Двойник на подмогу - Наталья Николаевна Александрова
Через минуту общая трапеза была закончена.
Теперь по кругу пустили бутыль с какой-то мутной жидкостью. Каждый отпивал из нее понемногу под строгими взглядами соседей. Когда Малахай слишком надолго присосался к горлышку, толстый молчаливый бомж, сидевший рядом с ним, угрюмо рыкнул и ткнул нарушителя в бок. Тот огрызнулся, но тут же передал бутыль соседу.
Очередь дошла до Сергея. Он поднес бутыль к губам.
Ее содержимое пахло отвратительно, но окружающие смотрели на него с ожиданием, и Сергею пришлось сделать небольшой глоток. Мутная жидкость отдавала стиральным порошком и машинным маслом. Впрочем, после «Молотов-коктейля», которым отогревал его Будыль, этот напиток был терпимым. Зато в желудке как будто взорвалась граната и в затылок ударила тяжелая волна.
На глазах Сергея выступили слезы.
С трудом отдышавшись, он передал бутыль Песьему Лекарю.
Тот явно с удовольствием выпил, вытер кудлатую бороду тыльной стороной ладони и передал напиток следующему.
Сергей подпер подбородок кулаком и уставился на пляшущее пламя костра. Его начало клонить в сон.
– А поговорить? – повернулся к нему сосед.
– Чего? – дернулся Сергей.
– Как у людей-то заведено? – пояснил Песий Лекарь. – Поели, выпили, теперь поговорить надо.
– Да, малой! – поддержал Лекаря Будыль. – Я вот, к примеру, тебя подобрал, к хорошим людям привел, теперь мне, может, интересно, какая с тобой история приключилась, через что ты в речке-то оказался. И остальные-прочие тоже, может быть, интересуются.
– Верно! – встрепенулся Малахай. – Желаем мы знать, что ты за человек такой! А то, может, ты маньяк убийственный, а мы с тобой эту… пищу делим? Так мы тогда не согласные… нам с маньяками, может, кушать за одним столом неприятно!
– Хлеб наш насущный преломлять! – внушительно поправил его «священник».
– Говори! – строго пробасила Халява Панкратьевна. – Через что в речке оказался? Через какую такую приключению? Сам, что ли, спьяну бултыхнулся?
– Зачем сам? – вздохнул Сергей. – Друг меня столкнул… ну, может, не то чтобы совсем друг – так, приятель…
– Это нехорошо! – пробасил «священник». – Ибо сказано – не убий без пользы и надобности!
– Я, конечно, тоже не ангел, – признался Сергей. – Я с его женой того… любовь крутил…
– И это нехорошо! – прокомментировал «поп». – Ибо сказано – не возжелай жены ближнего своего, ежели есть другие бабы, которые на все согласные!
– Только ему на это было наплевать, – продолжал Сергей. – Они с Маргаритой давно уже чужие люди. Думаю, не из-за нее он меня убить хотел, а из-за паршивых бумажек…
– Нехорошо! – повторил «поп». – Ибо сказано…
– Заткнись! – оборвал его Песий Лекарь. – Много ты понимаешь! «Ибо сказано, ибо сказано»… Вот я, к примеру, врачом когда-то был, не собачьим – человеческим. Хорошим, между прочим, врачом…
Он вздохнул, почесал своего пса за ухом.
– И жену свою будущую прямо в кабинете у себя нашел. Пришла она с переломом. Мужчина ей руку сломал. Муж, можно сказать. Без штампа, правда, в паспорте. Я уж как ее жалел! Да и то… волоски светлые, глазки голубые, прямо ангел с открытки! Вот, думаю, какие скоты мужчины попадаются! Слово за слово, не успел у нее перелом зажить, как мы уж поженились. Поселилась она у меня, все честь-честью, согласно прописке. Работать, правда, не пошла, но я не особенно и настаивал. Ей-то, с ангельской такой душой, с глазками ее голубенькими, тяжело среди обычных людей…
Только месяца не прошло – стали к ней мужики захаживать. И все, главное, без меня. Если я что скажу – она глазками захлопает – как ты, Витя, можешь? Как тебе, Витя, такое в голову пришло? Это же, говорит, одноклассник мой! А это вообще брат троюродный! А это – тетки моей племянник! И все как-то больше среди одноклассников и теткиных племянников милиционеры попадались. Фишка у нее, что ли, такая была… в общем, все я ей верил, все спускал, на все глаза закрывал, пока прямо за делом не застал… за этим, за самым…
– Это нехорошо! – пробасил «поп», но тут же замолчал под яростным взглядом Песьего Лекаря.
