Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка

От важности он раздулся, перед нами был судья, взвешивающий улики и доказательства, столп правосудия, воплощение царственного величия.

— Ну-с, мистер Моррис, так почему вы нанесли моему брату удар и напали на его семью? Что вы можете сказать в свое оправдание?

«Подсудимому, — подумал я, — время защищаться». Я прочистил горло. Одолевала страшная слабость. Но я еще был недостаточно зол, чтобы поддаться ей и не позволить им насладиться моей слабостью.

Когда я убедился, что голос у меня достаточно окреп и я в силах не квакать, а говорить, я начал:

— Я не наносил вашему брату ударов. Я ничего не сделал. Они же попытались побить меня за то, что я есть то, что я есть.

— Какая-то ерунда, — произнес Конрад. — На людей не налетают только за то, что они есть то, что они есть.

— Скажи это евреям, — вставил Дарт.

Они все были шокированы, но не слишком. Марджори Биншем сказала:

— Выйдите все. Я здесь сама разберусь с мистером Моррисом. — Она повернулась к Роджеру. — И вы, полковник, тоже. Выходите.

Конрад промычал:

— Это же небезопасно…

— Что за чушь! — оборвала его Марджори. — Выходите немедленно.

Они повиновались и, посрамленные, стараясь не глядеть друг на друга, потянулись из комнаты.

— Прикройте дверь, — приказала она, и выходивший последним Роджер закрыл за собой дверь.

Она вела себя совершенно без суеты, никаких лишних движений, очень уравновешенно и уверенно. На ней было темно-синее пальто с торчащим из-под него белым круглым воротничком, как у священнослужителей, таким же, как в прошлый раз. И вообще она была такой же, как в прошлый раз — волнистые седые волосы, хрупкая фигурка, пронзительные ястребиные глаза.

Она критически оглядела меня изучающим взглядом и сказала:

— Вчера вы позволили взорвать себя, а сегодня дали топтать себя ногами. Что же это получается, а? Не очень умно.

— Нет.

— И отойдите от стены. Вы пачкаете ее кровью.

— Я ее потом покрашу.

— Почему у вас столько крови?

Я рассказал ей о своих синяках, царапинах, ранах и ранках и скобах, поставленных медиками в больнице.

— Похоже, — сказал я, — часть из них выскочила со своего места.

— Понятно.

На несколько мгновений она, казалось, пребывала в нерешительности, что совершенно не подходило ее облику сильного, с твердой волей человека. Потом она сказала:

— Если желаете, я могу освободить вас от нашего соглашения.

— О? — изумился я. — Нет, отчего же, соглашение остается в силе.

— Я никак не ожидала, что вы так пострадаете.

Я моментально оценил ситуацию. Пострадал я или нет, серьезно или несущественно, было некоторым образом неважно. Я постарался забыть об этом. Нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом.

— Вы знаете, — спросил я, — кто подложил взрывчатку?

— Понятия не имею.

— Кто из Стрэттонов был бы способен на это?

— Никто.

— А как насчет Форсайта?

Ее лицо мгновенно сделалось жестким.

— Как бы там ни было, — отрезала она, — Форсайт никакой не эксперт по взрывам.

— Может быть, у него были причины нанять кого-то?

Помолчав, она проговорила:

— Не думаю.

У меня вспотел лоб. Инстинктивно я поднял руку, чтобы вытереть его, и закачался, отчего пришлось ухватиться за костыль, чтобы восстановить равновесие и не шлепнуться на пол. Тело обожгло болью, раны саднили с удвоенной силой. Я стоял, не двигаясь, не шевелясь, глубоко дышал, тяжелый момент миновал, я мог оставаться на ногах.

— Сядьте, — приказала Марджори.

— Это может оказаться еще хуже.

Она уставилась на меня. Я улыбнулся.

— Моим детям это кажется очень смешным.

— Но это совсем не смешно.

— Не очень.

Медленно, с расстановкой, она произнесла:

— Вы будете предъявлять Киту обвинение в нанесении телесных повреждений? И Ханне?

Я покачал головой.

— Почему нет? Они же избивали вас ногами. Я сама видела.

— И вы так скажете на суде?

Она заколебалась. Она пригрозила тогда полицией, чтобы только припугнуть, не более того, чтобы только прекратить драку.

Я подумал о договоре, заключенном моей матерью с лордом Стрэттоном, желавшим замять то, что случилось, и не предавать гласности склонность Кита к насилию. Ее молчание оказалось для меня очень прибыльным. Инстинкт подсказывал мне поступить так же, как моя мать.

Я сказал:

— Будет время, я расквитаюсь с Китом, но так, чтобы не сталкивать вас с вашей семьей, тем более публично. Это будет наше личное дело, только между ним и мной.

