По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич
«Вот сука! – зло подумал Студент. – Пришел без ордера, всё перевернул и еще про уважение базарит…»
Но вслух ничего не сказал: он действительно был «ученым».
* * *В зеленом «газике» тесно и накурено. Хромов как старший сидит впереди, четверо мужиков спрессовались сзади. Двигатель работает на холостых оборотах, трещит, шипит рация. Гудит на полную печка, только толку от нее мало. Пономаренко, сидящий за рулем, шмыгает носом и подставляет ладони к воздуховодам.
– А ведь я вам говорил, что без толку это. Нет, заладили: Студент, Студент! Вот вам и Студент… – Хромов обернувшись, окинул группу выразительным взглядом. – А если он жалобу нафигачит? Обыск без ордера и тэ дэ… Кто отвечать будет? Ты, Канюкин?
Канюкин услышал не сразу. Сидел, зажатый в угол, втянул голову в плечи, смотрел в пол и думал о своем. Поднял голову, огляделся.
– А?
– Банан на, – сказал Хромов. – До хрена ведь ценностей нашли? И денег награбленных?
В общем, начальника УР можно было понять. Сберкнижка на двести рублей, сотня наличными, серебряная цепочка – вот и все ценности. За такие мелочи свою задницу подставлять кому охота?
– Не будет он жалобу фигачить, – сказал Мазур. – Нашелся нищий Студент, мать его! Квартирка как у профессора, не то что моя коммуналка! И картин сколько висит!
– Ориентировок на эти картины нет! – отрезал Хромов. – Они в комиссионках продаются, может, и правда, что ему художники дарят. А квартиру иметь никому не запрещено. И тебе, Мазур, тоже!
– Не запрещено, – уныло согласился тот. – Только где ж ее взять?
– Что теперь скажешь, Северная столица? – обратился Хромов к Руткову.
Тот выглядел как обычно, но Лобов видел, что наставник переживает. Еще бы – показалось, что ухватили за ниточку – а оно все впустую!
– Теперь надо ехать к Матросу, – твердо сказал капитан.
Повисла пауза. Оперативники переглянулись. Пономаренко деликатно прокашлялся. Дело шло к обеду, люди проголодались, ехать никому не хотелось, тем более там явный голяк!
– Так ведь Матрос, товарищ подполковник, он как бы это…
Рутков тронул Хромова за плечо.
– Ну что – это? – пробурчал Хромов. – Думаешь, я забыл? Ладно. Будет вам Матрос. Поехали!
«Газон» тронулся, проехал несколько кварталов, удаляясь от центра, запрыгал сначала по булыжным переулкам, потом и вовсе по рытвинам и колдобинам. Воздух из печки немного потеплел.
– А что с Матросом не так? – допытывался Рутков у Мазура.
– Да как тебе сказать… – Мазур смущенно пожимал могучими плечами. – Приедем, узнаешь, короче…
– Слушайте, а вот еще один интересный вопрос, – подал голос Пономаренко. – Кто-нибудь на руки Студента смотрел?
– На фиг мне его руки? – Хромов поднял голову. – Я на его зубы всегда смотрю – из бесценного скифского золота, самые дорогие в мире! А что?
– Да чего-то мне сейчас померекалось, что перстенек у него на пальце блестел. Только я тогда внимания не обратил. Настрой-то был спрятанное искать… – Лейтенант, крякнув, переключил передачу. – Стажёр, вон, молодой и горячий, он чуть фарш замороженный не расковырял, холодильник на запчасти едва не разобрал. А на руки никто и не смотрел.
– Ты что, сдурел, Пономаренко? Он же мне паспорт показывал, я его руки видел. Все в красных рубцах – наколки срезал. А перстня никакого не было!
– Да я не говорю, что был. Просто померекалось вдруг…
– Трах-тарарах! – выругался начальник УР. – А ты сам куда смотрел?
– Смотрел, куда положено, товарищ подполковник. – Пономаренко помолчал. – Да не было у него ничего на пальце, это я так сказал.
– Ясен пень, не было! – прогремел Хромов. – Мазур, ты ведь его обыскивал, ну? Скажи!
– Татухи у него сведенные на руках, шрамы – видел, – сказал Мазур.
– А перстень?
Оперативник замешкался с ответом.
Хромов подождал, повернулся.
– Что молчишь?
– Вспоминаю. Там как бы след такой… Татуха в виде перстня, как у блатных принято.
– Ты ведь сказал только про шрамы! – перебил Хромов.
– И шрамы тоже. Не разобрать, короче. А может, он марганцовкой выводил…
Мазур задумался.
– Рисунок как бы… расплывчатый такой, типа старого выцветшего штемпеля на конверте. – Он закашлялся, встрепенулся, полез в карман за папиросой. – Да о чем базар? Татуха и татуха. Не было там никакого перстня.
– Конечно, не было, – подтвердил Пономаренко.
– Точно? – хмуро вопросил Хромов.
– Нет, ну, товарищ подполковник!.. – От избытка чувств лейтенант развел руками, на секунду выпустив руль. – За кого вы нас принимаете!
– Я тебе покажу «за кого»! – успокаиваясь, пригрозил Хромов.
Лобов попытался вспомнить руки Студента. Прикрыл глаза, включил зрительную память, сосредоточился. Рукава белоснежной нейлоновой рубашки закатаны по локоть. Руки сложены на груди. Он не прятал их ни в карманы, ни за спину. Всё время на виду. Крепкие, мускулистые плечи. Набитые костяшки пальцев – видно, когда-то приходилось много драться. Шрамы – да. Шрамы присутствуют. Вроде бы только шрамы…
Нет. Перстня Лобов не увидел или не вспомнил.
Машина заехала в дорожный «карман» и остановилась. Рядом торчал козырек автобусной остановки, на фанерной вывеске написано «ст. Северное кладбище».
– Приехали! – доложил Пономаренко и первый выскочил наружу.
Начинались ранние сумерки. Город остался позади – в той стороне алмазами переливались первые электрические огни. А здесь голые тополя вдоль дороги, похожие на плесень островки грязного снега, которого прочти не осталось в городской черте. Дальше – слегка заснеженное поле, с которого задувал резкий ветер.
– Куда мы приехали? – спросил Рутков.
– К Матросу, – сказал Хромов и плотнее запахнул пальто. – Пошли.
* * *Рутков, когда недоволен, больше молчит, чем ругается. Вообще не издает никаких звуков. Это очень хорошая черта, считал Лобов, мужская. Хотя из-за этого бывает трудно определить, все ли ты делаешь как надо, не накосячил ли чего ненароком. Вот сейчас что-то пошло не так, это точно. Шли они в полном молчании, хотя по лицу Руткова видно, что вопросов у него много. К Хромову, к Канюкину, к остальным.
Стажер Лобов редко бывал на кладбище. В силу своего юного возраста, в силу прочих обстоятельств, благодаря которым одна часть его близких и родственников не страдали смертельными недугами, не превышали скорость во время автомобильных поездок (поскольку автомобилей у них не было), не злоупотребляли алкоголем и вообще жили тихо и размеренно; другая же часть – дедушка Родион, тетка Маня и двоюродная сестра, чье имя Лобов постоянно забывал, – умерли еще в блокаду, когда его не было на свете. Сейчас, глядя на унылое, продуваемое всеми ветрами Северное кладбище, Лобов думал (опять-таки в силу возраста), что умирать, конечно, неприятно, иногда даже больно, но хоронить кого-то – это еще неприятнее. Хотя как сказать…
Кладбище как кладбище. Старые, «обжитые» (или наоборот – «омертвленные») участки ближе к входу: здесь сплошные поржавевшие «пирамидки», встречаются православные кресты и заметнее запустение. Дальше можно прослеживать, как менялась мода на надгробия. В самых новых кварталах города мертвых выделяются капитальные надгробия из бетона и мраморной крошки, кое-где даже вмурованы фото в траурной рамке.
На центральной алее оперативники догнали какого-то субъекта в драном кожухе. Шагал он старательно, но очень неуверенно. Косился на группу молчаливых мужиков и явно имел намерение то ли обогнать, то ли просто держаться подальше, из-за чего передвигался резкими галсами, иногда вылетая с аллеи, пропадая из поля зрения, даже падая на мерзлую землю, а потом снова появляясь впереди.
– Демьян за стаканом пошел. За ним – как за путеводной звездой… не ошибешься, – прокомментировал кто-то из оперативников.
Остальные понимающе заухмылялись.
Драный кожух и в самом деле вывел их к свежей могиле на краю кладбища, окруженной небольшой группой людей.
