Жорж Сименон - Мегрэ напуган
— Не стоит. Я уже позвонил жене, что не задержусь и скоро вернусь домой.
— Как все произошло?
— Открыл дверь дворецкий, и я попросил встретиться с Юбером Верну. Слуга мариновал меня в коридоре, пока ходил звать хозяина. Продолжалось это довольно долго. Какой-то парнишка семи-восьми лет появился наверху лестницы и стал меня разглядывать, но его быстро отозвал голос матери. Кто-то ещё меня изучал через приоткрытую дверь, явно старуха, не знаю только мадам Верну или её сестра.
— Как прореагировал Верну?
— Он появился в конце коридора, не доходя до меня трех-четырех метров и продолжая продвигаться вперед, сразу же спросил:
— Вы нашли его?
Я ответил, что принес ему плохую новость. Он не предложил пройти в салон, так и оставил меня стоять у входа, на половике, поглядывая с высоты своего роста, но я отчетливо видел, как дрожали его губы и руки.
«Ваш сын умер», — все же выдал я наконец.
Он мне в ответ:
— Это вы его убили?
— Он покончил с самоубийством сегодня утром в комнате своей любовницы.
— Произвело ли это на него впечатление? — поинтересовался собеседник.
— Мне показалось, что для него это было шоком. Он открыл рот, чтобы задать вопрос, но ограничился тем, что тихо пролепетал:
— Значит, у него была любовница!
Он не пытался выяснить, кто она, ни что с ней стало. Прямо прошел к двери, открыл её и выпуская, произнес последние слова:
— Может, теперь-то эти люди оставят нас в покое.
И указал движением подбородка на собравшихся на тротуаре на другой стороне улицы зевак и на журналистов, воспользовавшихся тем, что он появился на пороге, чтобы сфотографировать его.
— Он не пытался их избежать?
— Наоборот. Заметив щелкоперов, он чуть задержался, лицом к ним, взглянул прямо в глаза, а потом медленно закрыл дверь, и я услышал, как он задвигал на место засовы.
— А что с девушкой?
— Я заехал в больницу. Шабирон дежурит у её изголовья. Уверенности в том, что все обойдется благополучно, пока нет из-за какого-то там врожденного недостатка сердца.
Не притрагиваясь к кофе, он опрокинул одним махом рюмку коньяка и поднялся.
— Могу теперь пойти пообедать?
Шабо утвердительно махнул рукой и встал в свою очередь, чтобы проводить Ферона.
— Чем теперь мне заняться?
— Еще не знаю. Зайдите ко мне на службу. Прокурор будет там ждать меня в три часа.
— Я на всякий случай оставил двух сотрудников перед домом на улице Рабле. Там постоянно толпится народ, люди ходят туда-сюда, останавливаются, о чем-то переговариваются в полголоса.
— Они не возбуждены?
— Теперь, когда Ален Верну покончил с собой, думаю, опасность беспорядков миновала. Вы знаете, как это бывает.
Шабо посмотрел на Мегрэ с таким видом, словно хотел сказать:
«Видишь!»
Как бы он был рад услышать сейчас от своего друга в ответ:
«Ну конечно же. Все кончено».
Вот только Мегрэ не проронил ни слова.
Глава восьмая
Инвалид из Гро-Нуайе
Немного не доходя до моста, если идти от дома Шабо, Мегрэ повернул направо и в течение десяти минут шел вдоль длинной улицы — совсем не городской по виду, хотя вовсе и не сельской.
Сначала шли и шли дома — белые, красные, серые, включая огромное здание виноторговца и принадлежавшие ему же винные склады; все они лепились друг к другу, хотя и не так, как, к примеру, на улицу Республики, а некоторые, беленые известью и одноэтажные, вообще чуть ли не напоминали хижины, крытые соломой.
Затем появились прогалины, какие-то переулочки, за которыми проглядывались полого спускавшиеся к реке огороды, порой на глаза попадалась какая-нибудь белая козочка, привязанная к колышку.
Тротуары были практически безлюдны, но в полумраке, за открытыми дверями, можно было увидеть в сборе целые семейства, либо слушавшие радио, либо вкушавшие сладкие пироги, в другом месте — мужчину в одной рубашке, читавшего газету, в третьем — сухонькую старушку, дремавшую рядом с большими напольными часами с медным маятником.
Постепенно все чаще стали попадаться сады, пустыри между опоясывающими их стенами увеличивались, Вандея все ближе надвигалась на улицу, усеянную ветками, сорванными с деревьев последними шквальными ветрами.
