Инна Бачинская - Голос ангельских труб
– Зато ты здесь не одна.
– Ты про Петьку?
Лиля кивнула.
– Не знаю, одна или не одна… – вздохнула Мила. – Он ведь не хочет разводиться. Или не может. Тут идиотские законы – баба при разводе обдирает мужика как липку. Здоровая сильная корова, работать не хочет, детей нет, и еще он ей алименты плати и половину бизнеса в придачу. А бизнес… одно название! Даже смешно. Я уже говорила ему, продай к чертовой матери, пока не развалился, положи бабки под проценты. Хрен с ней, отдай ей половину, пусть подавится, сука! Проживем! Как же, продаст он. Это еще родительский бизнес, семейная реликвия, он не хочет быть предателем.
– Ты его любишь? – спросила вдруг Лиля.
Сбитая с мысли Мила даже поперхнулась.
– Люблю? – повторила она бессмысленно и потянулась за бутылкой. Разлила. Девушки подняли бокалы. – А что такое «любовь»? – спросила, рассматривая красное вино на свет свечи.
– Любовь – это… любовь, – ответила Лиля.
– Понятно, – ответила Мила. – За любовь! – Они чокнулись. Мила выпила залпом, Лиля отпила пару глотков и опустила бокал. – Что, так плохо? – спросила Мила.
Лиля кивнула, возя пальцем по пластику стола.
– Наш? – уточнила Мила.
Лиля снова кивнула.
– Откуда? С Брайтон-Бич?
– Нет, приехал ненадолго.
– Забудь, – сказала заплетающимся языком Мила. – Зачем он тебе? У Петьки дружок есть, программист, хочешь познакомлю? Но, предупреждаю сразу, такой же отмороженный. Сидят в бейсбольных шапочках, жрут воздушную кукурузу, рядом ящик с пивом в жестянках, пялятся на экран – бейсбольный матч. Орут и молотят друг друга кулаками по спине. Убивать можно, не заметят. Наши мужики интереснее. Хотя болельщики тоже отмороженные. Только у нас футбол. Но все равно не такие. В наших мужик чувствуется, а мой Петька – ни мужик, ни баба. Все америкосы такие – шляются с женами на шопинг, помогают лифчик выбрать, запросто «тампакс» купят, никаких удобно-неудобно. Никакого… как бы тебе сказать… – Она задумалась. – Никакого смысла и огня. Наш, если ты его интересуешь, сразу косяки начинает кидать, так посмотрит – мороз по коже обжигает, игра такая. Он же тебя, падла, раздевает глазами. А Петька смотрит как баран – что я, что табуретка, глазки пустые, оловянные, и мысль одна – не как бабу завалить, а где морковку подешевле купить для своего гребаного бистро. Которое слова доброго не стоит. Тьфу! – Мила горько замолчала. Потом спросила: – Ну и как он? Ну в этом самом смысле…
Лиля пожала плечами:
– Хорошо. Знаешь, как-то так получилось… как будто мы сто лет знакомы. У меня никогда еще так не было.
– А фингал кто поставил? – спросила Мила. – Он?
– Ну что ты! – вспыхнула Лиля. – Наоборот!
– Наоборот… – повторила Мила горько. – С нашими, конечно, интереснее, только с америкосами спокойнее и надежнее. Наш мужик психованный, без тормозов. Никогда не знаешь, что выкинет. И все время врет. Помнишь моего Кольку? Последняя сволочь, а свистнет – бежала к нему, как ненормальная! И ведь понимала… Все понимала! И деньги давала, и девок его терпела. От одного его голоса обмирала, а ведь другого такого говнюка поискать. И мразь. Петька против него рыцарь, а счастья нет. Хотя какой он рыцарь! Ни рыба ни мясо. Но хоть морду бить не будет. Вот и выбирай – чтобы интересно, но с битой мордой, или чтоб скулы сводило от скуки. Политикой он не интересуется, про Европу слышал, что это где-то там… в Сибири, книг не читает, а в газетах только объявления о продаже недвижимости. Дремучая нация. Цветы дарить не умеет, ему и в голову не приходит, что можно похвалить мое платье или прическу.
Представляешь, я от скуки начала в бистро ходить, помогать. Девок набрал, официанток – тупые, безрукие, все у них летит. Ну я и стала то тут, то там… А он против – нет, и все! Я ума не приложу – радовался бы, дурак, – пока мне один наш не объяснил: Петька боится, что я потребую денег за работу. Подам в суд, и все такое. Они ж из суда не вылазят, национальный спорт такой. Бейсбол и суд. Теперь, правда, привык. Дуры мы, бабы, – неожиданно закончила Мила, подперла щеку ладонью и уставилась бездумно на подрагивающий огонек свечи. Шмыгнула носом, прогоняя близкие слезы. Потом спросила: – Зачем ты уехала оттуда? Он еще там?
– Так получилось, – ответила Лиля.
– Только не реви! Не стоят они наших слез… Правильно сделала, что уехала. Или ты надумала возвращаться домой? С ним?
