Евгений Сухов - Тайга мятежников любит
– Дуй наверх! – а сам метнулся к кособокой скамейке, притулившейся у крыльца, и одновременно с визгом тормозов выдрал из нее доску с гвоздями. Откопал топор войны, называется… Обжигая пальцы, он швырнул ее в лобовое стекло. С удовольствием бы отделал кое-кому фасад… В салоне закричали. Инерция закрутила, он потерял контроль над правой ногой, которая заплелась вокруг левой, и все это кончилось сотрясением черепа о бетон. Состояние – как после нокдауна. Уговаривая себя не заснуть, он кое-как поднялся, ввалился в подъезд – запрыгал по ступеням. На третьем этаже догнал скулящую Катю, обгонять не стал, прислонился к стене. Выждал немного, побежал на пятый этаж, где совсем недавно строил соседей. Дождался, пока она откроет дверь, вкрутился в темень прихожей, заперся, начал готовиться к долговременной осаде. Стучите, вам откроют…
Чуть позднее он сообразил, что осада в лучшем случае отменяется, в худшем откладывается. Тишина за дверью несколько озадачила. Он высунулся из окна – машины под домом не было. Выбрался на балкон, провел визуальную разведку. Набравшись храбрости, отпер дверь, прислушался. Похоже, экзекуция переносилась на более удобное время. Цепляясь боками за предметы интерьера, он забрел в комнату (как бы не единственную), свалился в кресло и отдался боли. Голова саднила безжалостно. В нехитрой системе зеркал, которую соорудила дрожащая Катя, краснела рваная рана на затылке.
– Вас учили медицине в вашем канадском Урюпинске? – стонал он, когда она пыталась промыть ему поврежденное место.
– Даже и не думаю вас лечить, – ворчливо отзывалась Катя. – От всех болезней, как положено, спасет зеленка… Потерпите, Максим, ваше ранение отлично совмещается с жизнью…
Он орал от острой боли, призывал оставить его в покое, поминал законы Древнего Рима, согласно одному из которых врачу отрезали руки, если пациент умирал во время операции. Потом сидел, обессиленный, чувствовал, как отступает боль. На него смотрели пристальные, лучащиеся глаза.
– Получилось, – она придирчиво осмотрела приклеенный пластырь. – Могли бы и поблагодарить, больной.
– Я старый солдат и не знаю слов благодарности, – огрызнулся Максим. – В этом доме есть телефон?.. Хотя я знаю – есть.
– Зачем? – она насторожилась.
– Хочу позвонить в полицию.
– Не надо в полицию, – она испугалась. Максиму стало интересно – почему?
– Вы хотите жить в постоянном страхе?
– Это не затянется, – она многозначительно коснулась его руки. – Надеюсь…
– Дело хозяйское, – он пожал плечами и принялся выбираться из кресла. Доковылял до прихожей, когда плеча коснулась тонкая ладошка.
– Вы куда-то собрались, Максим?
– Домой хочу, – сказал он почти честно. – Запритесь на все замки и никому не открывайте, даже если явится почтальон с известием, что бабушка из Канады оставила вам наследство… Хотя какая, к черту, бабушка, вы сами из Канады…
– А сердце старого солдата ничего вам не подсказывает?
Типичная провокация. Она была совсем рядом, он чувствовал запах приятного парфюма и еще не выветрившегося страха. Ее глаза приветствовали проснувшихся в мозгу демонов.
– Неужели вам не хочется остаться, Максим? Вы готовы бросить женщину перед лицом смертельной опасности? Ведь эту дверь так легко взломать…
Он еще не обзавелся комплексом наивного чукотского мальчика. Чувствовал – враги не придут. Но эти глаза… Она прижалась к нему грудью. Взыграли инстинкты. «Совсем как в анекдоте, – мрачно подумал Максим. – Видите ли, сэр, все остальные купаются, а я тону…»
Он проснулся с первыми «петухами» (ранний алкоголик на балконе что-то кукарекнул), провел по бархатистой коже посапывающей девушки. Всмотрелся – девушка была не та, что хотелось бы.
– Вставайте, госпожа Варден, – пихнул он партнершу. Ох уж эти внеплановые одноразовые встречи… Снова убедился – мужчины брюки надевают, а женщины вползают в них, шипя. Подтвердились мрачные прогнозы – стоило отогнуть шторку. Между аркой и контейнерами прохлаждался громоздкий малайзийский джип, в котором зевала свиная харя. «Ну и вызову полицию, – расстроился Максим. – У этого поросенка имеются все права на то, чтобы сидеть в собственном джипе между аркой и помойкой…» Он отправился на кухню, распахнул окно, под которым росли тополя, усыпанные готовым к опаданию пухом, а под деревьями расположился неухоженный скверик – на первый взгляд пустынный. До пожарной лестницы предстояло преодолеть карниз, но это задание облегчала водосточная труба, проложенная между окном и лестницей.
«Странно, – подумал Максим. – Имели бы вечерние бандиты сильное расположение до нас добраться, они бы это сделали». Выходит, расположение было не сильное – даже с учетом доски в лобовом стекле. Или поменялись указания свыше.
– Не хотите вызывать полицию, Катюша, – будет вам приключение. Караулить вас неделями я не собираюсь. Оставлять в осаде тоже как-то неудобно. Собирайте документы, деньги, банковские карты, одежду на первое время – и добро пожаловать в окно.
Она вздохнула, но не стала изображать из себя потрясенную великомученицу. Эвакуация состоялась в целом успешно. Перелезли на карниз, вцепились по очереди в водосточную трубу, пожарная лестница… Какие-то клумбы, гаражи, задержка в кустах, когда выяснилось, что Катя со страха забыла сходить в туалет, раннее такси, гостиница в глуши левобережья, перепалка по целому ряду вопросов…
Не было у него склонности к азартным играм. И в клады он не верил. Но то ли утренний ветер вскружил голову, то ли перспектива обрела очертания – он представил и задумался. А чем он, собственно, рискует, кроме собственного здоровья?
Комнатка студенческого кампуса хорошо продувалась, но дух вечеринок прочно впитался в стены. По коридору бегали студенты, всовывался чей-то любознательный нос, понимал, что здесь ему не рады, и пропадал. В воздухе висело напряжение. Алла Микош укоризненно смотрела на Максима. Генка в кои-то веки заработал мозгами, и это выражалось в своеобразных подергиваниях. Чеснокову одолели муки сомнения – вкупе с муками критических дней, нарисованными на мордашке жирной гуашью.
– А я считаю, и хрен меня разубедишь, – говорила Чеснокова, – что не к добру искать черного бультерьера на охраняемом складе, особенно если он там есть.
– А вам никто не предлагает, – огрызался Максим. – Поеду один, а вам лишь следует говорить всем сомнительным и внушающим доверие господам, что некто Казаченко отдыхает на Алтае.
– С какой-то профурсеткой из Канады? – возмутилась Алла. – Да не бывать! Только через мой труп! А с этой профурсеткой мы еще разберемся!
– Правильно, – ухмылялся Генка. – Не давай им спуску, Алла.
– Максим, ты оторвался от реальности! – гундела Чеснокова. – Во-первых, кладов не бывает, а во-вторых, даже если бывают, их нельзя выкапывать из земли! Любой, кто откопает клад в корыстных целях, отдает богу душу!
– А если не в корыстных? – не понял Генка. – Если я хочу его сдать, например, государству, а потом любоваться им в музее?
– Ну тогда я вообще не понимаю, зачем куда-то ехать, – развела руками Чеснокова.
Студенты размышляли. Бродили великие умы.
– Повторяю еще раз, – говорил для бестолковых Максим, – никого из вас я ехать не принуждаю. Сидите в городе, наслаждайтесь прелестями урбанизации. На сессии встретимся. Да и какие из вас таежные проходимцы…
– Вот только не надо нас, пожалуйста, оскорблять! – возникала Чеснокова.
– На себя-то посмотри, отставной козы барабанщик! – не отставал Генка. – Канадка и пастух под хмурым небом Сибири. Да вы там такого напорете, что…
– Достаточно! – хлопнула ладошкой по столешнице Алла, и все вздрогнули. – Одного мы тебя не отпустим. Хватит нам Семигина! Так что извини-подвинься, Максим Андреевич…
Максим погрузился в раздумья. Кстати, насчет Семигина… Следователь Богоявленский сдохнет от любопытства, когда клевреты доложат, что четверо допрошенных по делу об убийстве куда-то дружно укатили…
Алексей Ройд, руководитель «боевой пятерки» тайной организации «МиБ» («Монархия или бардак»), невозмутимый тридцатипятилетний парень с ранней сединой, ждал, развалясь на заднем сиденье чужого представительского седана. Никому и никогда он в силу врожденной скромности не рассказывал, что является правнуком Фанни Каплан, арестованной по ходу неудавшегося покушения на Ленина на заводе Михельсона. Настоящее имя Фанни было Фейга Ройдман, в тюрьмах числилась как Фанни Ройд, освобождена при занятии колчаковцами Златоуста в 1920 году и благополучно дотянула в Колывани до 64-го. До последнего дня доказывала, что действительно стреляла, невзирая на близорукость. Так ли это – Ройду было безразлично. Ну, стреляла. Все равно почти промазала. Он пятнадцать лет работал на тайную организацию. Стандартная конспиративная сеть – тройки и пятерки. Только вожак группы имел канал связи с руководством, да кто-то еще – контролирующий вожака. Специализация была проста – «устранение лиц, мешающих восстановлению самодержавия». Плюс сопутствующая работа – в том числе поиск «красных кладов» – ведь сдерживание демократов, азиатов, мусульман, буддистов, коммунистов, язычников стоило дорого, и всяких там потомков Романовых и Рюриковичей приходилось содержать. А в последнее время он и вовсе выполнял несвойственную работу… Зазвонил беспроводной телефон, Ройд чертыхнулся, извлек из кармана внушительную квадратную «раскладушку», коротко сказал:
