По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич

Всё стихло и замерло на какое-то мгновение. Модус часто дышал, уставившись в темноту. А потом крысы бросились на него разом и накрыли, как серая волна. Тысячи челюстей маленькими острыми зубами рвали на куски податливую человеческую плоть, а истошные крики не могли вырваться за толстую каменную стену. А из подвала – тем более.

Когда замки были взломаны и сундуки открыты, Локус и его приспешники остолбенели! В лучах проглянувшего на миг среди туч солнца блестели золотые кубки, тяжелые браслеты, массивные цепочки, богато украшенные кинжалы, драгоценные столовые приборы… Жирный блеск золотых монет разбавлялся сдержанной матовостью серебряных, сияющие внутренним светом жемчуга, кроваво-красные рубины, зеленые изумруды, синие сапфиры, сверкающие всеми лучами радуги бриллианты, – все это ослепительно сверкало, блестело и переливалось, будто редкая в этих краях радуга вспыхнула над диковинными заморскими сундуками…

Никто из собравшейся вокруг толпы никогда не видел таких сокровищ и даже не представлял, что они могут реально существовать в природе. Не в сказках про клады, не в рассказах о невероятных богатствах арабских шейхов, а в самой что ни на есть обычной жизни – прямо вот здесь, под стенами обветшавшего замка, в знакомом дворе, вытоптанном и загаженном домашним скотом. Да на содержимое одного сундука можно скупить всю Думнонию вместе с населением!

Локус и Толстый Тодд забрались на телегу и были ближе всех к сокровищу. Вокруг, среди голых изуродованных трупов, забрызганная кровью, разгоряченная убийством и грабежом, толпилась челядь. Локус отвесил нижнюю челюсть, а Толстый Тодд вообще открыл рот, превратившись в деревенского дурачка. Им мерещились замки, такие, какой был у Готрига Корнуоллского, потому что ничего более величественного и значительного они в своих убогих жизнях не видели. Мерещились золоченые доспехи, драгоценное оружие, стройные ряды наемного войска, угождающие подчиненные, безропотно-покорные слуги и толпы готовых на все красавиц! Ну, а остальные – «замковая дружина» и «сборщики податей», которые являлись настоящими деревенскими дурачками, отличающимися физической силой и грубым нравом, – ничего не соображали, а просто стояли молча, загипнотизированные видом крупных монет, бриллиантов, рубинов и сапфиров. Привыкшие вышибать жалкие медяки из еще более бедных и несчастных земляков, они никак не связывали себя с этим богатством, как не связывают себя люди с солнцем и луной – распоряжаться сказочными сокровищами предстояло хозяевам, это их дело!

Локус и Толстый Тодд непроизвольно переглянулись и тут же отвели взгляды. Потому что между этими сокровищами и теми благостными картинами, которые им примерещились, стояла неминуемая процедура раздела, причем процедура острая и неприятная. Локус считал, что все содержимое принадлежит ему, а этому жирному недоумку он может дать пару серебряных монет, чтобы погулял как следует. А Тодд полагал, что, освободив хозяина от внезапно объявившегося братца с опасными спутниками, он имеет полное право на половину оставшегося бесхозным богатства. А хотя почему только на половину? Ведь это он, Тодд, своими руками замуровал Модуса, это его люди перебили всю его дружину! А что делал Локус? Да ничего! Только чуть от страха в штаны не напустил. А может, и напустил! Так что по всему выходит: он такой же хозяин, как и Локус! Ну, в крайнем случае можно, конечно и поделить, но лучше бы обойтись без этого…

Наверху, на краю замковой крыши, сидела, наблюдая за происходящим, большая черная крыса, с тлеющими, как угольки, глазами. Тот, кто принял ее облик, хорошо знал, что золото и драгоценности не делятся: их всегда норовят забрать целиком. Он знал, и что будет дальше, интерес представляли только детали: кто начнет, да как пойдет, да как поведет себя чернь, когда поймет, что хозяев не стало…

Начал Локус. Выждав момент, когда Толстый Тодд отвлекся на крики своих головорезов, он выхватил меч и обрушил удар на свиноподобную голову ближайшего сподвижника. Но тот, среагировав на скрежет стали о ножны, отшатнулся и тоже быстрым движением обнажил клинок. Меч Локуса разрубил Тодду ключицу, а он своим знаменитым тщательно отработанным «римским ударом» попал бывшему господину в основание шеи справа, да так, что клинок пересек грудную клетку и, окровавленный, выскочил из левой подмышки. Через секунду голова и рука Локуса косо съехали вниз и угодили прямо на сверкающие сокровища, а остальная часть тела упала в толпу, заливая кровью тех, кто находился в первых рядах.

Челядь шарахнулась назад, Толстый Тодд пытался принять командование на себя, но рана была слишком тяжелой – он побледнел и с трудом удерживался на ногах, безуспешно пытаясь остановить хлещущую из разрубленного плеча кровь. Он бы и сам упал, но толстая стрела с большим наконечником и черным оперением, пробив ему шею, ускорила процесс: Толстый Тодд повалился на соседний сундук, обнимая в последних конвульсиях несметные богатства, которые так и не достались ему при жизни…

Возбужденная безнаказанностью и вседозволенностью чернь осматривалась в поисках новых врагов.

– Хозяина убили! – заорала «замковая дружина».

– Хозяина убили! – заорали «сборщики податей», которые тоже подчинялись Локусу, но наглядно демонстрировали правильность появившейся только через века поговорки: «Вассал моего вассала – не мой вассал!»

Вспыхнула отчаянная рукопашная схватка. В ход пошли мечи, кинжалы, топоры и кухонные ножи, лучники в упор расстреливали головорезов Тодда, и через несколько минут с ними было покончено. Тем временем в зале от покосившегося факела загорелся ковер, пламя перекинулось на сваленные в угол вещи, от них занялся стол, лавки, пол… «Замковая дружина», осмотревшись и обнаружив себя без хозяев, проявила к сундукам уже совершенно новый интерес, и оружие вновь было пущено в дело.

– Скучно! – проскрипел голос наверху, и черная крыса взлетела с крыши.

То есть взлетел черный ворон, а куда делась крыса, не мог бы сказать даже самый внимательный наблюдатель. Но наблюдателей здесь не было: во дворе не осталось ни одной живой души – только изрубленные и исколотые трупы.

Сокровища в объемистых сундуках уже не сверкали огранкой и не переливались всеми цветами радуги: многоцветье оттенков было подернуто засыхающей, тусклой бордово-красной пленкой. Из одного сундука торчала верхняя часть Локуса, на обращенном к нахмурившемуся небу лице застыло ощущение вопиющей несправедливости, а торчащая в сторону рука указывала на ее виновника – распластавшегося на драгоценностях соседнего сундука Толстого Тодда. Если бы не торчащая из шеи стрела и разрубленное плечо, можно было подумать, что он восторгается прикосновениями к сокровищам, их запахом, а может, даже и вкусом.

Тяжело взмахивая крыльями, ворон полетел прочь. Из окон замка вырывалось пламя, к небу поднимался жирный черный дым. Он не был похож на дым пиршественного костра по случаю возвращения хозяина из многолетних странствий…