Марина Серова - Печали веселой семейки
— Вы сами во всем виноваты! — поняв, что нужно спасать положение, игриво проворковала я, намеренно взмахнув ресницами. — Благодаря прогулке, которую вы мне предложили, у меня пробудился аппетит… И аппетит не только на еду, — проговорила я после нарочитой паузы. Надеюсь, он поймет, что именно я имела в виду.
Кажется, он понял меня правильно. На меня смотрели глаза победителя, чемпиона, покорителя женских сердец. Если бы я не думала о расследовании, эта минута могла бы показаться чертовски приятной.
— Предлагаю выпить, — сказал он, нежно глядя мне в контактные линзы. — Как насчет тоста за нашу встречу?
Хрусталь мелодично зазвенел, я пригубила вино. Оно было превосходно. Я изо всех сил пыталась сделать вид, что поедать завтраки, обеды и ужины в таких ресторанах для меня дело привычное, но с каждой минутой это давалось мне все труднее. Надо было переходить к делу.
— Вы не хотите рассказать мне о своем бизнесе? — поинтересовалась я. Мужчины обожают демонстрировать собственную значительность, я знаю. Вот сейчас Терентьев начнет расписывать свои связи и деловые качества, намекнет на то, чтобы заключить выгодную сделку с моим воображаемым супругом, а там я потихоньку-полегоньку и подкину ему что-нибудь из компромата. И проверю, как он среагирует.
Его ответ, если это, конечно, можно назвать ответом, меня озадачил, хотя нельзя сказать, что он не польстил моему самолюбию.
— Лада, сейчас перед собой я вижу не деловую женщину, а просто женщину, прекрасную, очаровательную. Давайте же не будем говорить о делах. Поговорим лучше о нас с вами.
Ну и крепкий же орешек мне попался в лице этого Терентьева. Как бы в конце концов не пришлось раскалывать его кувалдой!
Тем временем подали вторую перемену. Что-то опять же изысканное из мяса, грибов и еще всякой всячины, определению не поддающейся.
— О чем же именно вам хотелось со мной поговорить? — спросила я.
— Например, я хотел бы поговорить о красоте ваших глаз, — чуть ли не проворковал Терентьев. Удружил, нечего сказать. Сейчас он еще, чего доброго, воспоет хвалу моим карим контактным линзам.
«Да, но ведь он не знает про линзы», — тут же подумала я. Здорово! Я уже начинаю его оправдывать! Ну и куда это, спрашивается, меня заведет?
— Они такие большие, такие глубокие… В них можно утонуть!
«Честно говоря, совершенно обычный, даже, я бы сказала, заезженный комплимент, — мужественно отметила я про себя, изо всех сил стараясь смотреть на Терентьева как частный детектив, и только. — Видно, придется выуживать у него признание вины после того, как…»
— Я так виноват перед вами! — воскликнул между тем мой визави.
Я со стуком уронила вилку и нож. Слово «виноват» попало «в яблочко», и в какой-то момент я подумала, что подозреваемый уже готов к признаниям, но вовремя вспомнила, что говорить что-то такое Ладе Красовской Терентьев просто не может. Наверняка опять речь идет о каком-нибудь любовном вздоре. И точно:
— Увидев вас на автовыставке, я сперва решил, что вы обычная женщина. Конечно, красивая, но не более того.
Я чуть не обиделась: этот человек только что сознался в том, что усомнился в моих умственных способностях! Я собралась было сказать что-то не очень лестное ему в ответ, но, к счастью, успела подумать, что сижу напротив главного подозреваемого в моем непростом деле и с ним как минимум стоит быть вежливой. Кроме того, я предчувствовала, что если Терентьев неглупый мужчина, то сейчас он непременно произнесет многозначительное «но», затем последует похвала не только моей внешности, но и моему глубокому уму или еще каким-нибудь моим достоинствам. Примерно так оно и получилось.
— Но теперь я вижу, что вы — одна на миллион, — восторженно заключил Терентьев.
Что ж, достаточно лестно. Значит, таких женщин, как я, существует максимум пара-тройка тысяч, ведь не одни женщины на земле живут, есть же и мужчины, и дети. Элементарная статистика, не более того.
— И вот теперь я спрашиваю себя, как мне заслужить ваше прощение, как загладить свою вину перед вами? — патетически воскликнул Терентьев.
Я открыла было рот, собравшись ответить, что его, Терентьева, главная вина заключается не столько в том, что он обманулся относительно количества серого вещества в моем мозге, сколько в том, что похитил документы у моего клиента и что лучшим способом загладить вину станет только чистосердечное признание в преступлении и возвращение украденных документов их владельцу. Впрочем, я тотчас же прикусила язык. Поскольку то, что произнес сейчас Терентьев, не более чем риторический вопрос, на который отвечать не стоит. Вот почему я уставилась на Терентьева безмятежными глазами. И каково же было мое изумление, когда будто наяву увидела в глазах Терентьева два больших вопросительных знака! Он и в самом деле хотел получить ответ на этот вопрос! Но не могла же я сказать напрямик то, о чем думала. Пришлось снова пускать в ход женские чары.