– И то она отпираться пыталась! – продолжил тот. – Только какое уж там, если все прямо на глазах! Я ослеп, озверел, полез драться, только этот, милиционер ее, крепче оказался, отколошматил меня и еще задержание оформил, как бы за хулиганство. И так и повелось – чуть что, приходит с дружками, меня в отделение уволакивает, а сами с ангелом моим развлекаются…
Он немного помолчал. Одноглазый пес поднял голову и тихонько зарычал – видимо, требовал продолжения. Оно немедленно последовало.
– В общем, до того они меня довели, – с тяжелым вздохом продолжил Песий Лекарь, – до того довели, что запил я по-черному… дня не проходило, чтобы не напивался… а потом взбрело мне в голову убить свою жену, ангела своего бесстыжего…
– Это нехорошо, – вклинился «поп». – Ибо сказано – не убий…
Но он тут же замолчал под тяжелыми взглядами окружающих. Даже Малахай шикнул на него:
– Не мешай человеку! Не перебивай его! Больно жалостно рассказывает!
– Проснулся я как-то ночью, лежу рядом с ней и думаю – взять подушку, на личико ей положить да придержать маленько – вот и вся недолга… и кончатся все мои мучения раз и навсегда… да только послушал, как она во сне дышит – ровненько так, легонько, тихо, будто ребенок малый… и волосики светленькие от дыхания колышутся… и не смог, не сдюжил! – Он снова сделал паузу и продолжил другим голосом – злым, надтреснутым: – А на следующий день все так и так кончилось. Встретил меня на улице тот милиционер, теткин племянник, и отмутузил так, что дух из меня вышиб, сознания лишил да в подвал скинул. Едва я очухался, до следующего утра в том подвале пролежал. Чудо, что крысы меня там не сожрали. Видно, на то и был у него расчет. Думал, что я уж оттуда живой не выберусь. Кое-как встал, до дома добрел – а дверь заперта, и ключом моим ее не открыть. Видно, что замок поменян. Стал я звонить, стал стучать, а жена через цепочку спрашивает – кто я такой и чего мне надо. Я ей – Лизочка, ангел мой, ты что же такое говоришь? Я ведь муж твой законный и в этой квартире, согласно прописке, проживаю! А она в ответ – что это вы такое говорите, мужчина, зачем меня расстраиваете? Мой муж законный вчера по пьяному делу трагически скончался и больше ни здесь, ни в каком другом месте проживать не может! И через дверь показывает мне свидетельство о смерти. Все чин чином – фамилия моя и прочие инициалы, и печать снизу фиолетовая.
Ну, у меня в глазах от такой информации потемнело, я на дверь-то кинулся, думал – в щепки разнесу, доберусь до нее и сделаю, что ночью собирался… да только где там! Руки отбил, а больше ничего! А она, Лизочка-то, от двери отскочила и кричит: «Анатолий! Иди скорее! Тут псих какой-то на нашу жилплощадь ломится!»
И вышел в коридор тот милиционер – в длинных сатиновых трусах и в майке, в уголке рта папироска, и на морде скука смертная нарисована. Посмотрел он на меня и говорит:
– Сам все поймешь или надо тебе еще раз в доступной форме все растолковать?
Тут я понял, что жизнь моя кончена и что то свидетельство о смерти, которое она мне через дверь показывала, – самое что ни на есть подлинное, и взаправду я накануне помер, помер окончательно и бесповоротно, а тут, перед дверью, одна пустая оболочка болтается, нервы людям портит. Развернулся я и пошел прямым ходом к реке, вот к этой самой. Хотел в нее сигануть, чтобы привести все дело в согласие с документацией. Если уже свидетельство о смерти оформлено, то нечего мне больше среди живых людей делать.
Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет кто. Как будто ребенок маленький.
Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без присмотра взяться?