Мегрэ, отказавшийся от машины, начал уже сожалеть о своем решении, ибо не предполагал, что его путь окажется столь долгим, тем более, что солнце стало припекать макушку. Ему понадобилось почти полчаса, чтобы добраться до перекрестка Гро-Нуайе, после которого, как представлялось, шли уже сплошные луга.
Трое парней, одетых в темно-синие спецовки, с покрытыми лаком волосами, стояли, прислонившись спинами к двери постоялого двора и, видимо, не представляя, с кем имеют дело, поглядывали на комиссара с агрессивной иронией, свойственной сельским жителям по отношению к заплутавшему в их краях горожанину.
— Где тут дом мадам Паж? — осведомился он у них.
— Вы хотите сказать Леонтины?
— Я не знаю её имени.
Этого было достаточно, чтобы они расхохотались. Им казалось странным, что кто-то мог этого не ведать.
— Если вы говорите о ней, то вон та дверь.
Дом, на который они указали, был одноэтажным и настолько низким, что Мегрэ мог рукой дотянуться до его крыши. Выкрашенная в зеленый цвет дверь состояла из двух половинок, как это встречается в конюшнях, — открытой верхней и прикрытой нижней.
Поначалу он не увидел ни души в очень бедно смотревшейся кухне, где наряду с печкой из белого фаянса наличествовал также круглый стол, покрытый клеенкой в клеточку, на котором стояла пестрая ваза, скорее всего, выигранная на какой-нибудь деревенской ярмарке; каминная полка была заставлена безделушками и фотографиями.
Мегрэ качнул колокольчик, подвешенный на тонкой веревке.
— В чем дело?
Он увидел как хозяйка выходит через дверь, распахивавшуюся влево, из комнаты, которая вместе с кухней и составляла собственно дом. Женщине можно было с равным успехом дать как пятьдесят, так и шестьдесят пять лет. Сухая и жилистая, напоминавшая горничную из отеля, она вглядывалась в него с присущим крестьянам недоверием и не подходила ко входу.
— Что вам надо?
Затем сразу же:
— Это не ваше фото они тиснули в газете?
Мегрэ услышал, как кто-то зашевелился в комнате. Мужской голос поинтересовался:
— Кто это там, Леонтина?
— Да комиссар из Парижа.
— Комиссар Мегрэ?
— Думаю, так его и зовут.
— Пусть входит.
Не двигаясь с места, она повторила:
— Входите.
Он сам приподнял щеколду, дабы открыть нижнюю половинку двери. Леонтина не приглашала его присесть, вообще ничего не говорила.
— Вы были служанкой, убиравшейся в доме Робера де Курсона, верно?
— В течение пятнадцати лет. Полиция и журналисты уже задавали мне кучу вопросов. Я ничегошеньки не знаю.
С того места, где он находился, комиссару теперь были видна побеленная комната, стены которой украшали олеографические картинки, ножка высокой из орехового дерева кровати, застланной красной периной; его ноздри уловили знакомый запах трубочного дыма. Было слышно, как мужчина внутри дома беспрестанно производит какие-то движения.
— Хочу взглянуть, как он выглядит… — вполголоса произнес он.
Она беззлобно бросила Мегрэ:
— Слышите, что говорит мой муж? Входите. Он не может покинуть кровать.
У сидевшего в комнате мужчины лицо обросло густой щетиной; вокруг него были разбросаны газеты и дешевенькие издания романы. Он курил пеньковую трубку с длинным черенком, а на ночном столике под рукой стоял литр белого вина и рюмка.
— Это все ноги, — объяснила Леонтина. — С тех пор, как их защемило буферами двух вагонов. Он ведь железнодорожник. Размозжило до костей.
Гипюровые занавески смягчали дневной свет, а два цветочных горшка с геранью оживляли подоконник.
— Я прочитал все, что о вас написано, месье Мегрэ. Весь день только книжками да прессой и занимаюсь. Раньше-то я этим вообще не интересовался. Леонтина, принеси-ка ещё рюмку для гостя.
Мегрэ не мог отказаться. Он чокнулся с инвалидом. Затем, воспользовавшись тем, что жена последнего держалась рядом, вытащил из кармана отрезок свинцовой трубы, который выпросил у Шабо.
— Вам знаком этот предмет?
Она ничуть не разволновалась. Просто сказала:
— Конечно.
— Где вы его видели в последний раз?
— На большом столе, что в салоне.
— У Робера де Курсона?
— Да, у месье. Его принесли из сарая, где в последнюю зиму пришлось заменить часть водопроводных труб, так как из-за заморозков некоторые из них полопались.
— И он хранил этот обломок на столе?
— Да чего там только не валялось. Салон называется. Да это просто комната, в которой он жил и одновременно работал.
