Марина Крамер - Умереть, чтобы жить

— Прямо комплексное предложение, — пробормотала Ника, заканчивая завтрак.

Дмитрий сделал вид, что не заметил колкости, быстро убрал со стола и сел напротив Стаховой:

— Чем будешь заниматься? Тебе, наверное, работать нужно?

— Нужно, — вздохнула она, закуривая, — но без звонка, который я жду вторые сутки, это не очень возможно. Информации маловато, понимаешь?

— Ну, хорошо — а если звонок этот не раздастся? Тогда что будешь делать?

— Тогда у меня есть в резерве два человека, с которыми нужно встретиться. Один — точно, а вот со вторым могут быть сложности — как раз на звонке это завязано. Ой, напустила я тумана, конечно, — отмахнулась она, — но ты не вникай особо — это профессиональные заморочки.

Дмитрий покачал головой и тоже взял сигарету. Ника поймала себя на том, что вот они уже сидят в кухне, покуривают после завтрака, и выглядит это так, словно они делают это уже давно — настолько все естественно и без малейшей напряженности. И пусть все это похоже на сказку, но кто сказал, что она, Ника, не заслужила ее? Почему бы ей не поверить этому мужчине, не побыть счастливой хотя бы какое-то время, если уж нельзя загадывать надолго вперед? Внезапно в голове начали мелькать строчки, и через пару минут Ника вдруг, прикрыв глаза, почти шепотом продекламировала:

— Ты найдешься не так, не во сне.Знаю — буду встречать поезда,Ты приедешь совсем не ко мне,Но останешься здесь навсегда.В нашем городе ранней веснойМанит небо пронзительно ввысь,Оставайся навеки со мной,Никуда от меня не стремись…

Рощин удивленно смотрел на нее, замерев с догорающей сигаретой в пальцах. Ника же чувствовала, что это не все, что слова льются рекой, что ей необходимо их проговорить вслух, чтобы не захлебнуться чувствами и эмоциями. И она продолжила, откинувшись на спинку стула и не открывая глаз:

— Ты забудешь, поверь, имена,И свое. А зачем здесь оно?Жизнь нам заново вместе дана —Пусть и имя нам будет одно.В нашем городе тишь и покойДаже если случится гроза,Оставайся, любимый, со мной —Ты забудешь дорогу назад[1].

Когда она умолкла, в кухне повисла такая тишина, что тиканье часов показалось слишком громким, почти неприличным — как крик в консерватории. Дмитрий встал, на цыпочках переместился к Нике и, взяв ее руки в свои, прошептал:

— Какая же ты умница…

Ника открыла глаза и смущенно улыбнулась:

— У меня иногда такое бывает, но редко… самое странное, что я потом не помню ни строки.

— Жаль… очень хорошие стихи, хоть я в этом и не особенно разбираюсь.

— А если не разбираешься, то с чего взял, что они хорошие? — улыбнулась она.

— По-моему, хорошие стихи — это когда они в душу стучатся, а не в голову.

— Интересное определение… Знаешь, а я согласна: у меня тоже так. Или я прочувствовала стихотворение — и тогда оно мне близко и понятно, или нет — и тогда это просто набор слов, даже, возможно, и от талантливого поэта. Но я, к счастью, не поэт, поэтому…

— Я буду записывать за тобой, — чмокнув ее в макушку, сообщил Рощин, — нечего пропадать хорошим стихам. А сейчас… мне домой бы съездить.

Ника вздрогнула. Ей почему-то показалось невыносимым остаться в квартире одной — как будто мир опустеет. Но она понимала, что нельзя вот так просто взять и привязать к себе взрослого самостоятельного человека, привыкшего к определенному укладу жизни и имеющего свои планы. В которые, кстати сказать, она могла и не вписываться, и в этом ничего ужасного нет. Дмитрий, очевидно, уловил перемену в ее настроении:

— Если не возражаешь, я вернусь часам к восьми. Если, конечно, ты хочешь, чтобы я вернулся.

— А чего хочешь ты? — требовательно глядя ему в глаза, спросила Ника.

— А я не хочу уходить, — просто сказал Рощин, — но у меня есть некие обязательства. Но я обязательно вернусь вечером.

— Конечно… ты извини, что я спросила…

— Не надо извиняться. Я никаких секретов не делаю из своих планов — мне нужно навестить маму, купить ей продукты и поставить капельницу, только и всего. И в следующий раз я непременно приглашу тебя поехать со мной. В следующий — потому что мама не совсем здорова и будет чувствовать себя неловко, принимая мою девушку, не встав с постели.

