Татьяна Луганцева - Наследство
— Что с Люсей было не так? — спросила Яна.
— В ней начала нарастать какая-то внутренняя агрессия. Она не понимала, конечно, что носит ребенка. Но агрессия нарастала именно из-за этого состоянию. Она все больше говорила про какие-то черные семена и сорняки, которые надо искоренить. Меня это пугало. Сильные таблетки я давать Люсе не мог, чтобы не навредить ребенку. Психотропные тем более были противопоказаны. А потом Люся порезала себе вены фольгой от таблеток, с остервенением разрывая на запястьях нежную кожу. Затем она пыталась повеситься и разбить себе голову. Ее состояние резко ухудшилось, и виной тому был растущий плод. А я ничего не мог сделать, аборт делать было поздно, электротерапию нельзя, лекарства нельзя… Мы смогли только привязать ее к кровати и наблюдать за ее мучениями… — Голос Аркадия Борисовича оборвался. Через несколько минут он продолжил: — Я запомнил ее на всю жизнь, других таких пациентов у меня потом не было. В один прекрасный день встал вопрос о том, что делать с ребенком? Сказать, что поступила беременная пациентка и сразу же родила, я не мог — она лежала у нас восемь месяцев и не замечать все это время, что Люся в положении, я не мог. Ей ребенка доверить было абсолютно нельзя. Отдать его в детский дом — в лучшем случае лишиться врачебной практики, в худшем — сесть в тюрьму за должностное преступление. А я этого не хотел тогда. Это сейчас мне все равно.
— И что вы сделали? — похолодев, спросила Яна.
— Помог мой друг-гинеколог… Кстати, он тоже от этой ситуации был далеко не в восторге. Помог, потому что друг, потому что завяз так же, как и я… Его бы тоже посадили. После истории с Люсей и нашей дружбе пришел конец, мы словно хотели все забыть, а когда видели друг друга, это напоминало о нашем криминале. Но ему тоже было некуда деваться. Он приехал ночью в клинику, принял роды. Люся ничего не поняла. А у него были пациентки женщины, которые долго лечились, но так и не смогли забеременеть, подумывали об усыновлении. Вот одной из таких бездетных пар и достался этот ребенок. Нелегально.
— А этой паре сказали, что ребенка родила психически нездоровая женщина? — спросила Яна, хотя она уже знала ответ.
— Конечно, нет. Сказали, что криминальные роды на дому, что ребенок не нужен. Они бы не взяли, если бы сказали всю правду.
— А кто родился? — спросила Яна.
— Я не присутствовал на родах, — сразу же ответил Аркадий Борисович, словно хотел отгородиться хотя бы от этого. — Мой друг сказал, что родилась девочка и вполне здоровая.
— А имя друга? — спросила Цветкова.
— А вот это даже под пытками не скажу. Зачем? Спросить и его про тот жуткий случай? Или кому он отдал ребенка? Так эта тайна ушла в мир иной вместе с ним. Он умер лет восемь назад, как говорят, от тяжелой и длительной болезни. Заслуженный врач, миллионы благодарных клиентов, и вот такой нелицеприятный случай в его практике. А ведь как ни крути, то, что он сделал, было единственно правильным решением. Мы спасли того, кого девять месяцев спасали, — ребенка. С матерью его оставлять было нельзя, она бы убила ребенка… Это я точно знаю. Я больше скажу… — Аркадий Борисович приподнялся на локтях и поманил Яну к себе пальцем. Она наклонилась. — Я понял одну вещь. Конечно, у Люси слабая психика была с детства, но чтобы войти в такой ступор, должно произойти что-то ужасное. Из ее речи о дурных семенах, которые в ней дали всходы, о каких-то цветах и сорняках я понял, что эту женщину изнасиловали, и подсознательно она чувствовала зарождение в себе новой жизни… Если бы я понял это сразу, то сообщил бы в правоохранительные органы, хотя они ничего бы от нее не добились. А уж через девять месяцев я не мог никуда обращаться. Вот такая история… — вздохнул Аркадий Борисович.
— Но я знала Люсю нормальной, вполне адекватной, — растерянно произнесла Яна.
— А сработала моя задумка! — рассмеялся психиатр. — Примерно через неделю после родов Люся пришла в себя. Она ничего не помнила — ни что с ней происходило, ни что она в психиатрической больнице, ни тем более что родила. Еще она не понимала, сколько времени провела у нас. Конечно, я ее отпустил и очень надеялся, что она никогда не вспомнит, что с ней случилось.
— Я разговаривала с медсестрой из вашей психиатрической больницы. Она была как раз на смене, когда привезли Люсю, и узнала ее. Но узнала не потому, что Люся лечилась здесь много лет назад, а потому, что незадолго до этого видела, как Люся приходила в клинику и сильно ругалась с вами.
