станут разговаривать с полицейскими.
– Поэтому мы приехали одни, без подкрепления. Не хочу идти с ними на конфликт, так что, если вы не против, поговорю с ними сама. Вы с Сеньоном подождете в машине на всякий случай…