– Не знаю. А что у меня тут за жизнь? У тебя хоть грин-карта…
– Будет и у тебя! Куда возвращаться? Ты новости смотришь? Заработать негде, людей выселяют на окраины и, главное, никому ты на фиг не нужна!
– А здесь нужна?
– Здесь тоже не нужна, но хоть заработать дают. Что твои без тебя делали бы? Ты бы вместо того, чтобы реветь, определилась. Я, например, знаю, что домой не вернусь. Хотя Америка эта у меня вот где! – Она резанула ребром ладони по горлу. – Не вернусь, и точка. А кто он? – спросила после паузы.
– Не знаю, – ответила Лиля. – Не успела спросить.
– А зачем он приехал?
– Ищет одного человека.
– Бабу?
– Нет, – Лиля улыбнулась. – Вроде должника.
– А когда найдет, начнутся разборки. Мой тебе совет, держись от него подальше. От наших мужиков одна головная боль. Красивый?
– Красивый.
– Красивые все заняты. А где вы познакомились?
– На улице.
– Кто кого закадрил?
– Он меня. Купил виноград и персики.
– А ты и потекла… Слушай, – вдруг спросила Мила, – а уехала ты из-за него? И фингал… Он что, уже нашел должника? И драка была? Как его зовут?
– Саша. Еще не нашел. А драка была…
Мила смотрела на приятельницу во все глаза, словно видела впервые. Смотрела и завидовала – надо же, как повезло, а ведь обыкновенная девочка, простушка. Красивый опасный парень, уличное знакомство, драка… Романтика! Не то, что Петька, достал уже своей унылой рожей! И жмот. Вечно купоны считает, без скидки трусов не купит, ждет распродажи. Другие они. Другие, и точка. И никогда нам не понять друг друга, думала Мила. Никогда.
Ночь вокруг стояла такая томная, теплая, благоухающая цветами. Пламя свечей трещало, ночные бабочки слетались, хлопая крылышками, длинные тени ползли по стене дома. Из окна спальни доносился громкий Петькин храп…
* * *Шибаев вынырнул из черного небытия. Знакомый сиплый голос орал где-то рядом. Постепенно он стал разбирать слова. «Руки убери, урод! Я что сказала! И вообще, убирайтесь отсюда и этого прихватите, не вздумайте здесь его мочить! Понял, зараза? Чтоб через двадцать минут духу вашего… Понял?»
Мужской голос что-то бубнил в ответ… Кажется, смеялся, что приводило женщину в ярость. Выкрикнув напоследок ругательство, она побежала прочь, тяжело ступая. Хлопнула дверь где-то далеко, и наступила тишина.
Превозмогая тупую боль в затылке, Шибаев повернул голову. Помещение, похожее на подвальное, без окон. Тусклая голая лампочки под потолком, неровные бетонные стены без штукатурки, холодно. Он сидел на полу, опираясь плечом о стену, с руками, прикованными наручниками к металлической трубе, огибающей помещение. Почти пустое – белый пластиковый стул, покосившийся стол, тоже из пластика, тоже белый, полки со всякой дрянью, вроде поломанного утюга, старого телевизора, нескольких стеклянных банок, каких-то коробок да лопата, грабли, еще какие-то садово-огородные инструменты в углу.
Голова раскалывалась, тошнота подкатывала к горлу, перед глазами мельтешили серые бесформенные фигуры. Подмигивал тусклый экран телевизора. Утюг раздваивался и уползал в глубину полки. Лопаты, наоборот, приближались.
Он с трудом приходил в себя. Подергал руками и не почувствовал их. Рванул сильнее, труба не дрогнула, и прорезалась слабая боль в кистях. Что же произошло? Он с трудом восстанавливал ход событий – женщина стреляла в него – пуля попала в стену у его головы… Это он помнил. Помнил звук выстрела и сквознячок от пули, едва не задевшей его. Она стреляла несколько раз и не попала.
Он бросился на нее… Шибаев вспомнил свой прыжок. Вспомнил, как она яростно извивалась под ним, укусила… Он перевел взгляд на руки и увидел четкий след ее зубов на правой руке, налившийся уже густой синевой, и запекшуюся кровь. Сколько же он здесь? И что было потом?
Она кричала и вырывалась, вспоминал он дальше… Кажется, он ударил ее. Дальше провал. Не хватало нескольких кадров. Женщина лежала на полу… мертвая? Нет! Он вспомнил, как они спускались по бесконечной лестнице… он почти нес ее куда-то… сюда? В подвал? Нет, кажется…
Следующая картинка вспыхнула, как молния, – она сидит на табуретке бесформенной грудой, привалившись к буфету? Значит, кухня. Выплыло из небытия яркое полотенце и громадная красная клетчатая варежка… А он что-то делает… ищет… Кофе! Она попросила кофе. Или чай. Он вспомнил, как размешивал растворимый кофе, сыпанув в чашку полбанки, – она попросила покрепче. А потом она поднялась и достала с верхней полки бутылку коньяку… рюмки… еще что-то, шарила в ящике… Медленными движениями, сжав губы, не глядя на него, разлила коньяк и предложила выпить за знакомство.