Я посмотрела на Терентьева глазами раненой газели и сказала таким печальным тоном, на какой только была способна:
— Мне пора идти. Спасибо вам за приятный вечер. Конечно, на автовыставке вы, помнится, что-то говорили насчет своих проектов и возможности делового партнерства с моим супругом, но об этом мы с вами, пожалуй, поговорим в следующий раз.
Я даже отерла воображаемую слезу и, поспешно вытащив из вазы букетик ландышей, сделала вид, что встаю.
— Постойте! — вскричал, вскакивая со стула, Терентьев. Похоже, он принял за чистую монету мое представление в духе какой-нибудь раешной мелодрамы. — Не уходите! Вы ведь сами сказали, что приятно проводите со мной вечер. Так почему же тогда нам его не продлить? Если хотите, поедемте ко мне. Я ознакомлю вас со своими проектами.
Я нисколько не сомневалась в том, с какими «проектами» Терентьев ознакомит меня сегодня вечером. Вряд ли в них даже будет упомянуто слово «автобизнес». Но поездка к нему домой была последним и теперь единственным шансом определить, он или не он совершил кражу документов. А еще, хоть мне, детективу-профессионалу, и трудно в этом признаваться, меня очень влекло к своему основному подозреваемому. Одним словом, отказать ему в столь пылкой просьбе я не смогла.
* * *Дом Терентьева, расположенный на углу двух центральных улиц, понравился мне куда больше, чем особняки остальных тарасовских автодельцов. Было видно, что хозяин особняка обладает умом рациональным и не имеет склонности воплощать в жизнь бредовые идеи, не в пример Алиеву и Каминскому. Судя по всему, Терентьевым не было сделано ни малейшей попытки придать своему жилищу экзотический вид. Ни флюгеров с башенками, как у Каминского, ни «дикого камня» с изразцами невероятных расцветок, как у Алиева. Все было просто и со вкусом.
Внутри дом радовал уютом, хотя по всему было видно, что здесь живет убежденный холостяк. В убранство дома, а особенно кабинета хозяина, по-видимому, ни одна женская рука не внесла что-то свое, хотя, судя по поведению Терентьева, он не мог похвастаться монашеским поведением, женщины у него, безусловно, бывали и бывают. Взять хотя бы меня! Но ни одна гостья, например, не переставила красивую бронзовую статуэтку с каминной полки на журнальный столик, где она смотрелась бы лучше; не догадалась передвинуть кресло ближе к огню; не выбросила на свалку уродливый торшер в форме гигантского ландыша, который, в отличие от моего благоухающего букетика, поражал не красотой, а безобразием. Даже менее зоркий глаз, чем мой, смог бы заметить все эти мелкие штрихи, свидетельствующие о том, что в особняке живет мужчина-одиночка.
Оглядевшись получше, я заметила еще больше таких черточек. Тот самый столик, о котором я уже упомянула, изящный, из ореха, был «изукрашен» круглыми пятнами, — кажется, еще более, чем для журналов, столик использовался для бокалов с вином и после возлияний не вытирался. Просыпавшийся пепел и окурки так и остались лежать на многострадальном столике рядом с пепельницей, а не в ней. Возле большого дивана валялась пара гантелей. Впрочем, «валялась» — не слишком удачное слово для гантелей весом по шестнадцать килограммов каждая. По-видимому, настроение, подходящее для занятий спортом, находило на Терентьева не только в тренажерном зале.
Медвежья шкура, лежащая на полу возле кресла, могла в равной степени говорить как об охотничьих достижениях Терентьева, так и о его страсти к натуральным мехам или хорошей покупательской способности. Впрочем, охотничье ружье, висящее на стене, говорило, скорее, в пользу первого предположения.
Достаточно неожиданным украшением для кабинета был рояль, на котором стояли два увесистых канделябра. Так же неожиданно смотрелись и несколько картин. Неужели Терентьев обладает еще и натурой художника? Если так, то передо мной стоит сложная задача совратить крайне разностороннюю личность. Мне стало даже как-то не по себе, потому что в разговорах об охоте, классической музыке и живописи я, знаете ли, несильна. К счастью, я вовремя заметила, что сюжет большинства висящих здесь картин — обнаженная натура, и как-то сразу успокоилась. По-видимому, мне все-таки придется иметь дело с примитивным мужчиной, и это значительно упрощает мою задачу.
