Сгоревшая жизнь - Юлия Александровна Лавряшина
«Не обойдется», – поняла я, увидев на экране физиономию Поливца.
Из оперативников ко мне хорошо относился Овчинников, худой и кудрявый, слегка похожий на грустного верблюда. Он без конца совал мне барбариски, которые таскал с собой. Артур шепнул мне, что Володя невыносимо скучает по дочери, которая уехала учиться в Питер. Чем ее не устроили московские институты? Или так хотелось самостоятельности? Знала бы она, что такое полная свобода от родителей…
Мне было жаль Володю, и я всегда радовалась конфетам, тем более мне вправду по вкусу леденцы. А вот Поливец даже не скрывал раздражения, когда видел меня. Очевидно, его бесило, что Артур общается со мной на равных, доверяет абсолютно, да еще и прислушивается к моему мнению, хотя я не являюсь штатным сотрудником. И вообще – сопля зеленая… А Поливец был мордастым и нахальным, но старательным, и Логов ценил его. В нем была и неутомимость ищейки, идущей по следу. Поэтому Антон Поливец мог добровольно вернуться на место преступления, обшарить его во второй раз и найти то, что упустили при первом осмотре. Такое случалось нечасто, но иногда его настойчивость пригождалась.
Я старалась не мозолить ему глаза и держалась подальше – гончего пса лучше не дразнить. Хоть я и находилась под незримой опекой Логова, но хороший опер всегда придумает, как испортить жизнь человеку…
То, что именно Поливец позвонил с плохой новостью, вызвало у меня какую-то извращенную радость: такому гонцу не жаль и голову отрубить!
– Понял, еду, – сухо отозвался Артур и отбил звонок.
Потом с сожалением посмотрел на вино в стакане, которое еще даже не успел пригубить, вздохнул и вылил его назад в бутыль.
– Шалимова мертва.
– О черт! – Я так и подпрыгнула. – А я надеялась у нее все выведать… И тоже скальп?
– Нет. Ее просто пырнули ножом возле дома. Может, спугнул кто… Вот он и не успел разжиться ее волосами.
– Он выследил ее…
– Или это вообще совпадение. Рядом с трупом нет сумки. Какая женщина ходит без сумки? Может, это банальное ограбление, которое никак не связано с нашим делом.
Я видела, что он сам в это не верит. Слишком уж притянутое совпадение…
– Свидетелей нет?
– А когда они были?
Вот уж правда… Или нам так не везет, или никому не хочется быть втянутым в кровавую историю, но за все время, что я помогаю Артуру, нашлась только одна свидетельница – старая рыбачка, которой уже нечего было терять. С другой стороны, надо быть уж совсем оголтелым злодеем или полным идиотом, чтобы пойти на убийство на глазах у людей… Если оно запланировано и тщательно продумано, преступник уж конечно выберет безлюдное место.
– Останься дома, – попросил Артур, пряча бутыль на нижнюю полку кухонного шкафчика. – Ночь на дворе, я начну дергаться, если ты будешь где-то рядом… Я же не смогу следить за тобой каждую секунду!
Мне и самой не хотелось куда-то тащиться: за окном моросило и наверняка похолодало. Моя теплолюбивая натура умоляла меня принять душ и забраться под одеялко… Все-таки не создана я для настоящей следственной практики, которая гонит «в поле» в любые погоду и время суток. Размышлять о деле, не выбираясь из дома, нравилось мне больше.
– А ты потом заедешь?
– Скорее, позвоню. Там все может затянуться.
– Но позвони!
– А если разбужу?
Я нашлась:
– Буду засыпать – выключу телефон. А до этого момента звони.
Артур уже обувался у двери. Сегодня он явно не собирался торчать под дождем – надел хорошие туфли. Планировались же только допросы в больнице…
Я почувствовала себя виноватой, что остаюсь дома:
– Дать тебе зонт?
– У меня есть в машине, – он выпрямился и подмигнул мне. – Ничего, Сашка, не впервой.
Закрыв за ним дверь, я прослушала дробь шагов, затихших внизу. В моей квартире только отрывисто тикали часы в спальне и довольно урчал холодильник. Я вернула в его утробу сыр и колбасу, которые нарезала для Артура, ухватила один копченый, терпко пахнущий овал и закинула его на язык. Он придал моей жизни хоть какой-то вкус…
Я уже пожалела, что не глотнула крымского вина, оно разлилось бы теплом по сердцу, заставило бы его приятно заволноваться, а не как сейчас – боязливо и холодно. Но лезть за бутылью было лень, и меня согрел душ, который я любила включать с сильным напором.
Телефон я, как всегда, положила на стиральную машинку, чтобы услышать, если Артур позвонит. Интересно, а Ивашина он выцепил из теплой постели? Я представила, как он укладывается спать в такой же пустой квартире. Вытаскивает ли Никита на ночь свой искусственный глаз? Жутковатое, должно быть, зрелище… Но ведь, наверное, устает от него? Протез натирает или его совсем не чувствуешь? О таком не спросишь…
Забравшись в постель, я свернулась клубком и попыталась собраться с мыслями. Рядом на тумбочке всегда лежали блокнот с ручкой на случай, если в голову случайно забредет умная мысль. Почему-то лежа мне думалось лучше… И я в любой момент могла включить свет, не рискуя разбудить кого-то. Только ничего хорошего в этом не было.
Я попыталась представить себя в роли санитарки психбольницы. Теперь, когда погибла Шалимова, им точно нужен был человек на ее место. В пору заподозрить, что это оперативники и устранили ни в чем не повинную тетку, чтобы я смогла внедриться в штат больницы! Только Поливец ради меня не расстарался бы, а вообразить, что это Овчинников ударил ножом женщину, совершенно невозможно.
Да о чем я вообще?!
Разгребая глупости, которые лезли в голову, как прозрачных медуз в морской воде, я поплыла, закрыв глаза, погружаясь в реальность, возникшую еще после смерти медсестры Кузьмичевой. Была ли она при жизни акулой, снующей с раскрытой пастью? Или перепуганным карасем с круглыми глазами, который попал в зубы акулы? Кому мешала бедная рыбешка?
«Она в разводе, – припомнила я. – Вряд ли это отголоски каких-то семейных страстей… Они же не молодые! Разве в таком возрасте какая-нибудь любовница мужа станет ей мстить? Да еще так зверски… Тем более Кузьмичевы развелись. И все-таки нельзя совсем исключать женщину как главного персонажа этой истории, хоть, по статистике, такие убийства чаще совершают мужчины».
Время, текущее мимо меня, скользя по коже холодком медуз, меняло лица окружающих: женские все более походили на индейские маски, невозмутимые, резко очерченные; мужские оплывали дряблостью, теряли четкость контуров. То, что сто лет назад было прерогативой сильного пола, больше таковым не является. И убийство в том числе. Если сейчас женщина способна слетать в космос и поднять штангу, почему