— Ничего от вас не утаишь. Вы точно не сыщица? — спросил Аркадий Борисович. — Хотя… какая мне разница? Я уже все сказал, мне все равно.
— Я не сыщица, но я хотела понять и разобраться, — повторила Яна.
— Сколько лет прошло с того жуткого случая… Я перестал думать о Люсе, жил, работал… И вдруг как гром среди ясного неба является она. Бледная, напряженная. И знаете, я ее сразу же узнал. Она не очень и изменилась. Худенькая, с большими глазами и таким особым выражением лица. Да, я узнал ее сразу! Не могу сказать, что у меня дрогнуло сердце, и все же это был волнительный момент. А она просто приперла меня к стенке вопросами…
— Какими? — спросила Яна. Аркадий Борисович молчал, а потом внезапно заявил:
— Выпить хочется…
— Вам нельзя… наверное.
— Я настаиваю.
— Да где я вам сейчас найду? — растерялась Цветкова.
— Заведующему отделением носят коробками, а он непьющий! И очень нервничает по поводу такого несовпадения! Но он нашел выход из сложившейся ситуации — продает любую бутылку, подаренную ему, за тысячу рублей. Хотя бутылка может стоить и все двадцать пять… Вот, возьмите деньги…
— У меня есть! — отмахнулась Яна. — Вам что брать?
— Ну, коньячку бы… И помните, все по тысяче.
Яна кивнула и вышла из палаты в поисках заведующего. Она нашла его в кабинете, за компьютером.
— Вам чего? — спросил заведующий, увлеченный какой-то компьютерной игрой…
— Мне это… напиток богов… ну, тот, который за тысячу…
— Для Аркадия Борисовича, что ли? — усмехнулся заведующий. — Старый жук!
Яна не стала выяснять, почему психиатр — старый жук, и вопросительно посмотрела на завотделением.
— Вино? Красное или белое? — спросил он.
— Коньячку бы… — протянула Цветкова и положила на стол тысячу рублей.
— Бренди есть дорогое… Виски… — Заведующий напоминал продавца в винно-водочном магазине.
— Коньячку бы… — как заведенная повторяла Яна.
Заведующий вздохнул и открыл дверцу шкафчика у себя за спиной. У Яны глаза на лоб поползли.
— Вот это выбор!
— Ага! Несут и несут… Словно это главное для меня. Жалко, что ли, деньгами доктора отблагодарить. Или несли бы масло, мясо. А зачем все эти бутыли? Да если бы я это все выпил, представляете, как бы у меня тряслись руки! Разве бы я смог проводить такие сложные операции на сердце?
Похоже, вопрос со спиртным на самом деле был для заведующего болезненным. В итоге Яна взяла бутылку французского коньяка и вернулась в палату психиатра.
— Наливайте! — кивнул Аркадий Борисович.
— Мне было велено не больше ста грамм.
— Лейте хоть столько! Разбередили старые раны, — махнул рукой Аркадий Борисович.
Яна наполнила пластиковый стаканчик.
— Я один не буду. И это не прихоть, а мой принцип.
— Я не очень хочу.
— Пригубите, — не сдавался Аркадий Борисович.
Яна подчинилась.
— Так вы хотите знать, о чем меня спрашивала Люся, придя в отделение? — наконец-таки вернулся к беседе Аркадий Борисович, явно расслабившись и повеселев.
— Ну а как вы думаете? Конечно, хочу знать, — подтвердила она.
— Она сказала: «Я знаю, что родила у вас в отделении много лет назад. Что вы наделали? Как могли все эти годы спокойно жить?..» В общем, она высказала мне все то, чего я так боялся услышать, — ответил психиатр, делая очередной глоток.
— Неужели она вспомнила? — через паузу спросила Яна.
— Нет, это невозможно… Тем более через столько лет, — ответил Аркадий Борисович. — Ей кто-то сказал.
— Но кто? — удивилась Яна.
— Люся обмолвилась, что с какого-то времени ей стали поступать послания.
— Послания? — переспросила Цветкова.
— Именно. Впервые она увидела записку на туалетном столике в гримерной, затем еще где-то…
— И что было в этих посланиях? — спросила Цветкова.
— Я тоже ее спрашивал об этом. Люся начала кричать, была готова наброситься на меня с кулаками. Потом понесла какую-то околесицу.
— Мне было интересно послушать, — пояснила Яна.
— Она сказала, что объявилась ее дочь, которая пишет ей ужасные письма, типа «Как ты могла так со мной поступить?», «Как ты жила все эти годы? Не мучила ли тебя совесть?». Эти записки появлялись и у нее дома, и на работе. То в шкафу, то в сумочке… Это стало для Люси кошмаром, который ее преследовал.