У Стаховой внутри все затопило чем-то теплым. Дмитрий считал ее своей девушкой, строил какие-то планы, и от этого все, что произошло, казалось еще более сказочным. Ей никогда прежде не приходилось знакомиться с чьей-то мамой — с Гавриленко им просто не хватило времени, а Артем Масленников вообще не считал, что их отношения обязывают его к подобному знакомству. С Рощиным же все шло совершенно не так, как привыкла Ника. Она пыталась уловить хоть намек на фальшь — слишком уж идеально он вел себя, говорил те слова, которые хотела бы слышать любая девушка, вообще казался несуществующим. Но нет — ни в словах, ни в интонациях, ни во взглядах Дмитрия не было ничего такого, что могло бы позволить Нике усомниться. «Да и физиологию невозможно имитировать — мужчине, во всяком случае», — хихикнула она про себя и встала:

— Тогда пойдем, я провожу тебя, заодно в магазин зайду и вообще… проветрюсь.

— Ну, пойдем, — улыбнулся Рощин и пошел одеваться.

Глава 22

Частный детектив

Что тщательнее скрывают, то скорее обнаруживается.

Она выходила из супермаркета, едва волоча три огромных пакета, набитых продуктами и разной хозяйственной мелочью, когда в кармане ветровки зазвонил телефон.

— О черт! Как вовремя! — ругнулась Стахова, оглядываясь в поисках места, куда можно было поставить пакеты.

Телефон надрывался, но опускать покупки на мокрую после утреннего дождя траву Ника не хотела, потому пошла к памятнику татарскому поэту, возле которого были лавки. Обычно по вечерам здесь собирались компании молодежи, коротавшие время за банкой энергетика или пива, потому вокруг все было завалено пустыми жестянками — видимо, дворник еще не добрался. Плюхнув пакеты на ближайшую лавку, Ника вынула из кармана орущий мобильник:

— Ну, все, отвечаю уже! Алло!

— Вы Вероника? — раздался незнакомый мужской голос, и у Стаховой почему-то все ухнуло вниз.

— Да. А вы кто?

— А я Павел, частный детектив. Ваш номер мне дал господин Бальзанов, просил ответить на вопросы. Могу сделать это сейчас.

Ника вспылила:

— Да? Можете? А я, представьте, сейчас не готова их вам задать!

— Я так понял, что это надо вам, а не мне, — недовольно заметил частный детектив.

— Это надо господину Бальзанову. Хотите оспорить?

Оспаривать нужды работодателя Павел явно не хотел, потому сменил тон на более дружелюбный:

— Хорошо, давайте позже. Куда мне подъехать?

Встречаться с кем-то снова в кофейне, где сидела с Людмилой, Ника не хотела — не хватало еще, чтобы официантка ее запомнила и начала присматриваться, с кем она приходит. Потому пришлось назначить свидание в ущерб себе — в ГУМе. «Заодно прогуляюсь оттуда пешком».

Подхватив пакеты, Ника направилась домой, гадая, почему так и не звонит Людмила. Возможно, у нее появились какие-то дела на работе — а что, мало ли. Но эта версия почему-то не казалась Нике правдоподобной. И как-то неприятно ныло внутри — как предчувствие.

До встречи с Павлом оставалось больше трех часов, но за это время Ника хотела не только привести себя в порядок, но и просмотреть еще кое-какие материалы, собранные в интернете. И именно это ее подвело. Погрузившись в работу, Стахова переставала чувствовать время, и когда спохватилась, мыть голову было уже поздно — оставалось только что-то надеть и бежать ловить такси.

Чертыхаясь и путаясь в джинсах, она пыталась одновременно одеваться, причесываться, бросать в сумку блокноты и карандаши… Все, разумеется, валилось из рук.

— Так, Ника, успокойся! — рявкнула она на свое отражение в большом зеркале. — Некрасиво приходить на встречу в разных носках!

Немного успокоившись, она собралась и вышла из квартиры на лифтовую площадку. В этот момент ей показалось, что на балконе, который вел к лестничным маршам, кто-то стоит, но у Ники не было времени выяснять это. Из подъезда она выскочила, едва не сбив консьержа, на ходу буркнула извинения и побежала на дорогу, отчаянно размахивая рукой, чтобы привлечь к себе внимание таксистов.

«Ну, что за жизнь? — думала она, уже сидя в машине и будучи уверена в том, что не опоздает. — Опять несусь куда-то, что-то вынюхиваю. Зачем я вообще сюда вернулась? Не могла прожить без журналистики? Вот я снова журналист — и что? Много счастья?»

Эти мысли были прерваны мрачным сообщением с переднего сиденья: