Елена Сулима - Опоенные смертью
- Нет! Ты такая... такая!.. - окончил он очередной свой словоблудный монолог.
И застыли в ней на мгновение все мысли.
- Да ни какая я. Какой вообразишь - такой и буду, - снисходительно улыбнулась она, с трудом сдерживая импульс - убить! Уничтожить!.. Сделать так, чтобы не видеть... не знать... Что в её жизни, пусть короткой, но все-таки жизни, были и другие пути. Нет - не лучшие. Но зачем же о них вещают ей теперь с таким романтизмом? Быть может оттого, что этот... бесславный Слава знает, уверен, что не грозит ему отвечать за выказанные чувства поступками?..
- Иди спать, - сказала она, убирая со стола бокалы.
И он послушался. Легко. Кивнув, как послушный ребенок пошел в свободную комнату с постелью, на которой раньше спала Любовь Леопольдовна.
Когда она заглянула туда через несколько минут - он спал. Он преспокойненько спал. Лицо его, хоть и заросшее густой бородой, светилось детской наивностью, словно лицо блаженного мечтателя, так и умершего, не осуществив своей мечты, не осуществившись... даже палец о палец не ударившего ради нее. Но прожившего жизнь всегда наготове встретить нечто сверхрадостное, - принесенное на блюдечке. Символом великой наивности. Даже тогда, когда судьба в точности исполняла его пожелания, словно подданные китайского императора, которые, услышав, как он воскликнул однажды, увидев девушку: "Ах, какие ножки! Я постоянно видеть хочу их!" - принесли ему эти ножки отпиленными на блюде.
Свет покачивающегося за окном фонаря словно раскачивал постель, так волны Леты, быть может, раскачивают лодку Харона.
Алина прошлась по квартире. Ей негде было прилечь. "Докатилась! думала она, и раздражение её нарастало, - Все меня любят! Все! Только если я вовремя не забуду подвинуться. Только места мне в результате нет. Нет!..
Рывком она сорвала плед со своего тайного воздыхателя. Он открыл глаза и, протянув к ней руки, пролепетал:
- Ты мне снилась.
- Но я же не сон!
- Не сон. Я счастлив. Иди ко мне! Иди...
Он задыхался и шарил во тьме руками, как узконаправленными локаторами, но едва касался её - она ускользала. Он не в силах был приподняться. Он не в силах был вступить в игру. Она раздевалась медленно. Не отрываясь, глядя ему в глаза. В этом тусклом мелькающем свете фонаря лицо её было особенно бледным, словно мраморным, глаза казались безднами, полными засасывающих космических смерчей с далеким отблеском мелькающих комет. Ему казалось, что он уже умер. Потому что иначе, в реальности, невозможно было представить себе близости с этой притягательной, но добропорядочной чужой женой. "Или это жизнь после смерти или снова сон, но сон в горячке... Не может быть" подумалось спьяну ему и, вдруг он с ужасом почувствовал, что пасует как мужчина. Ее муж, которого он видел мельком, казался ему силачом. Кто он против него? Что он, как мужчина?.. Он напрягся и почувствовал, как сознание оставляет его. Стыд, отчаяние, надрыв и пропасть...
Он очнулся - казалось, что восстает из небытия. Сердце билось и, охватывал страх, что вот-вот разорвется...
И вдруг, словно змейка поползла по его телу. Лишь осознал, что не змейка, тонкий шнурок, видимо кожаный и, видимо, мокрый, как застонал в истоме, внимая лишь голосу плоти. Она водила медленно вдоль его расслабленного тела и вдруг хлестнула, резко... до белой молнии, мелькнувшей от боли в глазах. Еще! Еще... Он почувствовал, что парализован. Что не может сопротивляться, что это... ни что иное, как её острые поцелуи. Он открыл глаза, стараясь воззвать к её милосердию взглядом. Глаз её не увидел. Лишь провалы глазниц и тайный блеск... Лицо её было недвижно. Она набросилась на него так же неожиданно, не выпуская тонкого ремешка из руки, и, подхлестывая, подхлестывая его, как скакуна по бедрам. Он протянул ладони, чтобы положить их ей на плечи, но она, отбросив ремешок, крепко схватила его за запястья и протянула их вдоль его тела. Тут он осознал, что стал жертвой насилия. И ласки его противны ей. Но этого не может быть! Он же мужчина! "Я же му-у-жчина!" - эхом отозвалось в его мозгу. Но кто же тогда она?!
Она казалась ему магической птицей нависшей над ним, всасывающей в себя, чтобы оторвать, вырвать из земного притяжения и унести. Навсегда унести. И таинственный гортанно-орлиный клекот сотрясал ужасом его душу.
- Какая ты... какая ты... - только и лепетал он.
- Какая ты! - прошептал он, словно осторожно прощупывал силу своего голоса, разглядывая её абсолютно спокойное, почти детское, лицо, утром.
Она открыла глаза и, не сказав ни слова, встала, оделась. Он с замиранием следил за ней, протягивал руки, но она освобождалась от них, как от случайно приставших веток во время пути. Пути через бурелом ли чувств, или через смешение мыслей. Нет. Лицо её было слишком спокойно. Оно не выражало ничего. Казалось, она в комнате одна. И больше никого нет. Нет даже его... словно и не было. Словно и не было их ночи. Тело его, исполосованное алыми полосами, ныло... Но это было, как ни странно, сладкое нытье. Он готов был ещё и ещё перенести и эту боль, и это растворяющее унижение. Он попытался привлечь её внимание. Ему было бы достаточно не то, что слова, а хотя бы пол взгляда, брошенных на него. Но если она смотрела в его сторону, то словно сквозь него. Не было его в её взгляде.
Бесславный Слава понял, что потерпел фиаско как мужчина в её глазах, но она!.. и продолжал твердить ей все самые хорошие слова и распался в них, упорно помня поговорку о том, что женщины любят ушами. Он должен был, он обязан оставить о себе хоть какое-то приятное воспоминание.
Она оделась и вышла. Через некоторое время он услышал, как хлопнула входная дверь. Это она ушла.
Он тоже оделся и нерешительно вышел на кухню. На кухне сидела Ирэн. Свеженькая, словно и не было ничего вчера, словно её никогда не мучило похмелье.
- А где все? - растерянно спросил он.
- Николай на рассвете смотался, у него какие-то дела, Аля же - пошла деньги занимать у соседей.
- Такая женщина!.. И занимать?! Да что же это такое в мире творится?! Что ж получается - мы, мужики, ничего не стоим?! А муж-то её зачем бросил?! К дуре какой-нибудь ушел?! Знаю я этих новых русских! Да они!..
- Тише, тише ты. Распалился. А сам-то ты кто? Что сам-то можешь?
- А... я...
- Вот и не суди.
- Да я сейчас удостоверение заложу! Такой женщине шампанское с шоколадом! - заорал он и побежал на улицу, в чем был.
Мороз чуть просветлил его мозги, но не охладил пыла. Он влетел в коммерческий магазинчик и, громко крикнул, бросил журналистское удостоверение на стол:
- Праздник любви!
- О-о-о! - отдало гулом ханыг, мечтающих опохмелиться задарма.
Две продавщицы сменили тут же зеленовато-бледный цвет лиц на здоровый.
- Закладываю документ! Всем по бутылке пива. Мне тоже три. А моей самой лучшей женщине на свете - шампанского и шоколада! Завтра...
- Уж лучше послезавтра отдашь. Моя смена будет. А завтра бы проспаться не мешало, - буднично ответила старшая, окинув его покровительственным взглядом.
- Отлично! - согласился он. - Собирайте пакет!
- Во Алюша какая счастливая! - восхищалась поступком Славы Ирэн. - Во как мужиков раскручивает! Так и надо! За тебя!
- Так и будет! Так и будет! - кивал Слава и, поглядывая на Алину, занимающуюся чем-то ежедневно-домашним, чувствовал, что задыхается. - Такая женщина ещё не той жизни достойна. Она ещё у меня на иномарке ездить будет! Я тут дня два назад сидел в своей редакции, вдруг влетает ко мне в кабинет бизнесмен окровавленный, у него офис рядом... Я рубаху свою порвал, его перевязал. Он "Скорую" не хотел вызывать... Так он мне и говорит, - как получит несколько вагонов тушенки, так один мне дарит. А получает он её сегодня! Так я все деньги эти случайные на Алину потрачу. Сколько я их, Господи Боже, за последние годы пропил! А теперь... теперь она у меня на иномарке ездить будет.
- Ты чего? У тебя же жена, дети... - покачала головою Ирэн.
- Так об этих деньгах же в семье не узнают.
- Ну, Алька! Ну, Алька! Вот счастливица! Едва от мужа ушла... И чего ж это твой Кирилл не догадался... - Ирэн обернулась на Алину. Алина сосредоточенно мыла посуду и не оборачивалась.
- Аль! Да сядь ты с нами! Выпей шампанского!
- Мне некогда, - тихо ответила Алина и вышла из кухни.
Вернулась в шубе.
- Я пошла. Когда уходить будете, дверь просто захлопните.
Когда Алина вошла в кабинет Михаила, в нем было полно народу. Все свои. Все те, что пили вчера, отмечая юбилей главного редактора, а сегодня, с утречка, опохмелялись. После вчерашнего. Все были в курсе о том, что около двух месяцев назад произошло между Михаилом и Алиной. Алина представала теперь в их глазах маньячкой, неожиданно, в самый неподходящий момент и в самом неподобающем месте способная броситься и изнасиловать мужчину. Краски Михаилу даже не приходилось сгущать. Достаточно было все вспомнить в мельчайших деталях. И наблюдать, как балдеют мужики, слушая подробности. Теперь её былая внешняя сдержанность и репутация недоступной и верной жены казались им просто личиной. Личиной опасной сумасшедшей. Никто бы не хотел вот так... И все-таки - это было заманчиво.
