Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
– Что ж, вы нам подходите. Имейте в виду, вам нужно будет тщательно подготовиться…
– Разумеется!
– …вам выдадут униформу.
– Униформу?
– Все наши сотрудницы носят форменную одежду. Во-первых, подъюбник. Кроме того, блузка…
Снаружи постучали, и в кабинет вошла девушка немногим старше Анаит.
– Любочка, вы прямо-таки вовремя! – просияла администратор. – Покажитесь, пожалуйста, нашей будущей сотруднице!
Любочка с улыбкой приподняла руки и покрутилась, давая Анаит возможность разглядеть ее со всех сторон.
Идя на собеседование, Анаит заранее настроилась соответствующим образом. Она способна была изобразить восторг перед любой из картин Спицына. Могла с чувством поведать о его творческом пути. Могла даже экспромтом провести небольшую экскурсию.
Но к форменной одежде она оказалась не готова.
Любочка выглядела как человек, который не решил твердо, пойти ли ему в реконструкторы мещанского быта девятнадцатого века или все-таки сразу в стриптиз. Из-под длинной черной юбки бился и пенился белоснежный подъюбник. Взгляд Анаит скользнул по лаковым туфлям, пробежал по юбке с блестящей пряжкой и остановился на вырезе белой блузы. От открывшегося зрелища захватывало дух. Вырез был оформлен пышными оборками. Взгляд, миновав этот пенный прибой, ухал сразу в морскую глубину, где и тонул, погружаясь в бездны.
В завершение образа на шее прелестницы поблескивал крест.
– Это форма? – слабым голосом спросила Анаит.
– Универсальная, – кивнула администратор. – Любочка, две минуты, мы уже почти закончили…
Но Анаит резко встала. Она готова была пожертвовать любовью к живописи, готова была забыть о своих предпочтениях и вкусах, закрыть глаза на то, что Спицын – растиражированная бездарность… Но выставлять на всеобщее обозрение пупок? Увольте!
– Как вы смеете мне такое предлагать! – задыхаясь от возмущения, сказала она.
– А что такое, что такое? – всполошилась женщина-администратор. Но позже, вспоминая ее реакцию, Анаит ощутила, что было в этом изумлении нечто искусственное, как если бы Анаит не первая встала на дыбы при виде подъюбника. – Великолепные материалы, мы заказываем итальянский шелк, между прочим…
– Это бесстыдство! Двадцать первый век за окном, а вы одеваете сотрудниц, как… как… содержанок!
– Это стиль!
– Это пошлость! Вы бы еще шесты в галерее поставили!
– И поставим, если будет необходимость! – прогремела старший администратор и поднялась. Любочка в испуге отпрянула. – А вас я больше не задерживаю!
– Я у вас сама секунды лишней не задержусь! – отрезала Анаит и вышла, гордая хотя бы тем, что оставила последнее слово за собой.
Но стоило ей оказаться на улице, как воинственность слетела с нее. Анаит скорее пошла бы просить милостыню, чем напялила на себя то, что галерея предлагала в качестве униформы. Однако это было первое место за долгое время, где ей предложили работу. Горькое разочарование терзало ее, пока она шла вдоль старых двухэтажных особняков; перед ними на тротуар были выставлены столики под красными «маркизами», за которыми смеялись беззаботные люди, аромат выпечки разносился по улице, и бегонии в горшках шевелились от теплого ветра.
Она надеялась, что сможет вернуться домой победительницей. Представляла, как с первой зарплаты купит подарки родителям и эти вещицы станут несомненным подтверждением, что ее решение пойти на искусствоведческий вопреки их воле было правильным. Сколько боев ей пришлось выдержать! Они не утихали все годы, что Анаит училась. Особенно упорствовал отец, будто всерьез надеялся, что на пятом курсе младшая дочь бросит институт и пойдет в медицинский, как ему и мечталось.
Все месяцы, что Анаит искала работу, родители встречали ее неудавшиеся попытки безмолвным укором.
И вот – такой провал.
«Приличная зарплата. Известный и уважаемый работодатель. Перспективы карьерного, черт бы его побрал, роста!» Анаит шаг за шагом терзала себя перечислением того, что она потеряла – так глупо, так неосмотрительно! Бог ты мой, подумаешь – подъюбник! Это даже мило… А блузка с вырезом… Что ж, можно было бы приспособить какую-нибудь булавочку… поддеть вниз топик…
Мысленно она вернулась к собеседованию, переиграла его заново. И вот финал: ее знакомят с коллегами, просят с понедельника приступить к работе, отец приятно поражен, мама радуется…
Из-за чего это все утрачено? Из-за ее нежелания носить блузку с глубоким декольте?
Ветер поворошил на асфальте желтые листья, словно хозяин ласковой рукой погладил старую рыжую собаку. И вдруг все стало ясно и прозрачно. Облетела шелуха, и Анаит удивилась, чем терзалась последние полчаса.
Работа, которую ей предлагали, была унизительна. Вот и все. Не только из-за чудовищной униформы, но и оттого, что Спицын некоторым образом воплощал в себе все, что она презирала. Согласиться на эту должность можно было только от большой нужды. Покупать уважение родителей, идя на сделку с собственной совестью… Нет, нет.
К ней пришло облегчение. Сердитые внутренние голоса стихли, и установилась прекрасная тишина, заполненная только шорохом листьев.
«Я все сделала правильно».
Пока она ехала домой, облегчение постепенно растаяло. Анаит тревожило ее будущее. Но спокойная уверенность в правильности своего решения – осталась.
А через неделю ей позвонила случайная знакомая – Анаит и имя-то ее вспомнила с трудом – и сказала, что у нее есть клиент, который ищет помощника со специфическими знаниями.
Так она оказалась у Бурмистрова.
– А знаете, что экскурсоводы рассказывают слушателям в галерее Спицына? – спросила Анаит Мирона.
– Откуда! Я там ни разу не был.
– Что свои ранние работы пастелью Спицын рисовал на наждачной бумаге, стирая подушечки пальцев в кровь. Подушечки! – повторила Анаит и для убедительности помахала пальцами. – В кровь!
– Нет, подожди-ка… Наждачная бумага, все понимаю, сам по ней работал… но она же нулевка. Зернистости никакой. Что за бред?
– Не надо, – строго сказала Анаит, – не надо обесценивать страдания Мастера. Он писал, и кровь из его пальцев текла, смешиваясь с пастелью. Так что все эти работы, – она сделала широкий жест, словно обводя рукой картины за спиной, – в буквальном смысле написаны кровью художника. Его кровоточащими пальцами!
Акимов несколько секунд недоверчиво смотрел на нее и вдруг захохотал.
– Нет, серьезно? Это действительно втюхивают зрителям? Ты меня разыгрываешь!
– А вы зайдите в галерею – и узнаете, разыгрываю или нет.
– И что, этой душераздирающей истории кто-то верит?
Анаит пожала плечами:
– Основной потребитель работ Спицына – женщины от сорока и старше. Среди них по какому-то совпадению очень мало тех, кто понимает, на какой именно наждачной бумаге рисуют художники… Так что байка о кровоточащих пальцах заходит на ура. Вы, Мирон Иванович, крайне далеки от народа.
– И поэтому ты продолжаешь называть меня с отчеством и на «вы»?
– Я не могу тыкать мужчине, который на двадцать лет старше меня.
– Зато почтенным возрастом вполне можешь его тыкать! – рассмеялся Акимов.
Анаит густо покраснела.
– Я вовсе не это имела в виду!
За дверью раздался шорох.
– Кажется, Коля вернулся, – озабоченно сказал Акимов. – Посиди, я его уложу, пьяного олуха.
Едва он вышел, Анаит подхватила рюкзак, открыла окно, перепрыгнула через подоконник и побежала прочь.
Глава 5
Трудно было поверить, что девушке, которая открыла сыщикам дверь, тридцать три года. Она выглядела немногим старше Анаит Давоян. Вся ее аккуратная фигурка дышала
