Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Несколько секунд стояла перед окном, кусая губы. Придя к какому-то решению, открыла карту, вбила три адреса.
– Так… если они от меня поедут, то сначала, наверное, сюда… потом к Ульяшину…
За спиной возник ее муж.
– Колесников, дай телефон! – Без посторонних она всегда обращалась к нему по фамилии. – Быстрее!
– Ты им соврала, – сухо сказал он.
– Сейчас не до этого! Дай сотовый!
– Не дам.
Колесников развернулся, ушел.
Майя стащила гольфы, натянула колготки. Схватила со стула рюкзачок.
– Я уеду, – громко сказала она в пространство коридора. – Пока не знаю, когда вернусь.
Муж появился из-за угла, словно призрак.
– Послушай, – бледнея от бешенства, начал он, – что ты себе позволяешь? Мы договорились, что с Левой ты посидишь… Ты согласилась, тебя никто не заставлял… И вдруг, без предупреждения… Что это за фокусы?
– Левушка и твой сын тоже. – Майя быстро одевалась перед зеркалом. – Подождешь, ничего с тобой не случится. У меня возникли срочные дела… Закончу – вернусь.
– Что за срочные дела?
– Просто дела! Это вообще не мои секреты, так что посвящать тебя в них я не буду.
Он видел, что она волнуется, но собирается сосредоточенно. Платок, ключи, телефон, помада, проездной… Это окончательно вывело его из себя. Хладнокровие ее вывело, способность думать о том, что нужно не забыть помаду, в то время как он бесится, словно зверь, запертый в клетке.
Майя внимательно оглядела его:
– А почему ты, собственно, так психуешь?
– Я собирался работать! – заорал он, не сдерживаясь. – У меня план намечен, все подготовлено! Черт тебя побери!
Майя взялась за дверную ручку. Обернулась напоследок и с легким сожалением сказала:
– Работа, Колесников, это когда деньги платят. Вот у меня, например, работа. А у тебя – имитация бурной деятельности.
Он кинулся было ей вслед, но жена уже исчезла за дверью.
Стерва, стерва! Попрекает его деньгами, знает, что для него это болезненная тема… В то время как сама… Продалась с потрохами, со всей начинкой! Он швырнул ей вслед ботинок, спохватился, что бросил свой собственный… Поднял его, внимательно оглядел, не сбил ли нос от удара о дверь.
Ключи от машины, старенькой развалюхи, купленной по случаю у обнищавшего художника, остались на месте. Значит, поедет на метро. Вряд ли на такси – пожалеет денег.
Куда же она собралась так срочно?
– Пап, а где мама?
Левушка, разбуженный их криками, выбрался из кроватки.
Нет, не их криками, а только отцовскими. Майя-то никогда не повышает голос. Это он вечно орет как потерпевший.
«Я и есть потерпевший». В другое время эта шутка его развеселила бы, но не сейчас. У него тряслись руки, прыгала нижняя губа. Так жаждал отвлечься на работу – и что же!..
– Мама уехала, – сказал Колесников, поставив ботинок на пол. – Пойдем, милый, я тебе книжку почитаю.
* * *Майя Куприянова вышла замуж на последнем курсе. Девчонки ей завидовали: муж – член Союза художников, авторитетный, талантливый! Между прочим, со своей мастерской, в которой Майя с первого дня освоилась, будто всю жизнь в ней работала. Колесников с Майей были прелестной парой, хотя временами их принимали за отца с дочерью. Муж злился, Майя хохотала. В чем-то ей даже льстило это заблуждение. Она и правда была хрупкая, как девочка. Тонкие ножки, личико полудетское, открытый лобик. Колесников говорил: «Тебя писать неинтересно, нету драмы». Он подбирал зрелых натурщиц цыганского типа: черные провалы глаз, морщины, седеющие кудри, губы, словно опаленные изнутри, – трагедия, надлом! Весь жизненный путь можно прочесть по карте морщин. И смуглые длинные пальцы, в которых медленно тлеет сигарета…
А Майя даже запаха дыма не выносит, между прочим. И вообще, курить вредно.
Училище она окончила блестяще. Сложно дался только первый год: всю первую половину курса они работали исключительно гризайлью, рисовали горшки с кружками. Тоска, тоска! Со второго курса начались головы. И здесь Майе очень повезло. В середине года Олежек Малевич, белозубый красавец, любимец всего потока, похожий на молодого Абдулова, подошел не к кому-нибудь, а к ней, Майе, и сказал: «Есть деловое предложение!»
Следующие полгода Майя дописывала за него работы. Не бесплатно, конечно, хотя поначалу Олежек предложил такой вариант: он водит Майю по студенческим столовкам и тем самым «поднимает ей статус». Так и выразился. Майя расхохоталась ему в лицо: себе поднимай статус, когда тебя выставят из училища. А отчисление маячило всерьез. Несмотря на фамилию, Олежек оказался к обучению категорически не способен. Горшки с кружками он худо-бедно исполнял, но все остальное…
В итоге Олежек согласился на оплату деньгами – живыми деньгами! И целых полгода сдавал работы, исправленные стремительной Майиной рукой. На преподавателей взирал преданными глазами: «Я стараюсь, я взялся за ум!» Майя за эти полгода приоделась, даже немножко отъелась – в тех самых столовках, где она теперь часто обедала, разумеется, без Олежека. Щечки появились! Ей эта легчайшая припухлость очень шла.
Конец всему положила Антонина Мартынова на просмотре. Разложив перед собой листы, которые принес Малевич, она подняла глаза на юношу, лучившегося улыбкой, и вновь уставилась на рисунки. Молчание затягивалось.
– Женская рука у вас, молодой человек, – сказала Мартынова.
– В каком смысле?
– В буквальном.
Олежек непонимающе смотрел на нее. Хмурил густые брови. Обиженно выпячивал нижнюю губу, что придавало его красивому мужественному лицу детское выражение. В общем, бил сразу и на женские, и на материнские чувства, надеясь, что хоть одна стрела да попадет в цель.
Тщетно. Любой из камней Стоунхенджа – и тот поддался бы! А Мартынова лишь отпустила шпильку: «Не хлопочите лицом, Олег Иванович. Изобразите мне… Да хоть вот это повторите. Вашу же работу. Во времени я вас не ограничиваю».
После чего Малевич вылетел из училища под дружный плач бывших однокурсниц. Девчонки Мартынову возненавидели. Что ей, трудно было, что ли, закрыть глаза! Пойти навстречу! Войти в положение, наконец!
Тьфу, бездушная баба. Лишила их самого красивого парня во всем училище.
У Майи были свои претензии к Мартыновой, оставившей ее без заработка. Но эти жалобы она благоразумно держала при себе.
По субботам Майя навещала мать, живущую в поселке под Тверью. По воскресеньям со студенческой компанией обходила московские музеи. Все давалось легко: учиться, встречаться с мальчиками, да и просто жить… Со временем она поняла, что в этом и заключается ее талант: в легкости. Есть пчелка Майя, а она – птичка Майя. Летает, порхает, поет – и все ее любят!
– …Предстоящий вам творческий путь таков: сначала вы все будете рисовать букетики, а потом пойдете в домохозяйки.
Это объявляет на весь класс Шелыгин, преподаватель живописи. Обращается он исключительно к девушкам.
Поганый характер Шелыгина известен далеко за пределами училища. Ходят слухи, что его и в Союз художников не приняли не по причине отсутствия таланта, а потому что не нашлось желающих с ним иметь дело. «С тобой