Нетрудно было заметить, с каким облегчением и с какой церемонностью — и очень к месту — она проговорила:

— Желаю вам самого доброго.

За окном послышалась сирена полицейской машины, скорее сообщавшей о прибытии, нежели требовавшей поторопиться.

В общем, полиция все равно приехала. Видно было, что Марджори отнюдь не в восторге, а я так устал, что уже ни на что не реагировал. Тут открылась дверь, впустив в комнату гораздо больше людей, чем могло в ней уместиться.

Кит пытался завладеть вниманием блюстителя закона и убедить его, что я нанес его внуку серьезные телесные повреждения.

— Джеку, — спокойно заметил Роджер, — не следовало бы бить ногами лежачего.

— Ну а вы можете выметаться отсюда, — прошипел Кит. — Я говорил вам. Вы уволены.

— Не делайте из себя посмешища, — вспыхнула Марджори. — Полковник, вы не уволены. Вы нам нужны. Пожалуйста, останьтесь здесь. Решение об увольнении может быть принято только большинством голосов членов Совета директоров, и такого большинства не получится.

— Ничего, Марджори, — прохрипел трясущийся от унижения Кит. — Скоро я и от тебя избавлюсь.

— Послушай, Кит… — начал Конрад.

— И ты тоже заткнись, — с ненавистью произнес Кит. — Трибуны взорвал ты сам или твой шантажист-архитектор.

В комнате воцарилось мертвое молчание, у потрясенных Стрэттонов отвисла челюсть. Воспользовавшись паузой, полицейский с важным видом раскрыл свою записную книжку, куда уже была занесена заранее подготовленная повестка дня, и спросил, кто из членов семьи обычно ездит на зеленой, шестилетней давности «Гранаде» с проржавевшим левым передним крылом.

— А при чем это здесь? — удивился Дарт.

Не отвечая на его вопрос, полицейский повторил свой.

— Ну я, — сказал Дарт. — Что из этого?

— Не въезжали ли вы за рулем этого автомобиля через главные ворота ипподрома вчера в восемь двадцать утра и не вынудили ли вы мистера Гарольда Квеста отпрыгнуть с дороги, чтобы избежать серьезных телесных повреждений, и не сделали ли вы непристойного жеста, когда он стал возмущаться?

Дарт чуть было не расхохотался, но благоразумие вовремя взяло верх, и он удержался.

— Нет, я этого не делал.

— Не делали чего, сэр? Не въезжали в главные ворота? Не заставляли мистера Квеста отпрыгивать с дороги? Не делали непристойного жеста?

Дарт беззаботным тоном произнес:

— В восемь двадцать вчерашнего утра я не въезжал никуда, я вообще в это время не ехал на машине.

Полицейский вежливо задал неизбежный в таких случаях вопрос.

— Я был у себя в ванной, раз вас это так интересует, — пояснил Дарт, оставив присутствующим домысливать, чем таким он занимался у себя в ванной.

Я решил задать вопрос:

— Мистер Квест — это такой высокий человек с бородой, в вязаной шапочке и с плакатом «Права лошадей прежде всего»?

Полицейский подтвердил, что да, это он.

— Он подходит под ваше описание, да, сэр.

— Тот самый человек! — воскликнула Марджори.

— Скотина, — откомментировал Конрад.

— Этот человек выскакивает перед вашим автомобилем, — сказала Марджори возмущенно. — Не сомневайтесь, он в конце концов добьется своей цели.

— Какой цели, мадам?

— Быть сбитым, конечно. Театрально упасть при малейшем прикосновении, пострадать за дело. С такими людьми нужно ухо держать востро.

Я спросил:

— Вы уверены, что мистер Квест сам вчера был у ворот в восемь двадцать утра?

— Он говорит, что был, — ответил полицейский.

— В Страстную пятницу? В день, когда никто не ходит на ипподром?

— Говорит, что был там.

Мне надоел этот разговор. Не было никаких сил. Дарт со своим автомобилем столько раз въезжал и выезжал с ипподрома через эти ворота, что любому пикетчику не составляло труда описать машину вплоть до наклейки на помятом заднем бампере: «Если вы можете это прочитать, сбросьте скорость». Дарт досадил Большой бороде в тот день, когда я был с ним. Большая Борода, Гарольд Квест, чувствовал, что просто должен поднять шум. Где же лежит правда?

— А вы, мистер Моррис… — зашелестели листочки записной книжки, полицейский смотрел в записи. — Нам сказали, что вы должны быть задержаны в больнице, но когда мы приехали допросить вас, нам сказали, что вы сами выписались из больницы. Вас официально не выпускали.